Второй поезд оказался более людным, там пахло природой человека. По проходам, пошатываясь, ходил мужик с магазинной тележкой, заполненной спиртным. Не было еще и восьми утра, но бизнес шел лихо – и в разлив, и бутылками. Разлив осуществлялся в мутный бокал, прикрепленный к тележке шнурком и изолентой. На неровном участке мужик и его тележка ввалились в чье-то купе; пара бутылок разбились, и испарения добавили новые нотки в и без того мощный букет.
Глядя в окно на разматывающуюся ленту полей подсолнуха и желтых церквей, я пыталась подготовиться к разным возможным ситуациям в деревне: как быть, например, если в меня врежется ребенок с оленьими рогами. Я долго размышляла, но прогресса в мыслях так и не достигла.
Мэр главного села встретил нас на станции и доставил в здание муниципалитета. В конференц-зале висели плакаты, освещающие разные аспекты венгерской деревенской жизни: средневековый замок, увитая виноградом беседка, парень за жаркой целого быка. Мэр выступил с речью, Питер переводил. Он поблагодарил нас за то, что мы приехали поделиться своей культурой и языком, и выразил надежду, что и мы, в свою очередь, уедем не с пустыми руками. Потом он спросил, владеет ли кто-нибудь из нас HTML[59] – его селу нужен свой сайт. HTML владел Оуэн. Мэр пожал ему руку и сказал, что он, Оуэн, будет жить у него дома.
Сын мэра, подросток по имени Бела, повел нас на экскурсию. На шее у него висели ярко-желтые наушники, чей шнур исчезал за пазухой пухлой куртки. Когда Виви спросила, что он слушает, Бела вынул CD-плеер и пустил его по кругу, чтобы мы ознакомились с венгерским рэпом. Мне, честно сказать, раньше не доводилось держать в руках CD-плеер. Сначала я услышала едва заметное шипение, а потом какие-то парни с удивительной четкостью звучания заорали по-венгерски. Они были прямо здесь и орали тебе в ухо.
Мы следовали за Белой по грязной щебеночной дороге мимо розовых деревянных домов и небольших участков с кукурузой и подсолнухом, пока не подошли к церкви двенадцатого века. Она была закрыта. Сзади у виноградника стоял домик с табличкой «Смотритель Янош Секереш». Бела заколотил в дверь и в окно, и на пороге, потирая глаза, появился сам Янош Секереш. Отперев церковь, он пустился в часовой рассказ о колоннах, нефах, Каине и Авеле.
Не исключено, что в здешней крипте некогда хранился фрагмент одного великого короля. Сначала короля похоронили в Будапеште, но потом его канонизировали, эксгумировали и по частям разослали в реликварии по всей стране. Остаток останков перезахоронили. Во время османского нашествия их снова выкопали и увезли в безопасное место – возможно, в эту самую крипту, хотя, может статься, что и не сюда. Смотритель скрупулезно взвесил вслух все аргументы за и против. В любом случае, сейчас здесь ничего нет, поскольку после ухода османов останки переправили назад в Будапешт. Я ожидала увидеть крипту темной и унылой, но она оказалась бледно-светлой, с желтым сводчатым потолком и арочными проемами – а вдруг так же будет и со смертью?
Мы посетили местный музей. И там, словно в надоедливом сне, снова был Янош, он говорил о разных способах превращения хлопка в нить. В задней комнате женщина подала нам свиные стейки. Я раньше никогда не пробовала свиной стейк. Родители редко ели свинину. В Турции ее вообще мало кто ест, даже атеисты. Поначалу мне на глаза навернулись слезы, и я проглотила кусок с большим трудом. Но потом увидела, что эта пища ничем не отличается от любой другой.
В адрес Белы непрерывно сыпались вопросы. Я слушала очень внимательно, чтобы понять, как общаться с венгерскими деревенскими подростками. Ничего полезного не почерпнула. Оуэн спросил, бывал ли Бела в Будапеште – всего два часа на электричке.
– В Будапеште? – переспросил Бела.
– Мы только что оттуда, – пояснил Оуэн.
– Мы с друзьями иногда ездим в Пешт на выходных, – ответил Бела. Он с нескрываемым изумлением оценил Оуэна взглядом и сказал, что по возрасту они могли бы быть братьями.
Когда Виви извинилась, что медленно ест, Бела ее похвалил:
– Если ешь медленно, чувствуешь пищу.
– Пищу не чувствуют, – сказал Оуэн. – Ее ощущают.
– Да, – ответил Бела. – Но я имею в виду нечто большее.
– Может, наслаждаться, – предложил Дэниел. – Когда ешь медленно, ты наслаждаешься.
– Наслаждаешься, – повторил Бела.
– Ты получаешь удовольствие, – сказал Оуэн. – Ты смакуешь.
– Макаешь?
– Нет, не макаешь, а смакуешь. Это как наслаждаешься, но медленно.
– Не знал этого слова, – ответил Бела с огоньком в глазах.
Я поняла, что никогда не стану поправлять человека, который скажет «чувствовать пищу». И ученики Оуэна будут в итоге знать слово «смакуешь», а мои – говорить «papel iss blonk».
После обеда мы вернулись в конференц-зал. Там собрались представители деревень, чтобы выбрать себе новых преподавателей английского. Первым был усталого вида врач из той самой деревни, где ученик хотел забодать Сэнди оленьими рогами.
