Моя одежда пахла так же, как у всей моей родни по отцовской линии, они так и не бросили курить. Стоило мне забраться на второй ярус кровати и лечь, как комната завертелась. Я закрыла глаза, но сделалось только хуже. Я попыталась открыть глаза и сесть. Голова стала кружиться меньше. Но что же мне теперь – сидеть здесь вот так всю ночь?
Я заставила себя снова лечь и глаза не открывать и вскоре забылась неглубоким сном, снился мне Руперт Мердок. Когда я проснулась, свет уже не горел: внизу храпела Ханна. Такой жажды я не ощущала еще никогда. В темноте нашла кружку, добралась по коридору до душевой и с мыслями о своем теплом сердце открыла холодный кран.
Мы со Светланой ходили на фильм про Пабло Неруду и его почтальона[41]. Я думала, в нем будет что-то от тех стихов об атоме, но ничего подобного. Вечер стоял влажный и вязкий, и все прически превратились в катастрофу. В общаге Анжела, которая обычно, закрыв дверь, не выходила из спальни, теперь сидела за своим столом с зеркальцем и широкозубой расческой.
– Не знаю, что делать, – сказала она. Надо лбом у нее качалась копна волос, похожая на гигантский сэндвич. Она дала мне заколки и попросила помочь. Меня это тронуло, и я стала пытаться заколоть ей волосы. Но бесполезно – заколки не держались.
Моя собственная прическа на затылке напоминала буханку, а вокруг щек – кудрявый венец.
На автоответчике я обнаружила послание от Ивана, он спрашивал, что я делаю вечером. «Если хочешь, перезвони», – сказал он. Я стала раздумывать, позвонить или нет. Анжела спросила, что я думаю по поводу лака для волос. Я ответила, что лак лишь зафиксирует волосы в их теперешнем положении.
– Мда… – сказала она. Но я видела, что она всё же собралась его применить.
Когда она трясла баллончик, зазвонил телефон.
– Алло? – произнесла я с колотящимся сердцем.
– Дорогая. – Это была мать. Она только что посмотрела «Волшебника страны Оз» и хотела поделиться смешным моментом, как волшебник улетает на воздушном шаре, машет рукой и кричит: «Прощайте! Прощайте!» Раньше она не замечала, насколько это прикольно. По ее описанию звучало и впрямь прикольно.
Она спросила, какие у меня новости. Я рассказала ей про сообщение Ивана и про свои раздумья, звонить или нет, поскольку сейчас уже почти одиннадцать, а в это время в пятницу никто никогда дома не сидит. Она ответила, что я обязательно должна позвонить и что если он просил меня об этом, значит он, скорее всего, дома. Голос у нее звучал слегка несчастно. Ее бойфренд только что уехал – после фильма она отправила его домой.
Когда мы договорили, я набрала номер Ивана, но услышала автоответчик.
– Я звонила, но тебя не застала, – сказала я и повесила трубку.
Я решила принять душ. Пока искала полотенце, зазвонил телефон. Мое сердце вновь заколотилось. Это оказался Ральф. Он хотел спросить, не хочу ли я пройтись. И тут же объявился, сжимая в руках куртку и видеокассету в пластиковой коробке. Даже у него, с его аккуратной прической, волосы стали как из ваты и непослушными. Он сказал, что ему сначала нужно вернуть кассету, и мы собрались в видеопрокат.
В коридоре я принялась запирать двери, но тут вспомнила, что Анжела – у себя в спальне. Ральф пошутил про дверь – мол, с каким вызовом я на нее смотрю. Мы истерически заржали – и из-за двери, и из-за причесок, – тут я обернулась и с ужасом обнаружила над перилами голову Ивана с волосами, косматыми, будто логово дьявола.
– О… привет, – сказала я, перестав смеяться. – Мы просто идем с Ральфом вернуть его кассету.
– Ясно, – ответил Иван.
– Извините, а вы хотели… – Ральф перевел взгляд с меня на Ивана.
– Нет, нет, возвращайте свою кассету, – сказал Иван Ральфу. – Ты потом здесь будешь? – спросил он меня.
– Позвоню, как вернусь, – ответила я.
– Тебе не обязательно ходить, – сказал мне Ральф.
– Нет, мы уже собрались, – ответила я.
Мы втроем спускались по лестнице. Кто-то где-то вышел через пожарный вход, и сработала сигнализация, словно застрекотал миллион рехнувшихся цикад.
– Значит, вы сейчас смотрели кино, – Иван пытался перекричать сигнализацию.
«Ральф смотрел кино», «Я смотрел кино», – в один голос ответили мы с Ральфом.
Но Иван, кажется, всё равно остался уверен, что фильм мы смотрели вместе.
– А вы ругались, когда выбирали? – шутливо произнес он.
– Меня при этом не было, – сказала я.
Мы вышли из ворот и направились к площади. Ральф с Иваном беседовали о жилищной лотерее. Я то и дело сходила с тротуара или плелась позади. Выяснилось, что Ральфу выпал тот же дом, где жил Иван, двенадцатиэтажная башня. Иван принялся описывать виды из разных окон. Он, кажется, знал вид из любого окна.
– О, интересно, – приговаривал Ральф.
Мы остановились на красный.
– Я, пожалуй, пойду позанимаюсь математикой, – мрачно произнес Иван и размашисто зашагал в ночь.
