– Да благословен Господь наш! – послышался крик Илайши.
При звуке его голоса и пении над ним – пении для него – сердце Джона преисполнилось нежности. Его беспокойная душа обрела пристанище в Божьей любви – твердой скале, которая пребудет вечно. Свет и тьма коснулись друг друга нежным лобзанием и отныне стали единым целым – в жизни и мечтах Джона.
«Я, Иоанн, видел город в воздухе,
Он парил и парил, и парил там».
Джон открыл глаза навстречу утру и увидел всех, кто болел душой за него. Ведь в темноте он слышал радостное эхо именно этих ног – в кровавых подтеках, которые не смогла смыть вода многих рек. Они ступали по дороге, оставляя кровавые следы, в поисках города вне времени, нерукотворного, вечного города на небесах. Нет той силы, какая остановит движение этого войска, ни один самый мощный поток не смоет его с пути, ни одно пламя не уничтожит. Когда-нибудь это войско поднимет землю на дыбы, и она извергнет из себя ждущих этого момента мертвецов. Песнь войска звучала там, где сгущался мрак, где поджидали их львы, где бушевал огонь и лилась кровь.
Душа моя, не унывай!
Они вечно блуждали в долине, спотыкались на острых камнях, и ключи били в пустыне. Они вечно взывали к Богу, воздевали руки, их повергали наземь, и Он опять поднимал их. Но огонь их не жег; львы отступали; змей не имел над ними власти; могила не могла их упокоить; и земля не была для них домом. Иов свидетельствовал о них, Авраам был их отцом в вере, Моисей добровольно предпочел вместо грешной славы страдать вместе с ними. Седрах, Мисах и Авденаго были брошены перед ними в огонь; об их страданиях пел Давид; и плакал Иеремия. Иезекииль пророчествовал – об убитых, о разбросанных костях, а со временем пророк Иоанн провозгласил, выйдя из пустыни, что они могут спастись. Много разных свидетелей повидали они – Иуду, предавшего Господа; Фому, засомневавшегося в Нем; Петра, задрожавшего при крике петуха; Стефана, побитого камнями; Павла, страждущего в узах; слепого, плачущего на пыльной дороге; мертвеца, восстающего из могилы. Они в надежде смотрели на Иисуса, вместившего в себя всю их веру, и терпеливо шли указанным путем: приняли крестные муки, презрели стыд и уповали на то, что однажды воссоединятся с Ним и сядут одесную Отца.
«Душа моя, не унывай!
Господь пребудет с тобой!»
– Вставай, вставай, брат Джонни, и поведай нам о Божьем промысле.
Эти слова произнес Илайша. Он стоял над Джоном и улыбался, а за ним теснились остальные прихожане – матушка Вашингтон, сестра Маккендлес, сестра Прайс, еще дальше мать и тетя; отца в этот момент не было.
– Аминь! – воскликнула сестра Маккендлес. – Вставай и вознеси Ему хвалу!
Джон хотел ответить, но не смог от душившей его радости. Он лишь успел улыбнуться Илайше, слезы полились у него из глаз, а сестра Маккендлес запела: «Боже, теперь я не чужой!»
– Вставай, Джонни, – повторил Илайша. – Ты спасен, парень?
– Да, – ответил Джон, – о, да!
Эти слова вырвались у него как бы сами по себе – он обрел новый, данный Богом голос. Илайша протянул ему руку, Джон оперся на нее и поднялся: какое удивительное ощущение! – вновь стоять на своих ногах.
Боже, теперь я не чужой!
Да, ночь миновала, тьма повержена. Он находился среди братьев по вере, одним из них, он вернулся домой. Слезы мешали ему объяснить, как он счастлив, и еще Джон не понимал, как двигается – руки были новыми, ноги – новыми, и вокруг все было новым, небесно-чистым. Матушка Вашингтон обняла Джона и поцеловала, и их слезы – его и старой чернокожей женщины – смешались. «Да благословит тебя Господь, сынок. В добрый путь, сил тебе!»
«Боже, теперь меня знают
Отец и Сын,
И больше я не чужой!»
И хотя он двигался вместе со всеми, их руки соприкасались, лились слезы, звучала музыка (все было так, словно Джон находился в огромном зале, полном прекрасного общества), в его потрясенном, заново рожденном, хрупком сердце всколыхнулась память о страшном мраке, и сердце подсказало ему, что ужасы еще не закончились и могут начаться вновь. И как раз в этот момент Джон оказался перед матерью. Ее лицо было залито слезами, и они долго, молча смотрели друг на друга. Джон в очередной раз старался проникнуть в тайну этого лица, такого светлого сегодня, полного боли и любви к нему и одновременно, как никогда, далекого, словно мать увидела за его жизнью какую-то иную. Он хотел утешить ее, но ночной мрак не дал ему дара ясновидения, способности читать в сердцах людей. Джон знал только одно: сердце – вместилище ужасов, и сейчас, глядя на мать, понимал, что никогда не скажет об этом. Мать поцеловала его и произнесла: «Я очень горжусь тобой, Джонни. Ты хранишь веру. Буду молиться за тебя до самого смертного часа».
Потом он предстал перед отцом. Джон заставил себя поднять голову и посмотреть на него и в то же мгновение почувствовал, как внутренне цепенеет, его охватила паника, упрямое сопротивление и надежда на мир. С еще мокрыми от слез глазами он улыбнулся и воскликнул: «Хвала Богу!»
