Габриэл двинулся вперед. Теперь на нем были длинные белые одежды. Послышалось пение: «Иду по долине, прекрасной долине, Господь, отдай ее мне».
Но Габриэл и так знал, что эта долина принадлежит ему. Голос сказал: «Следуй за мной!» Габриэл послушно пошел на голос и вновь оказался на краю обрыва, только теперь благодать и сияющий солнечный свет изливались на него, и он стоял, весь словно в золоте, подобный Богу, и смотрел вниз – туда, где у крутизны началось его трудное восхождение. На гору в белых одеяниях вышли с пением богоизбранные. «Не прикасайся к ним, – предупредил голос. – На них моя печать». Габриэл отступил и упал на землю лицом, а голос продолжил: «Такими будут потомки твои». И тут Габриэл проснулся. За окном было утро, и, лежа в постели, Габриэл, обливаясь слезами, возблагодарил Бога за этот сон.
Когда он рассказал Деборе, что Господу угодно, чтобы она стала его женой и помощницей в богоугодных делах, женщина посмотрела на него с ужасом. Раньше такого выражения ее лица Габриэл не видел. Впервые за время, что они знали друг друга, Габриэл дотронулся до Деборы, обнял за плечи, пострадавшие от жадных, грубых рук, и подумал, что теперь все останется в прошлом и она снова будет честной женщиной.
– Сестра Дебора, ты испугалась? – спросил он.
Она попыталась улыбнуться, но вместо этого разрыдалась и уронила голову ему на грудь в нерешительном и одновременно страстном порыве.
– Нет, не испугалась, – ответила она, когда Габриэл обнял ее. Однако плакать не перестала.
Он провел рукой по жестким волосам на склоненной голове и прошептал:
– Помоги тебе, Господь, помоги тебе Господь.
Молчание в церкви прервал крик брата Илайши. Юноша стоял на коленях рядом с пианино, а потом вдруг упал навзничь, поверженный Божьей силой. Тут же откликнулись еще два-три человека, и по церкви пронесся ветер, предвещающий ливень. С первым криком и последующими, отозвавшимися эхом, служба перешла из стадии тихого молитвенного шепота, изредка прерываемого стонами и редкими возгласами, в стадию, полную слез и стенаний, громких воплей и пения – так женщина мучается перед рождением ребенка. Душа ребенка рвалась к свету, и вся церковь переживала родовые муки, тужилась и толкалась, призывая имя Иисуса. Когда брат Илайша закричал и упал, сестра Маккендлес поднялась и встала рядом, молясь за него. Ведь возрождение души происходит постоянно, только это не дает сатане власти над ней.
Сестра Прайс запела:
«Хочу пройти испытания, Боже,
Хочу пройти.
Проведи меня, Боже,
Проведи!»
Нерешительный голос, к которому присоединились остальные, принадлежал Джону. Габриэл сразу узнал его. Крик Илайши вернул Габриэла в настоящее время, и он со страхом подумал: а вдруг это кричал Джон? Может, это он лежал сраженный силой Господней? Подняв голову и осмотревшись, он понял, что это был Илайша, и его страх исчез.
«На все Твоя воля, Господи,
На все Твоя воля!»
Никто из его сыновей не был с ним сегодня, никто не кричал, возродившись к жизни. Одного уже почти четырнадцать лет не было в живых – его убили в чикагском баре, всадив в горло нож. А другой, Рой, бесчувственный отрок, катился вниз по наклонной плоскости. Сейчас он лежал дома с перевязанной головой и злился на отца. Обоих с ним не было. Место настоящих наследников, его плоти и крови, занимал сын служанки.
«Подчиняюсь Тебе, Господи,
Подчиняюсь!»
Габриэл понимал: надо подняться и молиться над Илайшей: после крика кто-то должен молиться за него, стать заступником. И тут же подумал, с какой радостью и силой он молился бы, если бы его единственный сын с криком рухнул сегодня на пол. А так он продолжал стоять на коленях, склонив голову. Каждый новый крик, издаваемый лежащим Илайшей, разрывал ему сердце. Габриэл словно слышал крики своих сыновей – мертвого и живого; одному суждено вечно кричать в геенне огненной без надежды на спасенье, а другого, когда закончится Божье терпение, ждет тот же конец.
Габриэл старался, помня об обещании и других знаках Божьего благоволения, защитить живого сына от тьмы, готовой поглотить его. Этот сын обозвал отца «ублюдком», потому что сердце его далеко от Бога; но ведь невозможно, чтобы услышанное сегодня ругательство было повторением проклятия, долгие годы эхом отзывавшегося в его сердце, проклятия матери первого сына, произнесенного ею, когда она исторгла его из себя и потом сразу же скончалась. Это проклятие застыло у нее на устах, перейдя в вечность. Оно уничтожило его первенца – зачатый в грехе, он и жизнь окончил в грехе. Так Бог наказал его, и это было справедливо. Но Рой зачат в браке, а Павел назвал супружеское ложе непорочным, и Рою было уготовано райское блаженство. Не может быть, чтобы сын был проклят за грехи отца: ведь после долгих лет раскаяния, после пролитых слез и стенаний Габриэлу подали знак, что он прощен. А вдруг его сын, этот сорванец, наследник, пострадает за грех матери, в котором она никогда искренне не раскаялась, и живое доказательство ее греха, преклонивший сегодня в церкви колени, чужак среди честных верующих, стоит между ней и Богом?