Мы с Ральфом отнесли в прокат фильм, который назывался «Друзья Питера». Неужели Ральф до такой степени возненавидел картину, что потащился сдавать ее посреди ночи? – раньше я за ним такого не замечала. Мы пошли в сторону реки. Похоже, начинался дождик. Чем ближе мы подходили к реке, тем больше на нас падало капель, но всякий раз, стоило нам повернуть назад к площади, капли прекращались. Прогулка вокруг площади оказалось занятием тоскливым, и мы отправились назад – к парку возле школы госуправления.
– Ну что, в парк? – сказали мы, взглянув на небо. Дождя не было. Мы двинулись к парку. А если дождь вдруг всё равно пойдет?
– Может, нам вернуться? – спросила я.
– Мы, кажется, и так возвращаемся, – ответил Ральф.
– Разве?
– Думаю, это потому что мы наткнулись на твоего друга.
Когда он сказал это, мне стало стыдно.
– Неправда, – ответила я. – Пойдем гулять дальше.
Следующие два часа мы предавались нашим обычным бесцельным занятиям. Сначала вернулись к реке, а когда дождь всё же пошел, вбежали в лобби гостиницы «Даблтри», сели на пол в стеклянном лифте и стали смотреть на дождь. Порой лифт вызывали, и он ездил вверх или вниз. Против нас, похоже, никто ничего не имел и никто не пытался нас выставить. Когда дождь кончился, мы отправились в «Чилис» и взяли порцию «Шикарного цветка», блюда из гигантской прожаренной луковицы в кляре, разрезанной на лепестки. Мы одолели примерно треть. Доесть ее было невозможно.
Один из самых примечательных моментов в этой громадной жареной, скульптурно оформленной луковице состоял в ее мощнейшем сходстве с артишоком. Ральф рассказал о луковой и артишоковой теориях человеческой природы: они проходили их на социологии. Согласно артишоковой теории, у человека есть некая внутренняя сущность, «сердце»; согласно же луковой теории, если с человека снять все слои, связанные с обществом, то ничего не останется. С этой точки зрения, образ луковицы под личиной артишока выглядит зловещим, если не сказать социопатическим. Несколько лет спустя, когда стало известно, что в «Шикарном цветке» – около 3000 калорий, в журнале «Здоровье мужчин» его назвали «Худшей закуской Америки» и из меню «Чилис» его удалили.
Ивану я позвонила уже в час ночи.
– Ты очень хочешь спать? – спросил он.
– Не очень. А ты?
– Тоже не очень. – Иван сказал, что зайдет в общагу посмотреть, как я живу. Мне не хотелось, чтобы он смотрел, как я живу, но я не видела способов этого избежать, да и в любом случае, что толку скрывать?
Я повесила трубку и взглянула в зеркало. Мои занятия за последние два часа не оказали никакого положительного воздействия на прическу.
Иван постучал в дверь. Его взгляд блуждал по комнате, задержавшись на Альберте Эйнштейне. Мне показалось, об Альберте Эйнштейне у него возникли негативные мысли, но даже если так, он оставил их при себе.
Из нашей спальни, зевая, появилась Ханна. Ее волосы выглядели, как всегда, безупречно. – Что происходит? – спросила Ханна. Она сказала, что не может заснуть. Я знала, что зевает она притворно и что ее попытки заснуть – неправда: она могла спать всегда. Ханна представилась и принялась задавать Ивану миллиард вопросов. Когда вопросы кончились, она стала перечислять имена разных ассистентов-математиков и спрашивать, кого из них он знает.
– Ипохондрик – это она? – позже спросил меня Иван. – Я подумывал, не заставить ли ее поволноваться насчет сырости, но опасался, вдруг это – другая соседка.
– Да, ипохондрик – это она. Наша другая соседка не стала бы с тобой говорить.
– Не стала бы со мной говорить?
– В смысле, она застенчивая и не стала бы лезть к тебе с вопросами.
– А, понимаю. Люблю, когда мне задают вопросы.
Я задумчиво кивала.
– И почему же? – задала я вопрос.
Через пару секунд Иван разразился смехом, и я ощутила гордость.
Мы отправились к речке и сели на лавку.
– Это была плохая идея – просить тебя позвонить, – сказал он.
– Почему?
– Я потом не мог работать. Так ничего и не сделал.
Я постаралась не подать вида, насколько счастливой меня сделали эти слова.
– Все эти огни направлены на тебя, – сказал Иван, глядя на отражающиеся в речке фонари с противоположного берега.
– А вон те – на тебя.
– Правда? – спросил он. – А разве не на тебя?
– Нет, на тебя.
– Да, ты права, теперь я чувствую, что они и на меня тоже направлены.
Я ощутила волну физической тяги к нему. Его поза выглядела неудобной – наклонившись вперед, он плотно сдвинул ноги и скрестил руки на коленях.
Мы просидели долго, гадая, пойдет ли снова дождь.
– Как думаешь, сколько мы уже здесь сидим? – спросил Иван.
– Долго, – ответила я. В прибрежных камышах что-то зашевелилось. – Интересно, что это за животное?
– Рыба, – предположил Иван.
– За то время, что мы здесь сидим, она могла эволюционировать.
– Возможно. К этому моменту мы бы, наверное, тоже эволюционировали. Во что бы мы превратились?