– Почему? Мы с ней не знакомы.
– Да ты ее не бойся, – ее лицо было так близко к моему, что она не могла смотреть в оба глаза сразу, и поэтому переводила взгляд с одного глаза на другой.
– Ладно. Но мне всё равно не хочется мочить ее постель.
Вместо ответа Роза прищепила рядом с Бетховеном пару трусов.
Когда мы вернулись в ванную вытереть руки, вешалка для полотенец отвалилась от стенки, произведя облако сухой штукатурки. В неприкрепленном виде она напоминала доисторическую кость.
Пири вынесла белый разобранный пластиковый стол и попросила собрать его для ужина на веранде. Мы с Розой распрямили ножки и привинтили их к столешнице, но стоило нам поставить стол на пол, как ножки подогнулись, и он рухнул. Пири с довольным видом дала нам моток изоленты. Мы обмотали ею ножки. Как только мы вынесли стол на нужное место, грянул гром, и с неба, словно из перевернутого гигантского ведра, хлынул ливень. Поужинать на веранде нам была не судьба.
Мы с Розой сидели в горчичного цвета гостиной, где четверо невероятно громких часов показывали разное время. Из кухни раздавались ужасные звуки.
– Это Пири готовит, – многозначительно произнесла Роза.
– Может, ей помочь?
– Нет. Пири не умеет готовить. Еще она кладет в еду лекарства.
– Лекарства?
Роза посмотрела в словарь.
– Слабительные, – сказала она. – Она кладет в еду слабительные.
– Зачем?
Она снова посмотрела в словарь.
– Она убеждена, что запорами страдают все.
У каждого рядом с приборами лежала квадратная бумажная коктейльная салфетка. Когда я развернула свою салфетку и положила ее на колени, Пири вскочила с места, схватила ее и ринулась на кухню.
– Зачем ты это сделала? – спросила Роза. – Зачем ты это сделала с салфеткой?
– Не знаю. В Америке все кладут салфетки на колени.
– Зачем? Американцы что, всегда роняют еду на одежду, как малыши?
Я задумалась.
– Наверное, да.
Пири вернулась с куском клетчатой ткани – возможно, это была скатерть – и широким жестом подала ее мне.
– Она говорит, что этим ты прикроешь себя лучше, чем маленькой салфеткой, – объяснила Роза. Я попыталась отказаться, но Пири переполнял энтузиазм. Я поблагодарила и положила скатерть на колени.
Посреди ужина пришла Эмеше. Высокая, лицо и шея усеяны родинками, щель между передними зубами придавала ее улыбке робкий вид. Скинув с ног туфли на каблуках, она с удовлетворенным вздохом опустилась на стул и потерла затылок.
Эмеше заметила, что мне нравятся малосольные огурцы, и всё время подкладывала мне их в тарелку. Я могла съесть, наверное, ведро таких огурцов – их солили просто на солнце без всякого уксуса. Увидев, что Эмеше любит кукурузу, я подвинула кукурузное блюдо поближе к ней.
– Не понимаю людей, которые любят обжираться, – сказала Роза.
После ужина Эмеше переоделась в мини-юбку и ушла. Мы с Розой и Пири сидели в ночных рубашках в гостиной и беседовали об эсперанто.
В эсперанто присутствовали слова из всех языков мира. Правда, из венгерского – только «паприка» и «гуляш». Потянувшись за своим разговорником, Пири опрокинула серебряное зеркало, и оно разбилось натрое. Они с Розой беспомощно рассмеялись, и Пири отправилась за клеем. Изданный в восьмидесятые разговорник предлагал параллельные переводы на русском, эсперанто, венгерском, немецком и английском. «Нам хотелось бы больше узнать о здравницах (санаториях) вашей страны», – прочла я. «Нам хотелось бы поговорить с рабочими». «Я – коммунист (социалист, демократ, либерал)». «Я – атеист (католик, протестант, еврей, мусульманин)». «Мне хотелось бы ознакомиться с этим станком внимательнее».
В списке самых распространенных существительных приводились: борьба за мир, женщина, любовь, конституция, депутат, съезд, делегация, друг, мать, девочка, лосось, осетр, красная (черная) икра, шампанское, водка, арбуз, черешня, вишня, хрен и бифштекс.
– Fini![73] – радостно воскликнула Пири, она закончила склеивать зеркало.
По пути в свою комнату я чуть не грохнулась с лестницы: дорожка крепилась только к верхней ступеньке. Отправившись среди ночи в туалет, я увидела, как на верхней площадке лестницы маячит высокая фигура. Это оказался молодой человек с разделочным ножом.
– Привет, – угрюмо бросил он, окинув меня взглядом с головы до ног, и пошел вниз. Я поспешила в уборную, и вернувшись в комнату, тут же выключила свет.
Пири приготовила на завтрак крокеты, чтобы я ела их с вареньем. Кроме меня, варенье никто не ел.
– Мы знаем, что ты любишь варенье, – сказала Роза, вручая мне столовую ложку и огромную банку. – Нет, бери больше. Мы его много наварили, – Пири дала мне клетчатую ткань. – А вот и полотенце для Селин. Потому что ты еще маленькая!
– О, спасибо, – поблагодарила я.
