Итак, их отношениям пришел конец. Хотя разрыв оставил Габриэла израненным и душевно опустошенным и уважение Эстер было утрачено навсегда (Габриэл молился, чтоб она больше не приходила слушать его проповеди), он благодарил Бога за то, что не увяз еще глубже. И просил, чтобы Бог простил его и не дал вновь пасть.
Но его пугала и заставляла чаще обычного преклонять колени и молиться мысль, что, раз споткнувшись, можно споткнуться опять. Связь с Эстер разбудила в нем плотского человека, который знал, что одерживать такого рода победы можно не единожды. Этот человек напомнил ему, что, несмотря на всю его праведность, он еще молод, женщины по-прежнему испытывают к нему влечение, и стоит только протянуть руку – любая будет принадлежать ему, даже прихожанка из церкви. Габриэл старался изжить непристойные видения в супружеской постели, пробудить желание в Деборе, ненависть к которой росла с каждым днем.
В начале весны между ним и Эстер состоялся разговор. Земля еще не освободилась от месива из снега и льда; солнечный свет заливал все вокруг; голые ветви деревьев тянулись к неяркому солнцу в нетерпеливом стремлении поскорее обрести листья и цветы. Габриэл стоял у колодца и тихо напевал церковный гимн, благодаря Господа за то, что Он отвел от него беду. Эстер спустилась с крыльца во двор, и хотя он слышал легкие шаги и знал, что это она, обернулся не сразу.
Габриэл подумал, что ей нужна помощь по дому. Эстер стояла и молчала. На ней было легкое, ситцевое платье в светло- и темно-коричневых квадратиках, волосы туго обтягивала лента. Она была похожа на маленькую девочку, и Габриэл чуть не улыбнулся. «Что случилось?» – спросил он, почувствовав в сердце боль.
– Габриэл, у меня будет ребенок.
Он удивленно посмотрел на нее, и она заплакала. Габриэл осторожно поставил ведра с водой на землю. Эстер протянула к нему руки, но он отшатнулся.
– А ну, перестань реветь. Что ты такое несешь?
Но, позволив себе расплакаться, она уже не могла остановиться. Слезы лились и лились, а сама Эстер стояла, слегка покачиваясь и закрыв лицо руками. Габриэл в панике оглядел двор и вход в дом.
– Перестань, говорю тебе! – прикрикнул он на девушку, все еще не решаясь до нее дотронуться. – Объясни толком, в чем дело?
– Я сказала, – прорыдала Эстер. – У меня будет ребенок. – Она взглянула на Габриэла, лицо ее сморщилось, и слезы потекли ручьем. – Клянусь Богом! Я не выдумала! Клянусь Богом!
Габриэл не мог отвести от нее глаз и в то же время ненавидел ее.
– Когда ты узнала?
– Недавно. Сначала считала, что ошиблась. Но нет, все так и есть. Габриэл, что нам делать?
Стоило Эстер поднять голову, как ее рыдания усилились.
– Ну, будет, – произнес Габриэл, сам удивившись своему спокойствию. – Мы что-нибудь придумаем, только не плачь.
– Что, Габриэл? Скажи мне – ты знаешь, что делать?
– Возвращайся в дом. Сейчас не время разговаривать.
– Габриэл…
– Говорю тебе – иди в дом, женщина. Иди скорее!
Эстер не двигалась и продолжала смотреть на него.
– Поговорим об этом сегодня вечером. Тогда все и обсудим.
Она повернулась и стала подниматься по ступенькам.
– Вытри глаза, – шепнул Габриэл.
Наклонившись, Эстер промокнула глаза подолом платья и немного задержалась на ступеньке. Он смотрел на нее. Потом она выпрямилась и, не оглянувшись, вошла в дом.
У нее будет его ребенок – его ребенок? А в Деборе, несмотря на все их старания, на смирение, с которым она отдавала ему свое тело, никак не зарождалась новая жизнь. Семя проповедника проросло в лоне Эстер, чуть ли не шлюхи.
Габриэл взял, словно в трансе, тяжелые ведра и понес к дому, который теперь – высокий, с блестящей на солнце крышей и окнами с золотыми бликами, – казалось, следил за ним и подслушивал; солнце над головой и земля внизу прекратили свое движение; вода в ведрах плескалась, предостерегая его миллионами разных голосов; а мать испуганно подняла голову.
Они говорили в кухне, пока Эстер убиралась.
– Почему ты думаешь, что это мой ребенок? – спросил Габриэл.
Она уже не плакала.
– Не говори со мной так, – попросила она. – У меня нет привычки привирать, и нет столько мужчин, чтобы запутаться.
Эстер держалась холодно и по-деловому, с подчеркнутой сосредоточенностью убирала на место посуду и на него почти не смотрела.
Габриэл не понимал, как с ней говорить.
– Ты матери уже рассказала? – помолчав, произнес он. – Была у врача? Как можешь ты быть настолько уверена?
Эстер глубоко вздохнула:
– Нет, я ничего не рассказала матери. С ума еще не сошла. Ты единственный, кто знает.
– Но как ты можешь быть уверена? – повторил он. – Ты ведь не была у врача.
– К какому врачу мне идти в этом городе? Идти к врачу – все равно что залезть на крышу и прокричать во все горло о своей беременности. Нет, я не была у врача. Мне и без него понятно, что там у меня внутри.
– И давно ты узнала?
– Может, месяц назад или недель шесть.
