– Конечно, – сказал полицейский. – Прямо с нами и пойдешь. В участке с тобой хотят поговорить.
Улыбчивый полицейский спустился вниз.
– Там ничего нет. Пошли обратно, – произнес он.
Элизабет вышла вместе с полицейскими на улицу. Больше разговаривать с ними не имело смысла. Теперь она в их власти и должна соображать быстрее, чем они, и еще обуздывать страх и ненависть, стараясь понять, что можно сделать, чтобы спасти Ричарда. Готова она лить слезы и просить о милости или нет?
Несколько ребятишек и любопытных прохожих увязались за ними по длинной, пыльной, залитой солнцем улице. Элизабет надеялась, что никто из знакомых не встретится им по дороге, и шла с высоко поднятой головой, глядя прямо перед собой и чувствуя, как кожа на ее лице холодеет и натягивается, словно маска.
В участке она с трудом выдержала грубые шутки полицейских. (Чем это он занимался с тобой до двух ночи? – В следующий раз, если тебе будет невмоготу, приходи ко мне.) Элизабет боялась, что вспыхнет, или ее вырвет, или она умрет. Пот острыми иголками проступил на ее лбу. Элизабет казалось, будто она находится в вонючей помойке, среди отбросов, и все же ей удалось, когда полицейские пришли в хорошее расположение духа, выяснить, что Ричард сейчас содержится в «Тумбз»[13] (от одного названия ей стало нехорошо), и она завтра сможет с ним встретиться. Государство, тюрьма или еще кто-то назначил ему адвоката, и суд состоится уже через неделю.
Но Элизабет не сумела сдержать слез на следующий день, когда увидела любимого. Его избили, он говорил шепотом и с трудом ходил. Синяков почти не было – только болезненные припухлости и рубец под глазом.
Конечно же, Ричард не грабил магазин, а, расставшись с Элизабет тем субботним вечером, спустился в подземку и ждал поезда. Из-за позднего часа промежутки между составами увеличились, на платформе находился он один и, стараясь не задремать, думал о ней.
В дальнем конце платформы послышался шум, и Ричард увидел двух цветных парней, сбегавших по ступеням вниз. Одежда на них была порвана, выглядели они испуганными и, приблизившись к нему, встали рядом. Он уже собирался спросить, что с ними, но тут увидел еще одного парня, бегущего в их сторону по рельсам, за ним гнался белый мужчина, и в тот же момент еще один белый спустился по ступенькам на платформу.
С Ричарда весь сон слетел; охваченный паникой он осознал: что бы ни случилось, теперь это и его беда тоже, ведь для белых мужчин нет разницы между ним и тремя парнями, которых они преследуют. Все четверо – чернокожие, примерно одного возраста и стоят рядом на платформе подземки. Без лишних вопросов их препроводили по лестнице наверх, запихнули в полицейский фургон и повезли в участок.
Там Ричард назвал свое имя, адрес, возраст и место работы. Заявив, что не имеет никакого отношения к случившемуся, он попросил одного из парней подтвердить его слова. Тот с отчаянием подтвердил. Элизабет подумала, что молодые люди могли бы и раньше это сделать; но они, наверное, понимали, что тогда было бессмысленно даже рот открывать. Им и сейчас не поверили и позвали хозяина магазина на опознание. Ричард успокаивал себя – хозяин не укажет на него, ведь он не видел Ричарда прежде.
Вошел владелец магазина – коротышка в залитой кровью рубашке, его успели пырнуть ножом – в сопровождении еще одного полицейского и, взглянув на всех четверых, уверенно произнес:
– Да, это они.
– Но я там не был! – в отчаянии выкрикнул Ричард. – Посмотрите на меня, черт подери! Не было меня там!
– Чернокожие ублюдки, – сказал мужчина, посмотрев на него. – Все вы одинаковы.
Возникла пауза, глаза белых мужчин буравили Ричарда. И он, понимая, что погиб, тихо проговорил:
– И все-таки, мистер, меня там не было.
Потом Ричард рассказывал Элизабет, что, глядя на окровавленную рубашку мужчины, в сердцах подумал: «Жаль, что тебя не прикончили».
Вскоре начался допрос. Трое парней сразу подписали признание, но Ричард отказался что-либо подписывать. В конце концов, у него вырвалось, что он скорее умрет, чем признается в том, чего не совершал.
– Что ж, – произнес один полицейский, неожиданно больно саданув его по голове, – может, и умрешь, чернокожая скотина!
И тут его стали бить. Ричард не хотел рассказывать Элизабет об этом; а когда она узнала, у нее на какой-то момент отключилось сознание, и потом оно заполнилось отчаянием и ненавистью.
– Что нам теперь делать? – спросила она.
Ричард зло улыбнулся – прежде Элизабет не видела у него такой улыбки.
– Думаю, следует помолиться твоему Иисусу, попросить Его спуститься на землю и жестко поговорить с этими белыми.
– Может, пригласить другого адвоката?
Ричард вновь улыбнулся:
– Похоже, у Крошки от меня секреты. Припрятала в носок целое состояние, а мне ничего не говорит.
Элизабет год копила деньги, но собрала лишь тридцать долларов. Сейчас, сидя перед Ричардом, она перебирала в уме разные способы, как раздобыть денег, не исключая и того, что, возможно, придется идти на улицу. От полной безнадежности Элизабет разрыдалась.