За завтраком я спросила Розу о молодом человеке, который слонялся здесь с разделочным ножом. Она ответила, что это Андраш, парень Эмеше, приходил резать арбуз.
– Он такой заурядный. Приходит в полночь, а то и в час ночи и приносит арбуз. Потом встает ни свет ни заря и уходит на работу. Ты должна есть больше варенья.
– Где он работает?
– На дискотеке. Он встает рано. Очень много работает.
Я видела эту дискотеку, она стояла по другую сторону путей и называлась «Элефант Диско». Интересно, что там за работа с утра пораньше.
– Мне он неинтересен, – говорила Роза. – Но это нормально. Эмеше любит. А я – нет. Я не люблю вдаваться в детали.
От дома Пири до школы было рукой подать, и мы шли пешком. Роза взяла с собой пирог, испеченный для Тюнде. Пирог являл собой часть плана по влиянию на Тюнде, от которой, как выяснилось, могло зависеть, поедет ли Роза на следующей неделе со мной в Сентендре. Маргит привезла Нору, но на занятиях больше не оставалась – Розе, мол, это не понравится. В отсутствие Маргит Тюнде постоянно мешалась под ногами, заставляла детей произносить немые гласные и просила Розу передать мне, что я должна говорить больше сама, а не заставлять детей.
– Она сказала, твоя задача – как можно больше говорить, – объясняла Роза, – чтобы они слушали, как говорят американцы.
– Но я и так очень много говорю, – ответила я.
Роза пожала плечами.
– Это не мои слова. Это – Тюнде-нени. Она любит вдаваться в детали.
Новая группа оказалась больше, и занятия надо было проводить и с утра, и после обеда. Роза по-венгерски подробнейше расписала планы уроков; если ее не перебивать, она могла говорить всё время, не давая детям вставить ни слова. Бóльшую часть первого дня я просидела на подоконнике и слушала ее под арахис, поданный Тюнде на серебряном подносе. На второй день я предложила, чтобы Роза вела по своему плану утренний урок, а я по своему – после обеда.
– Нет-нет, это класс Селин, – ответила Роза. – Ты должна вести все занятия. Я – просто переводчик.
– Это не так, тебе тоже надо провести свой план.
– Я составила его для нас обеих!
– Мне кажется, если это твой план, то ты и должна по нему преподавать. А я – по своему.
– У тебя есть план? Тогда перевод не требуется. С этой минуты я молчу. Просто посижу в углу, – Она и впрямь пошла в угол, села на один из миниатюрных стульев и весь остаток дня сверлила меня взглядом.
Мы проходили части тела. Я нарисовала на доске фигурку девочки, и мы обсудили, из чего она состоит. Потом мы играли в «Саймон говорит»[74]. Сначала Саймоном долго была я, но потом сказала, что меня должен сменить кто-нибудь из детей, в награду полагается леденец «Блоу Поп». Руку поднял мальчик по имени Аттила. Сначала у него выходило неплохо, но потом идеи, похоже, иссякли, и он всё время повторял: «Саймон говорит, потрогай коленки. Потрогай коленки. Саймон говорит, потрогай коленки. Потрогай коленки». Потом мы играли в «Виселицу». Победители получили по леденцу.
– И это твой план? – спросила потом Роза, в ее голосе сквозило негодование. – Конфетки и игры?
– В Америке преимущественно так и учат.
– Думаю, ты очень… – Она заглянула в словарь. – Неопытная.
– У нас разные системы.
– Да, разные, я серьезная, а ты – нет!
По пути к дому Пири мы встретили Рени в холщовых рукавицах и огромной спортивной фуфайке длиннее шортов. Она сказала, что занимается садом.
– Ты знакома с Розой? – спросила я.
– «Да», «Конечно», – произнесли они в один голос.
Мы немного постояли, и Рени продолжила свой путь.
– Я здесь непопулярна, – сказала Роза.
– Непопулярна?
– Да. Один человек, поумнее многих, назвал меня особенной.
– «Особенная» – в каком смысле?
Она посмотрела в словарь. – Высокомерная. Требовательная, разборчивая. Щепетильная.
– Все думают, что ты вдаешься в детали.
– Да.
Для дальнейшего обретения милости Тюнде мы с Розой отправились к ней домой. Тюнде угостила нас колой и конфетками с арахисовым маслом, потом усадила своего сына Мики на колени и принялась о чем-то долго беседовать с Розой. Я съела почти все конфеты и стала корчить рожицы Мики, который ерзал и улыбался в пол.
– Что с тобой? – рявкнула на меня Роза.
– Ничего, – ответила я.
– Селин любит детей, – сказала Тюнде по-венгерски.
– Селин – сама ребенок.
– О, нет, она – учитель, – Тюнде улыбнулась своей заискивающей улыбкой.
Позже я спросила у Розы, как всё прошло и что сказала Тюнде?
Роза устремила взгляд вдаль.
– Тюнде говорила много глупостей, – ответила она. – Но я – настойчивая девушка. Упорная.
Согнувшись над клавишами, Эмеше играла что-то из Листа – к спокойным пассажам она ласкалась, а на громкие набрасывалась сверху, словно кот на мышь. Ее белый спортивный костюм шелестел. Инструмент – покрытое пятнами пианино – был ужасно расстроен, притом что Пири – профессиональный настройщик.