– Шесть недель? А почему молчала?
– Хотела подождать, чтобы окончательно убедиться. Зачем зря огород городить, если есть сомнения. И тебя раньше времени не хотелось видеть расстроенным, испуганным и злым – вот как сейчас. – Эстер посмотрела на него и продолжила: – Утром ты сказал: мы что-нибудь придумаем. Так что нам делать? Об этом надо думать сейчас, Габриэл.
– Что нам делать? – повторил, почувствовав, как жизненные силы покидают его. Габриэл сел на кухонный стол и уставился на витиеватый узор на полу.
Но у Эстер с жизненными силами было все в порядке; она подошла к столу и тихо произнесла, глядя на Габриэла злющими глазами:
– Ты меня удивляешь. Просто странно тебя слушать. Ты смотришь и прикидываешь, как поскорее избавиться от него – и от меня тоже. Но так ведь не всегда было, преподобный, правда? Было время, когда ты не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме меня. А что сейчас? Провалиться мне на этом месте, если ты думаешь обо мне.
– Женщина, не говори, как малый ребенок. Знаешь ведь, что у меня есть жена и… – Он хотел еще кое-что добавить, но не нашел слов и замолчал.
– Да, знаю, – кивнула она, – но я хочу сказать: если ты мог позабыть о ней однажды, то можешь позабыть и второй раз.
Габриэл не сразу ее понял, а потом выпрямился, и зрачки его расширились от гнева.
– Ты это о чем, женщина?
На лице Эстер не дрогнул ни один мускул – даже отчаяние и злоба не помешали Габриэлу разглядеть, что перед ним не прежняя легкомысленная девчонка, какой он привык ее считать. Неужели она изменилась за столь короткое время? В этом было ее преимущество. Габриэл не был готов к такой перемене, Эстер же сразу оценила мужчину, и никакие перемены не смогли бы ее удивить.
– Ты знаешь, что я хочу сказать. С этой костлявой, черной женщиной у тебя нет будущего. Ее ты тоже никогда не сделаешь счастливой, и детей у вас не будет. Не понимаю, о чем ты думал, когда на ней женился. И твой ребенок родится у меня – не у нее.
– Так ты хочешь, чтобы я ушел от жены к тебе?
– Мне казалось, ты и сам не раз думал об этом.
– Если ты помнишь, – произнес Габриэл, еле сдерживая гнев, – о подобном я даже не заикался. Никогда не говорил, что хочу бросить жену.
– А я и не утверждаю, что ты это говорил!
Оба сразу же посмотрели на закрытую дверь кухни – на сей раз они находились в доме не одни. Эстер вздохнула и провела рукой по волосам, и Габриэл заметил, что рука дрожит – сдержанность давалась девушке с трудом.
– Так ты считаешь, женщина, что я готов бежать с тобой и где-то вести греховную жизнь только из-за слов о брыкающемся ребенке в твоем животе? Неужели ты правда думаешь, будто я такой дурак? Моя жизнь мне не принадлежит – я выполняю Божью работу. Не принадлежит даже этому ребенку – если, конечно, он мой.
– Этот ребенок твой. И нечего об этом больше говорить. А что касается греховной жизни, то не так давно, как раз в этой кухне ты ни к чему так не стремился, как именно к ней.
– Да, – кивнул он, поднимаясь и отворачиваясь от нее. – Я поддался искушению и пал. Я не первый мужчина, согрешивший из-за распутной женщины.
– Поосторожнее со словами, – осадила его Эстер. – Я тоже не первая девушка, соблазненная святошей.
– Соблазненная? – воскликнул Габриэл. – Ты? Разве тебя можно соблазнить? Да ты шляешься по улицам, как последняя шлюха, тебе бы только веселиться! И смотришь мне в глаза и говоришь, что тебя соблазнили? Не будь меня – был бы другой.
– Но был ты, – заявила она. – И я хочу знать, что мы будем делать.
Габриэл взглянул на Эстер. Выражение ее лица было холодным и жестким – в этот момент она была некрасива, такой прежде он ее не видел.
– Не знаю, – сказал он, – что мы будем делать. Но могу посоветовать, что делать тебе. Выходи замуж за одного из тех парней, с кем болталась по подворотням. Я с тобой никуда не поеду.
Эстер опустилась на стул, глядя на него с презрением. Опустилась – как рухнула, словно ее ударили. Габриэл понимал – она собирается с духом; потом Эстер заговорила, и то, что она произнесла, повергло его в ужас.
– А если я расскажу обо всем в городе – твоей жене, прихожанам церкви и остальным, как тогда, преподобный?
– Ты думаешь, кто-нибудь поверит тебе? – спросил он, чувствуя, как погружается в зловещую пучину одиночества.
Эстер рассмеялась:
– Кто-нибудь да поверит, и этого хватит, чтобы отравить тебе жизнь. – Она следила за ним. Габриэл мерил шагами кухню, стараясь не смотреть на Эстер. – Вспомни первый вечер, и нас прямо здесь, на чертовом полу, у белого семейства, и тогда ты поймешь, что поздно рассказывать мне байки о своей святости. Впрочем, плевать, ври, если тебе так удобнее, но для себя не вижу причин, чтобы страдать из-за твоего вранья.
– Можешь трепать языком, сколько хочешь, только помни: тебе от этого лучше не будет.
– А я не стремлюсь казаться святой. Ты женатый человек, проповедник – так кого будут осуждать сильнее?