– Сестра Дебора, ты можешь сесть так, чтобы я тебя видел? – неожиданно попросил Габриэл, когда они стояли перед дверьми.
– Конечно, учитель. Идите и не беспокойтесь. С Богом!
Габриэл повернулся и направился по длинному проходу к трибуне. Там уже сидели остальные проповедники – спокойные, уважаемые мужчины в возрасте. Когда он поднимался по ступенькам, они улыбались и кивали ему, а один сказал, обращаясь к собравшимся, экзальтированным до такой степени, что она удовлетворила бы любого евангелиста:
– Немного разогрели людей, парень. Теперь хотим увидеть, как ты доведешь их до экстаза.
Габриэл улыбнулся и, опустившись на колени рядом с троноподобным креслом, помолился, вновь вспомнив то, о чем не забывал одиннадцать ночей подряд; ведь рядом с ним непринужденно расположились старшие по возрасту и рангу евангелисты, и от этой мысли ему стало не по себе. Сев в кресло, он заметил, что Дебора нашла место в первом ряду, прямо у трибуны, и держит на коленях Библию.
Наконец закончился урок закона Божьего, прочитаны десять заповедей, спеты гимны, собраны пожертвования, и тогда Габриэл – представленный собранию евангелистом, проповедовавшим за день до этого, – не чуя под собой ног, двинулся к кафедре, на которой его ожидала огромная Библия. Перешептывания среди верующих стихли, а он почувствовал головокружение от ужаса, что вознесен так высоко, и почти сразу за этим – гордость и невыразимую радость при мысли, что так пожелал Господь.
Габриэл не начал проповедь с громкого пения гимна или пылких призывов; напротив, он холодным, сдержанным голосом, лишь слегка выдающим волнение, призвал собравшихся вместе с ним открыть шестую главу и пятый стих из Книги пророка Исайи, а Дебору попросил прочитать его вслух.
И она зачитала стих: «И сказал я: горе мне! Погиб я! Ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа нашего».
После этих фраз все затихли. На мгновение Габриэл испытал ужас от устремленных на него глаз и присутствия опытных проповедников за спиной и не знал, что делать дальше. Но потом посмотрел на Дебору и заговорил:
– Это сказал пророк Исайя, которого называли «орлиным оком» за то, что он проник взором в глубь веков и предсказал рождение Христа. Именно Исайя пророчествовал, что каждый человек должен быть «защитой от ветра и непогоды». Исайя описал, к чему ведет путь праведности: «и превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля – в источники вод», «возвеселится пустыня и сухая земля и возрадуется, и расцветет, как роза». Исайя предрек: «Ибо младенец родился нам – Сын дан нам; владычество на раменях Его». И это человек, которого Бог возвысил за праведность его и наставил на великий труд, это человек, узревший Бога во славе Его, вскричал: «Горе мне!»
– Говори! – выкрикнула какая-то женщина.
– Этот крик Исайи – урок всем нам, назидание для нас, суровое назидание. Не издав этого крика, мы никогда не спасем наши души. Если он не пребывает в нас ежедневно, каждый час – ночью или при свете полуденного солнца – значит, благодать покинула нас, и наши ноги ведут нас прямо в ад. Благословен будь Господь во веки веков! Утратив страх Божий, мы свернем с прямого пути.
– Аминь! – раздался чей-то голос в глубине зала. – Аминь! Учи нас, парень!
Габриэл замолчал, чтобы утереть пот со лба, сердце его содрогалось от страха и нахлынувшей силы.
– Давайте помнить, что возмездие за грех – смерть, это написано, и этого не избежать, «душа согрешающая, она умрет». Давайте помнить, что мы зачаты в беззаконии и во грехе родили нас матери наши, грех царит во всех наших членах – грех в нашем грязном сердце, грех смотрит из глаз наших – воистину так! – и пробуждает похоть, грех в слухе нашем, толкающим нас на глупые поступки, грех на языке – он может привести к убийству. Да! Грех – единственное наследие естественного человека, он завещан нам нашим естественным отцом, падшим Адамом, надкусившим яблоко, и оно набило оскомину нам и всем последующим поколениям. Грех прогнал сына утренней звезды с Небес, заставив Каина убить брата, грех сотворил Вавилонскую башню, привел к уничтожению Содома. Грех существует с основания мира, живет и дышит в человеческом сердце. Это из-за него женщины рожают детей в муках, а мужчины трудятся в поте лица. Это из-за него сводит животы от голода, а на столах наших пусто. Это он посылает наших, одетых в тряпье, детей в бордели и дансинги всего света.
– Аминь! Аминь!
– Ах… Горе мне! Горе мне! Да, возлюбленные мои – нет праведности в человеке. Сердца людей злы, все люди – лжецы, только Бог справедлив. Послушайте плач Давида: «Господь – твердыня моя и прибежище мое, Избавитель мой, Бог мой, – скала моя; на Него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище мое». Послушайте Иова, сидящего в пыли и пепле, дети его умерли, состояния он лишился, и окружен лжеутешителями: «Вот Он убивает меня, но я буду надеяться». Или послушайте Павла, нареченного при рождении Савлом, преследователя христиан, к которому пришло озарение по дороге в Дамаск, после чего он стал благовествовать о Христе: «Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники».
