Проповедникам накрыли отдельно на верхнем этаже; менее значимые работники на ниве Христовой сидели за столом внизу, и женщинам приходилось таскать полные блюда с этажа на этаж и следить, чтобы тарелки не пустовали. Среди этих женщин была и Дебора, и хотя она все делала молча, Габриэлу, несмотря на неловкость, передавалось то чувство гордости, которое она переживала, видя, как он торжественно восседает со знаменитыми евангелистами, одетый в строгое черно-белое платье. Если бы мать могла видеть, как высоко поднялся ее Габриэл!
Ближе к концу обеда, когда женщины принесли пироги, кофе и сливки и дверь за ними окончательно закрылась, разговор за столом принял добродушно-веселый и несколько фривольный характер. Один из проповедников, веселый рыжеволосый толстяк, чье лицо, не оставлявшее никаких сомнений в появлении мужчины на свет в результате насилия, было испещрено веснушками, словно капельками засохшей крови, сказал со смехом о Деборе, что она поистине святая женщина! Смолоду наглоталась столько спермы белых мужчин, что та свернулась в ее желудке и мучает несчастную до сих пор. Теперь ей ни за что не найти чернокожего мужа и не попробовать того же, но повкуснее. Все за столом дружно загоготали, а Габриэл почувствовал, как у него в жилах холодеет кровь при виде священнослужителей, предающихся словесному распутству. Они бесчестили женщину, посланную ему для поддержки Богом, без которой он, скорее всего, пропал бы. Габриэл понимал: мужчины думают, что грубоватый юмор среди своих никому вреда не принесет – ведь они глубоко пустили корни в вере, и сатане не сразить их таким простым способом. Но, глядя на эти самодовольные, смеющиеся лица, он не мог отделаться от мысли, что проповедникам будет нелегко держать ответ на Страшном суде, ведь они – камни преткновения на пути истинно верующего.
Рыжий евангелист заметил горькое изумление на лице Габриэла, оборвал смех и поинтересовался:
– Что случилось, сынок? Надеюсь, я ничем тебя не обидел?
– Это она читала вслух Библию в вечер твоей проповеди? – спросил другой евангелист примирительным тоном.
– Эта женщина, – сказал Габриэл, чувствуя гул в голове, – моя сестра во Христе.
– Брат Питерс не знал этого, – добавил кто-то. – Он никого не хотел обидеть.
– Ладно, не лезь в бутылку, – миролюбиво произнес брат Питерс, однако Габриэлу почудилась, что в его лице и голосе сквозит насмешка. – Ты ведь не хочешь испортить наш обед?
– Нельзя говорить нехорошие слова про любого человека, – заметил Габриэл. – В Библии сказано, что ни над кем нельзя глумиться.
– Не забывай – ты общаешься со старшими священниками.
– Полагаю, – добавил Габриэл, поражаясь своей смелости, – если я должен на вас равняться, вы должны быть для меня примером.
– Ты ведь не собираешься на ней жениться, поэтому не следует поднимать шум и мешать нашему отдыху. А за такие слова – если не скажешь ничего хуже – можешь не беспокоиться, в Царство Небесное тебя пустят.
Раздались смешки, и священники стали снова пить и закусывать, словно ничего не произошло.
Но Габриэл чувствовал, что удивил их. Он вывел священнослужителей на чистую воду, и они испытали изумление и смущение. Неожиданно ему открылись слова Христа: «Много званых, а мало избранных». Он обвел взглядом стол – ко всем вернулось прежнее хорошее настроение, однако теперь присутствующие подозрительно посматривали на него. Габриэл задал себе вопрос: есть ли среди них тот, кто достоин благодати Царя Небесного?
Он постоянно вспоминал громкие, легкомысленные слова отца Питерса, поднявшие со дна его души потаенные страхи и сомнения, нерешительность и нежность в его отношении к Деборе, и понял, что некая связь между ними была предопределена. Бог послал ему Дебору, чтобы он воскрес к жизни, а Деборе послал его, чтобы избавить от позора, о котором постоянно напоминали ей взгляды мужчин. Эта мысль пронзила Габриэла и полностью им овладела – она была яркой, как видение: где он найдет женщину лучше? Дебора не похожа на надменных дочерей Сиона! Ее не увидят разгуливающей по улицам с распутным видом, сонными глазами, полуоткрытым от похоти ртом или стонущей ночью под забором, полураздетой, стянувшей штаны с какого-нибудь чернокожего юнца. Нет, их супружеское ложе будет местом священным, а дети продолжат честную, достойную жизнь родителей. Габриэл загорелся этой мечтой, но ее быстро сменил дремлющий где-то в глубине низкий страх, подстегнутый застольной беседой, евангелистами, обедом и обидными словами. Он вспомнил, как апостол Павел сказал: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться».
Нужно немного повременить, подумал Габриэл, и понять Божью волю. К тому же Дебора намного старше – на целых восемь лет. Впервые он попытался представить то унижение, какое она испытала много лет назад, когда ее изнасиловали белые мужчины – юбка задрана на голову, открыто сокровенное девичье местечко. Сколько их было? Как Дебора вынесла это? Кричала ли? Потом Габриэл подумал (впрочем, это не очень его заботило – ведь если Христос дал себя распять, чтобы спасти его, грешника, он, ради еще большей Его славы, вынесет все насмешки) о тех ухмылках, грязных намеках, пока дремлющих, но которые поднимутся за ночь, как растение над Ионой, стоит людям услышать, что они с Деборой решили пожениться. Она, бывшая для них на протяжении многих дней живым укором, почти юродивой, – и он, без устали портивший их дочерей и уводящий женщин, ходячий князь тьмы!
