Я кивнула, но тут вспомнила, что он меня не видит.
– Да.
– Ладно, – сказал он, и напряженность между нами вроде бы спала. – Какого черта ты там вообще делаешь?
Я попыталась описать лагерь. Я думала, что поскольку он венгр, то сразу поймет, о какого рода организации я говорю, но по ходу рассказа поняла, что это не так.
– Это лагерь с изучением английского?
– Нет.
– Тогда зачем ты там?
– Не знаю, – ответила я. – Думаю, я на каникулах.
Иван сказал, что если мне не нужно преподавать английский, то я могу захватить с собой зубную щетку и переночевать у его родителей. Он заберет меня через час, мы встретимся в одном ресторане. Ресторан находится на борту какого-то корабля.
– Ты его легко узнаешь, других таких ресторанов, чтобы на борту, там нет.
Такой выбор места встречи мне показался слишком дьявольским даже для Ивана.
– Как же я его найду, если он на корабле?
– Это стационарный корабль. Кстати, – добавил он, – за тобой подарок.
Я и впрямь ничего ему не дарила, а у меня от него – две книжки и кассета. Повесив трубку, я подошла к газетной стойке. Там продавались сигареты, цветы, газеты и лотерейные билеты. Но Иван не курит, цветы девочки мальчикам не дарят, газеты набиты отталкивающими фотографиями политиков, а покупать лотерейный билет для человека, пишущего диплом по теории вероятностей, едва ли уместно.
В лагере я бросила в рюкзак зубную щетку, футляр для контактных линз и смену белья. Джинсы завтра можно не менять, но свежая футболка понадобится. Я не могла выбрать между двумя футболками: у одной – выгодная для шеи горловина, а другая – самая чистая. Чистая футболка – я просто ее еще ни разу не надевала – была просторной и балахонистой, с плотным круглым воротником и изображением Сэм-ай-эма[78], балансирующего тарелкой с зелеными яйцами и ветчиной на шесте. Эту футболку мне подарил пятилетний сводный брат, он сам ее выбирал. В глубине души я понимала, что это – не самая подходящая одежда. Но всё равно знала, что возьму ее из принципа, знала, что выбором футболки не смогу повлиять на Ивановы чувства ко мне, и поэтому остановилась на той, что чистая, на подарке от брата, от невинного сердца.
Я порылась в своих пожитках – нет ли чего, что сошло бы за подарок. Нашла лишь сельскохозяйственный журнал со статьей отца Дьюлы. Поначалу такой подарок показался неуместным, но потом я обратила внимание, что весь выпуск посвящен озимому ячменю. Я понадеялась, что Иван поймет эту аллюзию на нашу переписку о злаках-зернах, которые спали в земле и пробудились. Журнал отправился в рюкзак.
Когда директор лагеря Ильди вернулась с обеда, я сказала, что еду навестить друга и вернусь завтра. Ни Ильди, ни тренеры не смогли принять эту новость спокойно.
– Что за друг? – спросила одна из тренеров, и тут поднялся общий галдеж. Похоже, одни отстаивали одну точку зрения, а другие – противоположную. Было любопытно посмотреть, чем всё закончится, но взглянув на часы, я обнаружила, что с момента моего звонка Ивану прошло уже сорок пять минут. На меня никто не обращал внимания, я накинула на плечи рюкзак и выскользнула в ворота.
Я шла вдоль реки, приглядываясь к каждому судну на предмет возможного ресторана. На борту одного из них парень ел сэндвич, но по виду было ясно, что этот сэндвич – его собственный.
– Ресторан на корабле? – в итоге спросила я у жизнерадостного человека с удочками.
– Ресторан на корабле, – ответил он. – Один километр.
Я его сразу опознала: было что-то комичное в том, как он старался выглядеть сразу и корабликом, и рестораном. Компактное, синее судно: бар – внизу, сам ресторан – на верхней палубе. Ивана не было ни в баре, ни в ресторане. Я села на лавку у входа, она мягко поднималась и опускалась вместе с потоком реки.
Я сидела ниже уровня земли и сначала увидела только Ивановы ноги. Я их сразу же узнала и выскочила на берег.
– Слава богу, – сказала я.
– Слава богу, – ответил он, и мы оба расплылись в улыбке. Тут я заметила его мать и их «Опель» с привязанным к крыше каноэ. План до меня дошел не сразу: мы с Иваном погребем в Будапешт на каноэ, а мать уедет на машине. Мы пошли на борт что-нибудь выпить.
– Хочешь пива? – спросила мать.
– Она не пьет пиво, – сказал Иван.
– Правда? Есть какая-то причина?
– Пожалуй, я не привыкла, – ответила я и добавила про возрастной ценз и про то, какой это геморрой – добывать фальшивые документы.
– А, то есть дело в американских законах, – сказала она.
– Ну, не знаю, насколько именно в законах.
– Разумеется, в законах! – Она произнесла это настолько уверенно, что я даже задумалась – а вдруг она права? – Мне, наверное, содовую, – обратилась она к официанту с легким сожалением в голосе, поскольку я уже заказала колу, а Иван – лимонад.
Она стала расспрашивать о деревне. Я рассказала про Маргит с Дьюлой и про Розу. Я полагала, что про Розу будет смешно, но ни Иван, ни мать не смеялись, мать даже приняла несколько озадаченный вид. Когда я попыталась расплатиться за напитки, она коснулась моей руки и попросила доставить это удовольствие ей.
