– Зачем это показывают? – спросила Светлана.
– Чтобы ты не попала в ад, если вдруг умрешь, – ответил Билл, поднимая подлокотник. – Давай, прислонись ко мне.
Светлана закрыла глаза, отпустила мою руку и, свернувшись калачиком, прильнула к Биллу. С нарастающим оглушительным ревом самолет, наконец, взлетел.
В иллюминаторе таяли городские огни. Была ровно полночь. Потом под нами не осталось ничего, кроме облаков. Человек передо мной опустил спинку кресла и практически лег мне на колени. Я чуть не ощутила к нему материнские чувства. Время шло. Стюардесса поинтересовалась, что мы будем есть: американскую еду или пакистанскую? Я попросила пакистанскую.
– Пакистанской нет, – сказала стюардесса. – Вот американская.
Я развернула фольгу и посмотрела на американскую еду. Там лежало что-то невнятное. Пассажир впереди стал ворочаться с боку на бок. Его подушка окунулась в мой десерт. Розовая взбитая пена образовала на белой ткани осмысленные с виду узоры. Я разглядела птицу – символ путешествия.
Включив лампочку, я попыталась вернуться к «Мадам Бовари». Одно предложение особенно впечатлило: «Порой шуршал листьями, выходя на охоту, какой-нибудь ночной зверек – еж или ласка, а то вдруг в полной тишине падал созревший персик»[47]. Оно напомнило мне клип к песне «Поведение человека», где за Бьорк сквозь чащу гонится гигантский ежик.
Примерно в два часа на противоположной стороне появилась фигура Ивана, он пытался разобрать номера рядов. У ряда 44 он остановился, пристально разглядывая пакистанского дедушку на месте 44К.
Я расстегнула ремень безопасности и запихнула «Мадам Бовари» в карман кресла. Дорога к проходу была полностью блокирована сплетенными спящими фигурами Светланы и Билла. Иван отвернулся от пакистанца и потер затылок.
Я помахала рукой, но он не видел. Тогда я помигала лампочкой. В итоге он подошел. – Подруга поменяла места, – объяснила я. Он опустил взгляд на Светлану. Я пыталась протиснуться, чтобы не разбудить, но веки у Светланы распахнулись и взгляд сфокусировался на Иване.
– Что? – спросила она.
– Извини, – сказала я. – Просто мне надо выйти.
Она повернулась ко мне.
– А, – произнесла она и подтянула колени, чтобы меня выпустить.
Мы с Иваном побродили по самолету в поисках места, где можно поговорить. Такого места не оказалось. В итоге мы встали у туалетов, прислонившись к противоположным стенкам.
– Думала, ты уже дома, – сказала я.
– Ты забываешь, что мне нужно было закончить выпускные дела, – ответил он. – У меня теперь степень.
Я протянула руку. Через пару секунд он взял ее в свою. Я посмотрела. Неужели это и впрямь его рука – рука, которой он пишет, которой всё делает? Неужели это возможно? Потом я забеспокоилась, что держу его руку слишком долго и отпустила.
– Чем ты занимался после?
– Мне нужно было в Нью-Йорк, – сказал он. – Я взял напрокат машину. Чуть было не сделал остановку в Нью-Джерси. Думал посмотреть, как там и что. Но мы с тобой тогда не ладили. – Он поднял взгляд на меня.
– Ясно, – откликнулась я.
– Поэтому отправился прямиком в Нью-Йорк. В Бруклине сыграл в баскетбол с какими-то местными венграми. Они оказались еще более венгерскими, чем обычные венгры, я с ними чувствовал себя иностранцем. Было довольно скучно. К тому же я не люблю баскетбол. Из-за роста люди всегда ожидают от меня хорошей игры. – Он посмотрел на меня. – А ты хорошо играешь в баскетбол?
– Нет.
– Я тоже.
Возникла пауза. Я спросила, сколько он пробудет в Париже. Но ответа не получила.
– Меня в Нью-Йорке чуть не побили, – сказал он. – Я в центре покупал CD-плеер младшей сестре на день рождения, а этот тип в магазине решил меня кинуть. Я хотел ему двинуть через прилавок, он приготовился перепрыгнуть, но тут какой-то другой чувак нас остановил.
– Когда у сестры день рождения?
– Я уже пропустил, – ответил он. – Мне очень хотелось там быть. Но пропустил – как всегда.
– Так ты купил плеер?
Он кивнул.
– Да, в другом месте. Он под нами, – Иван указал пальцем на пол. – Вместе с тем литературным журналом.
– Ты в Париж надолго? – спросила я.
Казалось, он не слышит.
– Такие вещи будят в тебе садиста, – сказал он. – Я стоял там и обдумывал разные способы вывернуть у этого парня кишки наизнанку.
Я замолкла. Зачем у него внутри садист? И почему он не хочет отвечать, сколько он пробудет в Париже? Я решилась спросить еще раз.
– Ты в Париж надолго?
– Не знаю! – ответил он. – Дня на три-четыре. Но разве ты не должна на меня жутко злиться? А я сам – чувствовать себя обиженным? Разве не так это полагается?
– Что?
– По идее я должен обижаться на твой последний имэйл. А ты – жутко злиться. По идее тебе не полагается вести со мной светскую беседу.
Я знала, что фразе «светская беседа» он научился от меня. И знала, что он прав – я должна бы жутко злиться. Но я была так рада его видеть. Эту радость скрыть невозможно, а даже если и возможно, мне не хотелось ее скрывать.