Глядя на откормленные лица евангелистов, непрестанно жующие челюсти, Габриэл не смог сдержать улыбки – нечестивые пасторы, вероломные служители, он взмолился, чтобы ему не стать таким же жирным и чувственным. Да сделает Бог его своим инструментом, чтобы в веках звенел тот, являясь сладкозвучным, торжественным и величественным доказательством бесконечной любви и милосердия Создателя! Габриэл дрожал, ощущая присутствие некой тайны, он с трудом сидел на своем месте, ощущая, как свет льется на него с Небес, на него, избранника – должно быть, так чувствовал себя Христос перед вконец сбитыми с толку священнослужителями. Габриэл возвел глаза долу, не обращая внимания ни на любопытные взгляды, ни на покашливания, ни на внезапное молчание за столом. Да, думал он, Бог творит свои таинства, и неисповедимы Его пути.
– Сестра Дебора, – сказал Габриэл, когда провожал ее домой, – Бог вложил в мое сердце одну мысль, и я прошу тебя помолиться вместе со мной и попросить Его указать мне правильный путь.
Ему хотелось знать, догадалась ли она, что у него на уме. Но повернутое к нему лицо Деборы выражало лишь участливое внимание.
– Я постоянно молюсь. Но, конечно, буду теперь молиться еще усерднее, если ты того желаешь.
Именно во время этих неистовых и упорных молитв Габриэлу приснился сон.
Позднее он не мог вспомнить, с чего начинался сон, что в нем происходило и кто еще там присутствовал – вообще никаких деталей. Вообще, были два сна, первый – тусклый, смутный и неприятный – предвещал второй. Из первого сна, своего рода прелюдии, Габриэл помнил только атмосферу, соответствующую его теперешнему состоянию, – тяжелую, полную подстерегающих опасностей. Сатана за спиной Габриэла делал все, чтобы победить его. Той ночью, когда он пытался уснуть, сатана послал к его постели демонов – друзей из прошлой жизни, с которыми Габриэл теперь не знался, они пили и играли в карты, хотя он надеялся, что подобные сцены никогда его больше не смутят, и женщин, каких он знал. Женщины были такими реальными, что Габриэл мог их коснуться, он опять слышал смех и вздохи и ощущал под своими руками их бедра и груди. Габриэл закрывал глаза и твердил имя Иисуса, он звал Его снова и снова, однако предательски охваченная огнем плоть твердела, а женщины смеялись. Почему он один на этой узкой кровати, спрашивали женщины, ведь они ждут его, зачем заковал себя в броню целомудрия, а им оставил лишь вздохи и неутоленное желание? Габриэл испытывал то же самое, каждое движение было для него мукой, каждое прикосновение простыни обжигало, как непристойная ласка, и что ужасно – в воображении все было еще острее и сладострастнее, чем в жизни. Сжав кулаки, Габриэл заклинал кровь изгнать посланцев ада, но и эти его телодвижения не отличались от прочих, и в конце концов он пал на колени и стал молиться. Вскоре Габриэл забылся тревожным сном – то ему казалось, будто его забивают камнями, то он становился участником битвы, то тонул после кораблекрушения, – потом неожиданно очнулся, понимая, что, вероятно, спал, – чресла были залиты спермой.
Весь дрожа, Габриэл выбрался из постели и тщательно помылся. Если сон – предупреждение, а он знал, что это именно так, то, похоже, его ждет вырытая сатаной западня. Ему пришел на ум пес, возвращающийся на свою блевотину; мужчина, которого очистили от грехов, а он снова пал, и семь бесов вошли в него, и он стал еще грязнее, чем прежде. Габриэл вспомнил, упав на колени подле остылой постели, с сердцем, жаждущим молитвы, об Онане, излившем семя на землю, чтобы не дать семени брату своему. Сына Давидова, сына Авраамова. И, призвав имя Иисуса, опять погрузился в сон.
И снилось ему, что находится он в холодном, высоко расположенном месте – вроде как на горе. Так высоко это было, что шагал Габриэл сквозь туман и облака, и наконец перед ним возник крутой скалистый подъем в гору. Он услышал голос: «Поднимайся!» – и стал карабкаться по отвесному склону. Через некоторое время, прильнув к скале, Габриэл увидел облака над собой и густой туман внизу. Откуда-то ему было известно, что ниже тумана пылает огонь. Ноги его заскользили, из-под них посыпались мелкие камешки. В страхе, предчувствуя ужасную гибель, он выкрикнул: «Господи! У меня нет больше сил!» Голос повторил: «Иди, сын мой! Поднимайся выше!» Было ясно – нужно подчиниться, если не хочешь погибнуть. Габриэл сделал еще одну попытку, но ноги опять заскользили, и, когда он понял, что сейчас сорвется, зеленые колючие ветки выросли перед ним, и он судорожно в них вцепился, раня руки. «Поднимайся!» – вновь раздался голос. Габриэл полез выше, ветер раздувал его одежду, ноги кровоточили, руки тоже, однако он продолжал карабкаться; ужасно ломило спину, ноги окоченели и дрожали и почти не повиновались ему, а впереди были по-прежнему облака, внизу же – клокочущий туман. Габриэл не знал, сколько прошло времени. Неожиданно облака расступились, короной засияло солнце, а сам он оказался на цветущем лугу.