– Послушай, Крошка, не надо плакать, – тихо произнес он. – Мы с этим справимся. – Но Элизабет не могла остановиться, ее сотрясали рыдания. – Элизабет, – шепнул Ричард и повторил: – Элизабет, Элизабет…
Вошедший охранник сказал, что ей пора уходить. Она поднялась. Элизабет принесла для Ричарда две пачки сигарет, но из сумки их не вынула. Не знакомая с тюремным распорядком, она не осмелилась передать сигареты на глазах у охранника. И то, что она не успела сделать этого раньше, зная, как много Ричард курит, заставило ее с новой силой залиться слезами. Пока охранник неторопливо сопровождал ее к дверям, она пыталась – безуспешно – улыбнуться. Солнце било в глаза, за спиной послышался шепот Ричарда:
– До свидания, Крошка. Будь умницей!
Выйдя на улицу, Элизабет не знала, куда идти дальше. Она стояла перед грозными воротами, а потом шла, пока не остановилась у кофейни, куда захаживали таксисты и люди, работавшие в ближайших конторах. Прежде Элизабет не осмеливалась посещать общественные места, расположенные в центре города, – там обычно бывали одни белые. Но сегодня ей было безразлично. Если кто-нибудь посмеет открыть рот, она сумеет ответить – отметелит того не хуже грязной, уличной шлюхи. А если прикоснется – отправится прямиком в ад, уж она постарается.
Но ее никто не трогал, никто ничего не говорил. Сидя на бьющем в окно ярком солнце, Элизабет пила кофе. Никогда она не была такой одинокой и испуганной. Беременность свою Элизабет ощущала, как говорили старухи, каждой косточкой, тут сомнений не возникало. И, если Ричарда посадят, что будет с ней? Два года, три, она понятия не имела, какой ему дадут срок, – что ей делать? И как скрыть все от тетки? Ведь если она узнает – узнает и отец. Из глаз снова брызнули слезы, и Элизабет глотнула холодный, безвкусный кофе. Что сделают с Ричардом? И если его все-таки осудят, каким он вернется из заключения? Элизабет смотрела на тихие, залитые солнцем улицы и впервые почувствовала острую ненависть к этому городу белых и ко всему белому миру. Сидя здесь, она надеялась, что когда-нибудь чаша терпения Господня переполнится и Он нашлет на этих людей адские муки, унизит их, заставит понять, что у чернокожих юношей и чернокожих девушек, с которыми они обращаются высокомерно, пренебрежительно и снисходительно, тоже есть сердца, и в них подчас больше доброты.
Однако Ричарда не посадили. Показания трех воришек, Элизабет и неуверенность владельца магазина, не ставшего свидетельствовать под присягой против Ричарда, – все это не дало возможности его осудить. Казалось, судейские ощущали какую-то неловкость и разочарование, что чернокожему парню удалось так легко отделаться. Выйдя из здания суда, они поехали домой к Ричарду. А там – до конца своих дней ей этого не забыть – он рухнул плашмя на кровать и зарыдал.
Элизабет лишь однажды видела, как плачет мужчина, это был ее отец, однако тут все было иначе. Она дотронулась до Ричарда, но он не перестал рыдать. Слезы текли и падали на грязные, спутанные волосы. Обнять его не удавалось: тело Ричарда словно сковало железо – ничего мягкого. Съежившись, как испуганный ребенок, Элизабет сидела на краешке кровати и, держа руку на его спине, ждала, когда минует этот пароксизм боли. Именно тогда она решила не сообщать о ребенке.
Вскоре Ричард стал звать ее. Потом повернулся, и она прижала его к своей груди. Он тяжело вздыхал и дрожал. Наконец заснул, прильнув к Элизабет так крепко, будто в последний раз.
А это и был последний раз. Той ночью Ричард вскрыл себе бритвой вены. Утром его нашла хозяйка, он лежал мертвый на обагренной кровью простыне, устремив ввысь безжизненный взгляд.
А теперь вся церковь пела:
«Ты нужен здесь, Господи,
Приди к нам!»
Позади над собой Элизабет слышала голос Габриэла. Тот встал и присоединился в молитве к остальным. А стоит ли Джон на коленях, подумала она, или поднялся и, проявляя нетерпение, озирается вокруг? В сыне была та твердость, которую трудно сокрушить, и все же однажды это случится. Сломали ее, сломали Ричарда – выхода ни для кого нет. Бог был повсюду, грозный, живой Бог, и, как пели в песне, так высоко, что поверх Него не пройдешь, так низко, что под Ним не пролезешь, и такой широкий, что Его не обойдешь – только идти через дверь.
Теперь и Элизабет знала эту дверь – настоящие врата гнева. Знала, какой огонь суждено преодолеть душе, сколько слез пролить. Люди говорят о разбитом сердце, но никогда о том ужасе, который испытывает душа, безмолвно повисшая в пустоте между миром живых и миром мертвых. Одежды сорваны и отброшены, и нагая душа находится перед разверстой адской пропастью. Побывав здесь, обратно уже прежним не вернешься – душа помнит то, что сердце подчас забывает. Мир разговаривает с сердцем, и оно, запинаясь, ему отвечает; жизнь, любовь, веселье и, что совсем уж неоправданно, надежда полагаются на забывчивое человеческое сердце.