Да, она черствая, упрямая, непреклонная Элизабет, на которой он женился, хотя раньше, когда Бог подвиг его на этот брак, чтобы спасти женщину и ребенка, безотцовщину, она казалась другой. И ее сын такой же, как она – молчаливый, настороженный, полный греховной гордыни, – когда-нибудь их обоих ввергнут в тьму кромешную.
Однажды Габриэл спросил Элизабет – не сразу, Рой уже подрастал, а жена ждала Сару, – раскаивается ли она, что родила вне брака сына.
Элизабет посмотрела на него и произнесла: «Ты уже задавал мне этот вопрос. И я ответила: да».
Но Габриэл не поверил ей и продолжил: «Ты хочешь сказать, что все было бы иначе? Если бы все вернуть и ты была бы та же? Ты сделала бы это снова?»
Она сидела, потупившись. Затем с раздражением подняла на него глаза: «Ну, если бы я оказалась там, Габриэл, и была той девочкой…»
Последовало долгое молчание. Элизабет ждала. Наконец Габриэл неохотно спросил: «Ну и…ты родила бы его на этот раз?
Элизабет твердо ответила: «Надеюсь, ты не просишь меня сказать, что я не хотела бы рождения Джонни? Правда?» Муж молчал, и тогда она добавила: «Послушай, Габриэл, я не позволю заставить меня пожалеть об этом. Ни тебе, ни кому-либо в этом мире. У нас двое детей, Габриэл, и скоро будет трое, и я не собираюсь кого-то из них выделять, и ты этого тоже не делай».
Ну как можно было не видеть разницы между сыном слабой, гордой женщины и какого-то легкомысленного парня и сыном, обещанным ему Богом, который передаст потомкам славное имя отца, чей род продолжится до дня Второго пришествия, открыв им путь в Царство Божие? Именно это обещал Габриэлу Бог много лет назад, ради этого он жил – отказался от удовольствий мира и от радостей собственной жизни, и все трудные годы провел в ожидании исполнения Божьей воли. Умерла Эстер, умер Ройал, умерла бесплодной Дебора, но Габриэл не сдавался, он искренне покаялся перед Господом и ждал обещанного. Верил, что триумф не за горами. Нужно только набраться терпения и ждать.
После горьких воспоминаний об Элизабет его мысли вновь обратились в прошлое, переключившись на Эстер, мать Ройала. Молчаливые, тусклые, но все еще волнующие тени прежней радости и желания возникли вместе с образом стройной, темноглазой девушки, чьи скулы, осанка и волосы выдавали примесь индейской крови. Она смотрела на Габриэла только ей присущим взглядом, в котором смешались насмешка, любовь, страсть, нетерпение и презрение. На ней было что-то ярко-красное – на самом деле Эстер редко надевала платье такого цвета, но Габриэл всегда представлял ее именно в нем. Эстер ассоциировалась у него с огнем – ярко-рыжими осенними листьями, пламенеющим закатом, когда раскаленное солнце садится за дальней горой, а еще с адским пламенем.
Эстер приехала в город вскоре после того, как Габриэл с Деборой поженились, и устроилась служанкой в ту же белую семью, на какую работал и он. Поэтому она постоянно была у него на глазах. После окончания работы Эстер всегда дожидались у черного хода молодые парни, и Габриэл видел, как она скрывается в темноте, опираясь на руку очередного поклонника, и до него, словно в насмешку над его положением, доносились их голоса и смех. Ему было известно, что Эстер живет с матерью и отчимом, грешными людьми, пьющими и играющими в азартные игры, они слушали рэгтайм и блюзы и посещали церковь только на Рождество и Пасху.
Габриэлу было жаль Эстер, и однажды он пригласил ее в церковь на свою вечернюю проповедь. Тогда она впервые посмотрела на него с интересом – этот взгляд он помнил много дней и ночей.
– Неужели такой красавчик, как ты, будет сегодня проповедовать?
– С Божьей помощью, – произнес Габриэл серьезно, и это прозвучало почти враждебно. Однако при взгляде на Эстер и звуке ее голоса сердце его екнуло, а ведь он уж думал, что подобное с ним больше не случится.
– Я приду, – ответила она почти сразу, видимо, сожалея, что, поддавшись импульсу, назвала его красавчиком.
– А тебе удастся освободить вечерок?
Эстер заулыбалась, ей доставили удовольствие эти слова, которые она приняла за скрытый комплимент.
– Не знаю, ваше преподобие. Но я постараюсь.
Когда рабочий день закончился, Эстер упорхнула с очередным кавалером. Габриэл не верил, что она придет. Эта мысль неожиданно повергла его в такое глубокое уныние, что он почти не разговаривал за обедом с Деборой. Путь до церкви они проделали в полном молчании. У Деборы была раздражавшая Габриэла привычка исподтишка поглядывать на него. Так она выражала уважение к призванию мужа, и, когда он хотел пожурить ее за это, оправдывалась, уверяя, будто боится отвлекать его от мыслей, внушенных свыше. Сегодня, когда мужу предстояло произносить проповедь, Бог был особенно близок к нему, и Деборе надлежало как помощнице Божьего избранника, как стражу, так сказать, священного храма, хранить молчание. На самом деле Габриэл был не прочь побеседовать. Ему хотелось о многом расспросить жену, услышать ее голос, увиде