– Нам нужен крепкий парень, – сказал доктор. В деревню с рогами записали Фрэнка.
Остальными представителями оказались местные учителя английского, все – женщины. Сначала они взялись за Шерил, но та лишь покачала головой и сказала, что ищет семью, где никто не говорит по-английски.
После Оуэна и Фрэнка распределили Дон и Виви, а потом – Дэниела. Остались только мы с Шерил, а из деревенских представителей – одна крашенная прядями женщина с добрым лицом.
– Привет, меня зовут Маргит, я преподаю английский в Кале, – обратилась она к Шерил. – Ведь ты, кажется, Шерил.
Шерил кивнула.
– Я жду семью, где никто не говорит по-английски, – сказала она.
– Ясно. Да, ситуация неловкая, поскольку я преподаю английский. – Маргит улыбнулась мне. – Значит, со мной едешь ты?
– Будет еще одна семья? – спросил Питер у мэра.
– Пока никого нет из Апафальвы. – Мэр посмотрел на часы. – Нужно подождать.
– А рядом с Апафальвой есть горы? – услышала я голос Шерил, когда мы выходили из зала.
– Бедная Шерил, – говорила Маргит, пока мы пытались разными маневрами засунуть мой чемодан в ее «Форд Фиесту». – Мне не нравится, что она там осталась. Не понимаю, зачем ей непременно семья без английского.
– Она очень хочет выучить венгерский. И считает, что у нее получится лучше, если в семье никто не будет говорить по-английски.
– Жаль, ведь едва ли удастся найти такую семью. Дело в том, что семья без английского постесняется принять у себя американскую студентку. Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя комфортно.
– У Шерил своеобразные представления о комфорте, – ответила я.
– Мне кажется, у вашего друга Питера представления тоже своеобразные. Вы правда ехали из Пешта на шестичасовом поезде?
– На самом деле мы сели в полседьмого.
– Это странно и недоступно моему пониманию – есть масса поездов, которые отправляются позже. Чем вы занимались всё утро?
– Ходили на экскурсию.
– Еще интереснее. То есть вы в полседьмого утра выехали из Будапешта в Фельдебрё, чтобы пойти на экскурсию.
– Наверное, Питер хотел показать нам крипту.
– А, понимаю. Что ж, крипта интересная. Она весьма древняя. Тебе понравилась?
– Очень, – ответила я. – Но, думаю, наша экскурсия немного затянулась.
Маргит спросила, сколько мы там пробыли. Когда я ответила, она чуть не умерла со смеху.
– Вы в полседьмого выехали из Будапешта, чтобы больше часа проторчать в крипте! Только посмотри на себя! У тебя черные круги под глазами.
– Правда?
– Правда. Что бы подумала твоя мать? Она бы решила, что мы тебя здесь пытаем.
– Нет, она бы решила, что я вырабатываю характер.
– Характер! Два часа в крипте!
Маргит свернула с сельского шоссе на грунтовую дорогу. Телефонные и электрические столбы казались необычайно долговязыми – возможно из-за мелких домиков, белых оштукатуренных коробок с темно-красными крышами. Небольшие участки земли были отведены под высокие лиственные культуры. Когда мы к ним подъезжали, они производили впечатление хаотической чащи, а под определенным углом зрения чудесным образом выравнивались в стройные ряды. Но через мгновение, на подъезде к очередному дому, вновь пускались в полный раздрай.
В семье Маргит мне предстояло провести только первую неделю. В деревне многие хотят, чтобы у них пожил преподаватель английского, и поэтому мне придется сменить три дома. Почти три недели я буду преподавать, а неделю проведу с детьми в лагере неподалеку от Сентендре.
Семейство Маргит состояло из ее мужа Дьюлы, их детей Норы и Фери и собаки Барки. Еще там была уйма кошек, но в дом их не пускали. Нора раздала им всем имена, ведомые только ей самой. Мне доводилось встречать женщин того же физического типа, что и Маргит, а вот людей, похожих на Дьюлу, я никогда раньше не видела. Жилистый, загорелый, с золотистыми усами, он носил заправленную в джинсовые шорты клетчатую рубаху с длинными рукавами и синюю кепку с козырьком.
– Wilkommen![60] – сказал он, достал мой чемодан из багажника и понес его наверх.
Второй этаж в доме построили недавно; в передней комнате на стенах были видны деревянные балки крест-накрест, из щелей торчал розовый пух теплоизоляции, а с оконной рамы еще не сняли полиэтилен. Вторую же комнату уже полностью завершили, в ней было красиво – желтый ковер, зеленый диван-кровать, стол со стеклянной столешницей и вазой с золотарником, а в углу – небольшое ощерившееся чучело ласки. Когда Маргит увидела ласку, ее лицо напряглось, и она что-то сказала Дьюле; тот пустился в пространные объяснения.
– Муж решил, что у тебя в комнате слишком пусто и что тебе, возможно, понравится эта ласка, – сказала Маргит, повернувшись ко мне. – Можем забрать ее вниз. Никаких обид, – мне было неясно, кто может обидеться – муж или ласка. В любом случае мне казалось очевидным, что если хочешь стать писателем, от чучела ласки отказываться нельзя.