– Не каждый день я провожу время с Иваном и встречаюсь с его друзьями.
Мысль, что я – друг Ивана, и что встреча со мной поможет ей больше узнать о его жизни, показалась мне настолько несуразной, что я разразилась хохотом. Она тоже рассмеялась. Потом спросила, знают ли в лагере, что я не вернусь ночевать? Я ответила, что ушла в самый разгар весьма оживленного обсуждения этой темы.
– Прекрасно. Значит, они в курсе, – сказал Иван. Но я почувствовала облегчение, когда его мать предложила вернуться в лагерь, чтобы Иван поговорил с ними лично.
Мать забралась на заднее сидение, Иван вел машину, а я сидела рядом и показывала дорогу. Когда мы подъехали к воротам, пес сторожа весь изошел на лай. Сторож сверкнул на нас глазами, схватил собаку за ошейник и скрылся в избе. Через секунду мы увидели, как занавески на его окнах сердито задернулись.
– Он считает меня идиотом, – объяснила я с некоторой гордостью.
Из главного домика вышла Роза в тельняшке. Я представила ее Ивану, он возвышался над ней, а она говорила вежливым и сдержанным тоном, который поразительно отличался от той злобно-афористичной манеры, к которой она прибегала, обращаясь по-английски ко мне.
Мы с матерью остались ждать у машины.
– Тебе не слишком везет – от Розы ты переходишь прямиком к Ивану, – сказала она, обняв меня за талию. – Похоже, ты постоянно при каком-нибудь капитане.
Некоторое время я пыталась осмыслить новый для себя понятийный ряд – Роза, Иван, мое везение.
Появилась Ильди. Она обвела взглядом Ивана, Розу, меня, мать Ивана, припаркованную машину, каноэ на крыше и потом снова вернулась к Ивану.
– Это, наверное, друг Селин, – произнесла она. Иван обратился к ней мягким голосом – который уже однажды не помог при общении с вахтером в хостеле. Вскоре они с Ильди рассмеялись.
– До завтра, – сказала она мне, помахала рукой матери Ивана, и та помахала в ответ.
Я шагнула в каноэ первой, лодка покачивалась и казалась живой. Иван забрел в воду, оттолкнул лодку от берега, залез в нее и сел сзади. Он показал, как держать весло и под каким углом оно должно входить в воду. Поскольку я сидела впереди, от меня не требовалось рулить или задавать ритм. Я должна была просто грести в заданном Иваном темпе, чтобы мы не крутились на месте. Я вдруг почувствовала, что люблю следовать инструкциям, и мне стало стыдно. Именно следование инструкциям привело к Холокосту. В то же время выяснилось, что стыд живет отдельно. Если что-то доставляет удовольствие, это не зависит от того, стыдно тебе или нет.
Поначалу меня раздражало, что я не вижу Ивана. Но постепенно его присутствие становилось всё ощутимее, как если бы он сидел прямо передо мной. Потрясающее чувство – находиться так близко к воде и видеть, как мир поднимается со всех сторон, словно взбесившийся лес. На баржах мимо нас скользили восьмиосные грузовики, нависая над нами, то и дело заслоняя солнце. Иван объяснил, что по воскресеньям в Будапешт грузовикам въезд запрещен и их везут на баржах. Нас покачало в фарватере какого-то катера – плавно, но весьма энергично и неожиданно.
Как всегда, Иван трудился очень усердно. Он почти всё время говорил. Рассказал про святого Георгия. По его словам, бытуют две версии – более правдивая и менее правдивая. В более правдивой святого Георгия убивали восемь раз – включая эпизод, где в палестинской тюрьме ему в череп вогнали гвозди, – но он всякий раз оживал. Менее правдивая – это которая с драконом.
Горожане долгое время задабривали дракона, принося ему по две козы в месяц. Но потом козы кончились, и пришлось переключиться на людей. Для выбора очередной жертвы правитель организовал лотерею – «типа лото». Однажды жребий выпал его собственной дочери. Правитель был вне себя. Но дочь сказала, что правила есть правила.
«Почему у всех такой кислый вид?» – спросил святой Георгий.
Когда он предложил убить дракона, дочь правителя, у которой выдался тяжелый денек, ответила: «О святой Георгий, лучше уходи»… – впрочем, святым он еще не был, поэтому она сказала по-другому: «Вали отсюда, Георгий. Иначе тебя тоже сожрут. Говенный у тебя план».
Но Георгий вознес деревянную лопату, которая не пойми почему заменяла ему меч («вот так», сказал Иван, поднимая весло), обрушил ее на голову дракона, и тот рухнул. Георгий обвязал своим поясом драконову шею (меня некоторым образом заинтересовал момент со сниманием пояса) и привел дракона в город.
«Смотрите, – обратился Георгий к горожанам. – Я укротил вашего дракона, но убью его только при условии, что вы все примете христианство».
На этом месте Иван – который начал хохотать еще на реплике «Вали отсюда, Георгий» – заржал что есть мочи, я даже испугалась, что опрокинется лодка. Я тоже засмеялась, хоть и не понимала, над чем. Мне было неясно, зачем убивать дракона, если он и без того уже приручен, или почему укрощать нужно лопатой, а не любовью. Делая новые гребки, постоянно повторяя одно и то же движение, я начала думать, что дракон – э