– Спаси меня! Спаси меня!
Эхо разносилось повсюду, но ответа не было. Его мольба не доходила.
И все же Габриэл находился в той долине, где, по словам матери, ему предстояло обрести себя. Здесь нельзя было рассчитывать на человеческую поддержку, никто не мог протянуть руку помощи, защитить или спасти. Тут можно было лишь уповать на милость Божью – здесь разыгрывалось сражение между Богом и дьяволом, между смертью и жизнью вечной. А Габриэл слишком долго мешкал, погряз во грехе, и Бог не слышал его мольбы. Назначенный час миновал, и Бог отвратил от него Свое лицо.
– И тогда, – торжественно заявлял Габриэл, – я услышал, как мать нараспев читает молитву. Она молилась обо мне. Ее голос звучал тихо и нежно, совсем рядом со мной, будто она знала, что Бог услышит ее молитву.
При звуках этого плывущего в тишине пения, постепенно нараставшего и в конце концов охватившего всю томящуюся в ожидании землю, сердце в груди Габриэла остановилось, но тут же воскресло, освободившись от груза, горло раскрылось, а слезы хлынули так, будто разверзлись Небеса.
– И я возблагодарил Господа, выведшего меня из Египта и наставившего на правильный путь.
Когда Габриэл осмелился поднять голову, он увидел новое небо и новую землю, и пение стало другим – ведь грешник вернулся домой.
– Я взглянул на свои руки, и они были новыми. Взглянул на ноги, и они – тоже. Я раскрыл уста мои в этот день перед Господом, и ад не смог бы ничего изменить.
Пение раздавалось повсюду – птицы, сверчки и лягушки ликовали, вдали прыгали и подвывали собаки, кружа в тесных дворах, а петухи с каждого забора возвещали о приходе нового, омытого кровью дня.
Так началась его новая жизнь. Ему едва исполнился двадцать один год, и новый век только занимался. Габриэл перебрался в город, где его ждала комната наверху в доме, где он работал, и стал проповедовать. В том же году он женился на Деборе. После смерти матери они почти не расставались. Вместе ходили в дом Божий, и, поскольку за Габриэлом некому было ухаживать, Дебора часто приглашала его к себе – кормила, стирала одежду, а после службы они обсуждали его проповеди – проще говоря, он слушал, как она ими восхищается.
Габриэл не собирался жениться на ней, ему даже в голову это не приходило – все равно что на луну слетать, сказал бы он. Дебору он знал всю жизнь, она была для него старшей подругой старшей сестры и верным другом матери и никогда не представлялась молодой. Габриэлу казалось, будто Дебора так и родилась в строгом, длинном, бесформенном платье – всегда черном или сером. Ее земная миссия – ухаживать за больными, утешать плачущих и обряжать покойников.
Но, даже не будь она настолько непривлекательна, одной ее истории, слухов было бы достаточно, чтобы отвратить от нее любого достойного мужчину. Дебора понимала это и держалась серьезно, и, если другие женщины в глубине души знали о той сокровенной радости, какую могут дарить мужчине и получать от него взамен, она помнила лишь перенесенный позор и только его могла дать мужчине – освободить же ее от этого чувства сумело бы только чудо любви. В их маленькой общине считалось, что Дебору отметил Бог, сделав назидательным примером смирения, или попросту юродивой. Она не носила никаких украшений – ничего звякающего, сверкающего, никаких мягких, гладких тканей. На ее безукоризненных строгих шляпках не было лент, на густых волосах – лишь немного масла. Дебора никогда не сплетничала с другими женщинами – собственно, о чем ей было сплетничать? Все ее общение сводилось к ответам «да» или «нет», еще она читала Библию и молилась. В церкви были люди, и среди них даже проповедники, которые посмеивались над Деборой за спиной, чувствуя, однако, себя при этом неспокойно: кто знает, а вдруг они относятся с пренебрежением почти к святой, избраннице Божьей, сосуду драгоценному?
– Ты для меня настоящая находка, Дебора, – говорил Габриэл. – Не знаю, что бы я без тебя делал.
Она действительно поддерживала его на новом поприще. Со своей крепкой верой в Бога и верой в него Дебора даже больше, чем грешники, припадающие с плачем к алтарю после его проповедей, свидетельствовала о призвании Габриэла, вся реальность теперь для нее сводилась к огромной работе, которую Бог возложил на него.
Дебора с робкой улыбкой поднимала голову:
– Что ты такое говоришь, учитель? Это я каждый раз, вставая на колени, благодарю Господа за то, что Он послал мне тебя.
Она никогда не называла его Габриэл или Гейб, а с тех пор, как он стал проповедовать, звала только «учитель», понимая, что Габриэла, которого она знала ребенком, больше нет – родился новый мужчина во Христе.
– Ты получаешь весточки от Флоренс? – спрашивала она.
– Да что ты, Дебора, задавать вопрос я должен скорее тебе. Эта девушка мне не пишет.
– Я давно от нее не имею известий. – Дебора помолчала, а потом произнесла: – Не думаю, чтобы она была там счастлива.
– Поделом ей. Нельзя вот так, сломя голову, срываться с места. И что она, вышла, наконец, замуж?
Дебора метнула на него быстрый взгляд и опустила голову.