«Хвала Богу», – отозвался отец, не приближаясь к сыну, не целуя его и даже не улыбаясь. Они молча стояли друг против друга, а вокруг бурно ликовали прихожане. Джону хотелось заговорить властно и убедительно и преодолеть наконец огромное расстояние между ними, но что-то сковало язык. Во время этого молчания что-то умерло в нем, а что-то родилось. Он вдруг понял, что пора свидетельствовать об увиденном, язык нужен ему сейчас лишь для этого. Джон вспомнил слова, которые однажды произнесли перед его отцом. Он открыл рот и, глядя на отца, почувствовал, как тьма взревела позади него, земля задрожала, и все же он проговорил нужное свидетельство: «Я спасен. Я знаю, что спасен». Но отец по-прежнему молчал, и тогда Джон произнес слова за него: «Свидетельство тому на Небесах».
– Пока молвят твои уста, – изрек отец. – Нужно жить по-новому. Поступки важнее слов.
– Я буду просить Господа, – сказал Джон, и голос его задрожал – от радости или от печали, – чтобы Он поддерживал меня и дал силы… сопротивляться… сопротивляться врагу… и всем, и всему… что хочет убить мою душу.
И слезы вновь хлынули из его глаз – стеной между ним и отцом. К Джону подошла и обняла его тетя Флоренс. Глаза ее были сухими, а лицо при безжалостном утреннем свете казалось очень старым. Однако голос звучал ласковее, чем обычно.
– Ты хорошо сражался и победил, – сказала она. – Не падай духом и ничего не бойся. Слышишь? Потому что я знаю: Господь избрал тебя.
– Да, – кивнул Джон. – Обещаю быть Ему верным слугой.
– Аминь! – воскликнул Илайша. – Слава Господу!
Когда они покинули церковь, грязные улицы будто звенели от нежного утреннего света. Все находились здесь, кроме Эллы-Мэй, она ушла, когда Джон еще лежал на полу, – у нее сильная простуда, объяснила матушка Вашингтон, ей нужен покой. Они шли тремя группами: матушка Вашингтон, Элизабет, сестра Маккендлес и сестра Прайс; перед ними – Габриэл и Флоренс, а впереди Илайша и Джон.
– Господь творит чудеса, – сказала матушка Вашингтон. – Всю эту неделю на душе у меня было тяжко, я подолгу молилась и плакала перед Господом. Нигде мне не было покоя, но теперь я знаю: это было ради спасения души мальчика.
– Аминь, – произнесла сестра Прайс. – Похоже, Господь хочет хорошенько встряхнуть нас. Вспомни, как в пятницу вечером Он устами сестры Маккендлес велел нам молиться, да, большие чудеса творятся. И мы это почувствовали – аллилуйя! – Он всех нас встряхнул.
– Истинно говорю, – сказала сестра Маккендлес, – все, что нужно делать, – это слушать Господа. Он все время ведет нас. Постоянно рядом. Никто не заставит меня думать иначе.
– Видели, как Господь показал свою силу через юного Илайшу? – спросила с доброй, спокойной улыбкой матушка Вашингтон. – За минуту до того, как Джонни с плачем и криком очнулся, парень стал изрекать пророчества. Как будто Господь устами Илайши сказал: «Пора, мальчик, возвращайся».
– Да, Господь творит чудеса, – согласилась сестра Прайс. – И у Джонни теперь два брата.
Элизабет молчала. Она шла со склоненной головой, слегка сжав перед собой руки. Сестра Прайс повернулась к ней:
– Сегодня ты самая счастливая женщина.
Элизабет улыбнулась и подняла голову, однако на сестру Прайс не взглянула. Она смотрела прямо перед собой, на длинную улицу, по которой шли впереди Габриэл и Флоренс, Джон и Илайша.
– Да, – ответила она. – Я молилась. И сейчас не перестаю молиться.
– Ты права, – кивнула сестра Прайс. – Нам нельзя останавливаться. Будем молиться, пока не предстанем перед Господом.
– Кто бы мог подумать, – рассмеялась сестра Маккендлес, – что малыш Джонни так скоро придет к спасению! Хвала Господу!
– Попомните мои слова, этот мальчик отмечен Богом, – заметила матушка Вашингтон.
«Протяни ручку проповеднику, Джонни».
«В Библии был один человек, сынок, он тоже любил музыку. А однажды танцевал перед Господом. Ты будешь танцевать перед Господом?»
– Бог наградил тебя достойным сыном. Он станет тебе утешением в старости, – добавила сестра Прайс.
Элизабет вдруг почувствовала, как в утреннем свете по ее щекам медленно стекают горючие слезы.
– Я молю Бога, чтобы Он хранил моего сына.
– И правильно делаешь, – серьезно проговорила сестра Маккендлес. – Лукавый не дремлет.
В молчании они добрались до перекрестка, где ходил трамвай. Тощая кошка гордо выступала в сточной канаве, при их появлении ее как ветром сдуло; укрывшись за кучей мусора, она следила оттуда за ними желтыми, злыми глазками. Пролетела серая птица над электропроводами трамвая и села на железный карниз крыши. Вдалеке послышался вой сирены и резкий гудок, мимо них промчалась «Скорая помощь» – в больницу, расположенную рядом с церковью.
– Еще одной душе плохо, – пробормотала сестра Маккендлес. – Спаси Господи!
– В последние дни, сказано, зло заполонит землю, – произнесла сестра Прайс.