– Я не обиделся, – произнес Иван. – Я как бы, пфф… – он махнул рукой в сторону пола.
Когда он это сказал, обиду почувствовала уже я, но лишь на секунду.
– Ну и в чем тогда проблема?
Он вздохнул.
– Так ты не злишься?
– Пожалуй, нет.
– Но раньше злилась.
Я кивнула.
Стюард шваброй наткнулся на мою туфлю.
– Туалет свободен, – сказал он. – Тут стоят в туалет.
– Наши места в разных рядах, – объяснил Иван. – Мы стоим здесь, чтобы поговорить.
– Я прошу вас вернуться на свои места, – сказал стюард, поднимая швабру.
В полумраке мы побрели по проходу среди спящих, подсвеченных синим тел с разинутыми ртами. В алькове напротив одного из аварийных выходов Иван сел на приступку у двери с красной надписью «Не садиться». Я прислонилась к стене с надписью «Не прислоняться». На экране взорвалась цистерна, и женщина в полевой форме нырнула в кювет.
– Ты куда после Парижа? – спросил Иван.
– В смысле? В Будапешт.
– Эту часть я помню, – сказал он. – Я имею в виду – между.
– Нет, никуда, только Париж. А ты?
– Наверное, к Женевскому озеру, хочу проведать Томи. Летом он живет в Монтрё. У него жена швейцарка, – в том, как он произнес «жена», слышались пикантные нотки. – Я всё равно в Будапешт поеду автостопом, почему бы не заглянуть в Женеву? Может, еще в Венецию.
Я кивала. Мне никогда еще не доводилось слышать о людях, для которых автостоп – естественный способ передвижения. Иван спросил, не собираюсь ли я после Венгрии поездить по Европе.
– Полечу в Турцию, – ответила я. На самом деле я думала об этом без восторга.
– А, хорошо. Это правильно, что ты поедешь в Турцию. Я к тому времени уже буду в Токио. У меня наконец есть билет. Мне очень хотелось смотаться по пути в Бангкок, и я это устроил. Пробуду там три дня. Мне так хочется снова вернуться в Таиланд.
Интересно, чтó именно в тех или иных местах заставляет Ивана хотеть туда поехать, там оказаться, туда вернуться, и что правильного в моей поездке в Турцию?
– А Таиланд – он какой? – спросила я.
– Что? Я не расслышал.
– Так, ничего, – ответила я, поскольку Таиланд меня на самом деле не интересовал.
– Нет, скажи.
– Правда, ничего. Я спросила о Таиланде, какой он. Дурацкий вопрос.
– Почему дурацкий? Сейчас подумаю, – сказал он. – В Таиланде страшная жара. На улицах продают очень вкусную еду, но есть ее нельзя. Я однажды съел реально много.
– И что?
– Мне было реально плохо.
Повисла пауза.
– Ты что-то сказала? – спросил он.
– Нет.
– Мне послышалось, ты что-то сказала.
– Наверное, шум самолета.
– Что?
– Наверное, самолет произвел какой-то звук, а ты подумал, что это я.
– Да? А ты пессимистка. Думаю, теперь я уже способен отличить тебя от самолета. Тебе удобно так стоять?
– Нет. А тебе удобно так сидеть?
– Тоже нет. Давай попробуем этот стул, – он опустил откидное сиденье, закрепленное ремнем на стене, и сел на правый край. На левый села я. На экране женщина в камуфляже брела по грязи. Что делает ее такой красивой – скулы, шея, талия? Сквозь чащу пронеслась оранжевая вспышка. Женщину отбросило к стенке окопа.
– Странное ощущение – смотреть без звука, – сказала я.
– Думаю, всё и так понятно, – ответил Иван.
В окопе появился мужчина – тоже в полевой форме. Женщина обернулась, ее губы раскрылись. Последовал страстный поцелуй, потом они пошли в разные стороны с посуровевшими лицами. Мужчина что-то сказал. Женщина напряженно кивнула.
Наш разговор переключился на тему потери слуха. Иван пересказал миниатюру, где глухой изобрел вибрирующую гарнитуру с лампочкой, чтобы знать, когда зазвонит телефон. В конце миниатюры телефон звонит, и глухой гордо отвечает: «Алло?»
Я рассказала турецкий анекдот про двух глухих рыбаков. «Ты на рыбалку?» – спрашивает первый. «Нет, я на рыбалку», – отвечает второй. «А я думал, ты на рыбалку», – говорит первый.
Иван тоже рассказал анекдот про специалиста, который получил грант на изучение блох. «Прыгай!» – кричал он блохе и замерял длину прыжка. Вскоре это ему наскучило, поскольку длина прыжка не менялась, и тогда он стал отрывать у блохи ножки одну за другой. Длина прыжка всё сокращалась, пока после потери последней, шестой ножки блоха вовсе не смогла никуда прыгнуть. «При удалении шестой ноги, – заключил ученый, – полностью отказывает слух». Анекдот показался мне ужасно смешным.
– Ну, теперь рассказывай, – произнес Иван.
– О чем?
– Расскажи, за что именно ты злилась. В смысле – когда злилась.
Я попыталась мысленно вернуться к тому моменту, когда разозлилась, к тому, что послужило первопричиной.
– Когда мы встретили твою девушку, а после этого ты не позвонил, и я тогда стала думать, что ты сделал это нарочно – привел меня туда, подстроил встречу, дал мне понять.