— Он? — с неудовольствием покосилась на мужа Лада. — Он не поведет. У него прав нет. Я их порезала.
— Как порезала?
— Ножницами, — спокойно сказал за Ладу Земский. — Бац-бац и в клочья.
Тесть второй раз за вечер начал смеяться — громко, задорно, показывая пальцем то на Ладу, то на Земского и проговаривая сквозь смех:
— Ножницами!?. Ну, молодец! — Потом немного успокоился: — Выпей. Разрешаю. Дам водителя. А хочешь, наряд ГАИ пришлют, они сопроводят.
— Не надо мне ГАИ, что ты все выдумываешь!
— Хорошо, выпей. — Сам поднял свою рюмку, коротко сказал: — Ну, будем!
Смех все еще ходил по его лицу, он не мог и не хотел сразу успокаиваться. Чуть тюкнув рюмкой о фужер дочери и — уже с неохотой о фужер жены, вкусно выпил водочку, нацепил вилкой белый грибочек, вкусно же закусил и только тогда кивнул официантке. Оксана скинула с тележки большую салфетку и, своим полнеющим телом огибаясь вокруг сидевших и при этом никого не касаясь, стала ловко и тихо ставить перед каждым по блюду. И у каждого было свое блюдо, что заранее обговаривали по телефону Лада с мамой. У тестя такой порядок был заведен еще со времен его первого ресторанного бизнеса. Он сам любил покушать и гостей никогда голодными не отпускал. Перед ним водружена была широкая плоская тарелка с горкой отварных крахмалистых картошек, присыпанных укропчиком, с оплывающим на вершине кусочищем сливочного масла и пара внушительных свиных отбивных. Да еще тесть подцепил вилкой несколько тонких пластинок сала, обмазанного давленным чесноком и черным перцем и сгрузил в тарелку рядом с картошечкой, а с другой стороны, потеснив отбивные, навалил квашеной капусты и пару малосольных огурчиков.
Земскому тоже положили отбивную и картошечку — но жареную во фритюре, и скромной французской порцией — шпинатику, как он и просил.
Внутри Харитошкина точно оживал Собакевич, наливался удовольствием, основательностью, и было видно, как только что закусив белым грибочком, а теперь расправляясь с румяной отбивной, Собакевич, сам становясь все румянее, из самых глубин довольной урчащей утробы готовился произнести речь во славу простой, жирной и вкусной русской еды, перед которой устрицы, омары и трюфеля — сущее баловство и шулерство. Текли еще только первые минуты ответственного молчания, позвякивания вилок и ножей о тарелки и невольных редких звуков жевания и вздохов. На этот раз Земский ошибся — Собакевич открыл рот и сказал совсем не то, что ожидалось:
— Ну что, зять-нечего взять?.. — Сказал, впрочем, в раздумье, будто издали прицеливаясь к теме, да опять отвлекся на трапезу.
И тут Верочка захныкала:
— Я не хочу печенку…
— Детка, это не печенка, это фуа-гра, — сказала Светлана Алексеевна, положила вилку и поправила у внучки салфетку на груди. — Специально для тебя делали, ты в прошлый раз так хорошо кушала.
— А сейчас не хочу…
— Ой, ну не хочешь, не надо. Кушай, что хочешь.
Верочка, почувствовав слабину, тут же продолжила:
— И макароны тоже не буду, можно?
— Это не макароны, Верочка, это итальянская паста. Посмотри, как вкусно.
— А у нас в садике макароны.
— Господи, что же это у вас за садик такой… Лучше бы завели ребенку гувернантку.
— Никаких гувернанток, мама, — возразила Лада. — Ребенок должен расти среди сверстников. Мне и психолог говорил. А садик хороший, лучший в городе. — Чуть подумав, добавила: — Очень дорогой, — связывая в одно целое «хороший» и «дорогой».
— Ешь, деточка…
— Но ты же сама не ешь, бабушка! Ты только одну капусту ешь.
— Ох, Верушка, мне нельзя столько всего, иначе я стану совсем толстая…
— Как Наталья Алексеевна?
— Это их заведующая, — машинально уточнила Лада.
— Вот-вот. Что за садик… Ну, если не хочешь макароны… пасту, то и не надо.
— Мама, хватит ее баловать, — опять встряла Лада, — ее заранее спросили, что она хочет на ужин. Дома она ест все, что ей положили.
— А почему не побаловать? Тебя саму как баловали!
Женщины, и не ведая того, перебили мысли Александра Ивановича. Он ел, слегка морщась. Да вот распорядился налить еще по одной. Было видно, что ему и самому не хотелось заводить разговора с зятем. С какой стати он должен был портить себе настроение! То, что его попросила дочь и что он дал согласие — еще ничего не значило. В душе он даже злорадствовал на доченьку — получила то, что хотела. Когда-то он ее предупреждал. Почему же теперь он должен идти у нее на поводу? Все это Земский пытался угадать на его лице. Тем временем налили по третьей рюмке, но еще не поднимали. И тогда Земский сказал спокойно, даже немного вяло:
— Александр Иваныч, а у меня к вам дело.
— Дело? — удивился тесть. На его лице мелькнуло неудовольствие. Он отложил вилку и нож и внимательно посмотрел на зятя. — Ну и?
— Дадите денег в долг? Понятно, под проценты, — так же спокойно сказал Земский.