– Да, – вскричал один из священнослужителей, – благословлен во веки Господь!
– У Бога был план. Он не мог допустить смерти человеческой души и подготовил план ее спасения. В начале сотворения мира у Бога был план – воистину так! – даровать всему живому знание истины. В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог – в Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. Но, когда, возлюбленные мои, Бог увидел, что в сердца людей вошло зло, они разбрелись и пошли каждый своей дорогой, увидел, как они женятся и выходят замуж, едят непотребную пищу – мясо и напитки, предаются похоти, богохульствуют и возносятся гордыней перед Богом – вот тогда сын Божий, благословенный агнец, взявший на себя грехи мира, сын Божий, воплощенное Слово, исполнение обещанного – тогда Он обратился к отцу, возглашая: «Отец, дай мне тело, и я спущусь на землю, чтобы избавить людей от греха».
– Какой благодатный вечер, хвала Господу!
– Есть ли здесь отцы, у которых сын сбился с пути? Есть ли матери, чьи дочери были унижены и оскорблены в расцвете юности? Отцы, слышали вы о данном Аврааму повелении принести в жертву Богу собственного сына? Подумайте о своих сыновьях – вы так беспокоитесь о них, стараетесь учить добру и кормить хорошо, чтобы они выросли сильными; вы так любите собственных сыновей, что причиненное им зло разрывает вам сердце. И тогда представьте, какую боль испытал Бог, послав на грешную землю Сына, зная, что Ему суждено вынести преследования, муки и умереть на кресте – не за собственные грехи, какие есть у наших сыновей, но за грехи всего мира, искупить наши грехи, чтобы сегодня в наших сердцах звенел праздничный звон колоколов.
– Хвала Господу! – громко крикнула Дебора.
– Горе мне! Когда Господь поразил грешника, глаза того открылись, и он увидел, как грязен и порочен перед неземной красотой Божьей. Горе мне! Спасение сходит с Небес слепящим светом, он расщепляет сердце – Небеса так высоки, а грешник так низок. Горе мне! Если Бог не поднимет грешника, сам он никогда не возродится к жизни.
– Я был там, Господи!
– Кто из вас испытал то, что испытал Исайя? Кто возопил, как он? Кто может утверждать, как утверждал он: «И глаза мои видели Царя, Господа нашего»? Но кто не внемлет этому свидетельству, никогда не увидит Его лика и в Судный день услышит: «Отойдите от меня, творящие беззаконие», а потом будет брошен в «огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его». Проснется ли сегодня вечером грешник, сделает ли несколько шагов к своему спасению прямо здесь, у алтаря?
Габриэл ждал. Дебора улыбалась ему спокойно и уверенно. Он обвел взглядом лица верующих – обращенные к нему. В них светились радость, святое волнение и вера; люди не сводили с него глаз. Но вот в глубине зала встал высокий темнокожий юноша – изрядно потертая белая рубашка расстегнута у шеи, пыльные, потрепанные брюки подвязаны старым галстуком. Он смотрел на Габриэла поверх бесконечного, пугающего, дышащего пространства, а потом пошел по длинному, яркому проходу. Кто-то крикнул: «Хвала Господу!» – и глаза Габриэла наполнились слезами. Юноша, рыдая, преклонил колени перед алтарем, и все верующие запели.
Габриэл отвернулся, зная, что все прошло хорошо – сам Бог говорил его устами. Священнослужители улыбались, а один из них взял Габриэла за руку со словами: «Отлично, парень. Просто отлично».
Наступило воскресенье, а с ним и время праздничного обеда, которому предстояло завершить съезд сторонников «духовного возрождения». По этому случаю Дебора и другие женщины пекли, жарили, варили задолго до этого дня. Габриэл, желая как-то вознаградить Дебору за поддержку, пошутил, назвав себя лучшим проповедником на съезде, а ее – лучшей поварихой. Дебора робко предположила, что они не в равном положении: ведь она слушала и других проповедников, а ему сравнить не с кем: он уже давно ест только ее стряпню.
В воскресенье, когда перед обедом Габриэл в очередной раз оказался среди старших евангелистов, он почувствовал, что теряет радостное предвкушение праздника. Ему было неуютно в обществе этих мужчин, трудно было ощущать их старшими и более стойкими в вере, чем он. Они казались ему вялыми и приземленными, не похожими на ветхозаветных пророков – нагих и изможденных. Эти святые отцы нагуляли основательный жирок и носили хорошую и дорогую одежду. Они так давно проповедовали, что страх Божий в них притупился. Могущество Бога они как бы присвоили себе, чтобы внести в обыденную атмосферу их служб толику волнения. У всех были заготовки привычных проповедей, и, поднимая наметанный взгляд на верующих, каждый знал, что именно следует говорить в той или иной общине. Хотя они уверенно исполняли свою работу, и многие грешники после служб подходили каяться у алтаря, – все это напоминало отрубание наемными работниками початков кукурузы, и делалось не во славу Господа. Никто не видел в этом акте величия, и, по мнению Габриэла, они могли с тем же успехом работать высокооплачиваемыми фокусниками – каждый на свой неповторимый лад. В присутствии Габриэла священники хвастались друг перед другом количеством спасенных ими душ, словно подводили счет в бильярдной. Это оскорбляло и пугало его. Не хотел бы он относиться к своему дару так легкомысленно.