– Флоренс об этом не думает, ей муж не нужен.
Габриэл рассмеялся:
– Храни тебя Бог за чистое сердце, сестра Дебора! Не будь я Габриэл Граймс, если она не сбежала отсюда в поисках мужа.
– Если ей так уж не терпелось замуж, могла бы и здесь выйти. Не хочешь ведь ты сказать, что Флоренс отправилась в далекий путь на Север, только чтобы найти мужа? – И Дебора как-то странно улыбнулась – не так отчужденно, как обычно. Габриэл подумал, что эта улыбка придает ее лицу выражение испуганной девочки.
– Видишь ли, Флоренс считает, что местные чернокожие недостаточно хороши для нее.
– Хотела бы я знать, найдет ли она когда-нибудь себе ровню? Флоренс ведь гордячка – никого к себе не подпустит.
– Да, – нахмурился Габриэл, – она горда настолько, что Господь однажды унизит ее. Попомни мои слова.
– Правда, – вздохнула она, – в Библии говорится, что погибели предшествует гордость.
– А падению – надменность. Так гласит Библия.
– Да, для Слова Божия нет уз, так ведь, учитель? Нужно только жить с ним, потому что все там истина, которую не одолеть вратам ада.
Габриэл улыбнулся, глядя на Дебору, и почувствовал, как теплая нежность наполняет его сердце.
– Да пребудет с тобой Слово Божие, сестренка. Да откроются для тебя отверстия Небесные и изольются на тебя благословения с избытком.
– Я уже вознаграждена, учитель. Господь вознаградил меня, когда спас твою душу и послал тебя благовествовать о Нем.
– Сестра Дебора, – помолчав, спросил Габриэл, – когда я грешил, ты молилась за меня?
Она понизила голос:
– Конечно, учитель. Мы с твоей матерью непрестанно молились о тебе.
Габриэл с благодарностью посмотрел на нее, и вдруг его озарило: он всегда существовал для Деборы, она следила за его судьбой и молилась, хотя сама ничего не значила для него, была пустым местом. Дебора и сейчас молилась за него, ее молитвы будут сопровождать его всю жизнь. Она стояла молча, не улыбаясь, только глядела на него вопрошающе и робко.
– Да благословит тебя Господь, сестра!
Примерно в это время в город съехались сторонники «духовного возрождения». Евангелисты из разных округов – от Флориды на юге и до Чикаго на севере – собрались в одном месте, чтобы «преломить хлеб жизни». Назывался съезд «Собрание двадцати четырех лидеров духовного возрождения» и был главным событием лета. Каждому из двадцати четырех евангелистов отводился вечер для проповеди, чтобы тот мог проявить себя в полной мере. Все двадцать четыре проповедника были людьми опытными и могущественными, а некоторые даже пребывали на вершине славы, и Габриэл был горд и в то же время удивлен, что его пригласили выступить. Для такого молодого человека, да и в вере новичка, который еще вчера валялся в канаве перепачканный собственной блевотиной, это была великая честь, и у получившего приглашение Габриэла сердце сжималось от страха. Но в возможности проявить себя так рано перед всесильными деятелями он видел длань Господню.
Его проповедь назначили на двенадцатый вечер. Было решено на случай провала подстраховаться и поставить перед выступлением Габриэла и после него «старых боевых коней» – испытанных временем проповедников. В этом случае раздутая ими в самом начале искра послужила бы новичку во благо, а если ему не удастся в своей проповеди соответствовать планке, установленной «старой гвардией», на спасение явятся другие проповедники и сгладят неудачу выступления.
Но Габриэлу не улыбалась подобная перспектива. Он не хотел, чтобы проповедь – пик его непродолжительной карьеры – была таким образом уничтожена. Габриэл не желал, чтобы к нему относились как к юнцу, которого не рассматривают в качестве серьезного конкурента в состязании и тем более как претендента на главный приз. Потому он держал строгий пост и денно и нощно молил Бога, чтобы Тот вложил в его уста слова, которые заставили бы всех осознать, что он – избранник Божий.
Дебора по собственному почину постилась и молилась вместе с ним и перед выступлением привела в порядок его лучший костюм, починила и отутюжила. А после знаменательного дня снова забрала костюм к себе, чтобы тот выглядел не хуже на воскресном обеде, где подведут итоги съезда. Это воскресенье было праздничным днем для всех верующих, но особенно для двадцати четырех евангелистов, которых собирались чествовать на обеде, учитывая их труды и издержки.
Вечером, когда Габриэлу предстояло произнести проповедь, они с Деборой направились к большому, ярко освещенному дому, где обычно играл джаз-банд. Это помещение евангелисты сняли на время съезда. Служба уже началась, бьющий из окон свет лился на улицы, звучала музыка, и прохожие останавливались – кто послушать, а то и заглянуть внутрь через приоткрытые двери. Габриэлу хотелось, чтобы все они вошли в этот дом, у него возникло желание бежать по улицам города, собирая грешников, чтобы те услышали слово Божие. Но стоило представить, что он будет в одиночестве с высокой кафедры провозглашать открывшуюся ему истину, которую Бог повелел доносить до людей, как не отпускавший его много дней и ночей страх взыграл с новой силой.