Тесть некоторое время молча смотрел на Земского неопределенным взглядом — то ли сорвется в злость, то ли изойдет желчью. Наконец заговорил пока еще воздержанным голосом:
— Однако ты ловок. Мало того, что ты хулиган. Блядун…
— Саша, здесь ребенок… — подала голос Светлана Алексеевна.
Харитошкин в ее сторону не посмотрел, но сделался все-таки злее:
— Так ты еще, прости уж за прямоту, дурак.
— Отчего же дурак? — с ухмылкой спросил Земский.
— Оттого, что ты влез по уши в дерьмо, а теперь тебя, видать, прижучило, и ты: папенька, дайте денежек.
— Отчего же прижучило? — еще пуще ухмыльнулся Земский. — Вас вероятно неправильно информировали. Дело, что называется, на мази. Нужны некоторые вложения.
— Ах, тебе вложения нужны… — Харитошкин замолчал на мгновение. Но было видно, что в нем зреет что-то свирепое.
— Верушка, Верушка! — заговорила Светлана Алексеевна с испуганной улыбкой и быстро поднялась. — Бери-ка скорее пиалу с мороженным и пойдем скорее наверх смотреть твой подарок.
На несколько секунд разговор прервался — бабушка с внучкой шумно отправились из гостиной. Харитошкин тоже немного обмяк, заговорил спокойнее:
— Это надо же до чего додуматься! Как такое в голову могло придти! — Он постучал себя по лбу указательным пальцем.
«Все знает», — подумал Земский.
— Что ему пришло в голову, папа? О чем вы? — Лада перевела недоуменный взгляд с отца на мужа, который сидел, не гася легкой ухмылки.
Земский сказал спокойным голосом:
— Александр Иванович, я готов биться об заклад, что у меня все получится.
— Получится? — еще сильнее возмутился тесть. — Да ты уже таких наломал дров…
— Получится, — так же уверенно и спокойно сказал Земский. — И вы сами хорошо знаете, что у меня все получится. В свое время вы то же самое говорили по поводу газеты. И что же? Я за несколько лет сделал самую популярную и самую доходную газету в области. — Он хитро посмотрел на тестя. — Все получится, если вы, конечно, позволите.
— А если не позволю? — прищурился Харитошкин.
— Если не позволите, то, понятное дело, у меня ничего не выйдет.
— А если позволю, выйдет, что ли?
— Выйдет, — убежденно кивнул Земский.
— Денег не дам! — отрезал Харитошкин.
Земский пожал плечами, достал из нагрудного кармана пару сложенных листков, развернул и отдал тестю. Тот с неохотой взял и сначала искоса посмотрел в написанное, потом несколько внимательнее. Вдруг ошеломленно спросил:
— Так ты что, серьезно, что ли, хочешь строить?
— Серьезно.
— Не для того, чтобы взять куш под залог?
— Не для этого. Я самым серьезным образом хочу сделать задуманное.
— И ты полагаешь, что ты не дурак?
— Не дурак. Вы посмотрите дальше, Александр Иваныч.
Взгляд Харитошкина сузился.
— Ну и что… — вскоре протянул он, и хотя в его голосе уже не было пренебрежительных интонаций, он все-таки оставался очень недоволен. Откинулся на спинку стула. — Сизифов труд. Ты хотя бы представляешь, сколько нужно сил и денег, чтобы поднять дело при нулевом балансе?..
— Да о чем вы говорите?! — опять не выдержала Лада.
Но отец, к удивлению Земского, вдруг сказал ей тяжело:
— Не встревай, Лада! — и этот тон подействовал, она обиженно замолчала. Отец же вновь заговорил с зятем: — Связываться с бюджетом… Хуже не бывает, чем связываться с бюджетом. Еще не известно, проголосует ли Дума, когда дойдет до верстки. И я тебе сразу скажу — я как депутат тебе ничем не помогу. Ну, сам я проголосую «за». А как остальные — не знаю.
— Куда же они денутся, Александр Иванович, — улыбнулся Земский. — Кто же из них будет вставать в позу перед нашей газетой, если все они у нас публикуют свои писульки?
— Ах, газета… Ты хочешь мою газету использовать для этой стряпни?
— Я поэтому и заговорил с вами и прошу вашего разрешения. Без ущерба для вашей репутации, и даже напротив, когда дело выгорит, а оно выгорит… Это ведь не публичный дом, Александр Иванович. Не балаганчик. Вслушайтесь: Центр по реабилитации детей-инвалидов. И ваша газета шефствует.
— Каких инвалидов? — спросила Лада.
Тесть задумался. В это время в столовую с шумом вернулись бабушка с внучкой.
— Папа, посмотри, какой жираф! — За ярко-желтым жирафом с заломленной шеей Верочку почти не было видно — только русые витые, как у папы, вихорки. Она еле дотащила жирафа до стола и накрыла огромной мягкой игрушкой Земского.
— Он сам открывает глаза и говорит мое имя!
В жирафе что-то нажали, он стал произносить писклявым голосом «I love you, Verochka!» и при этом в глазах его вспыхивали встроенные лампочки.
— Как же ты будешь привлекать деньги спонсоров? — тесть недовольно поморщился. — Опять газета?
— Газета — великая сила, Александр Иванович. Вы это лучше меня знаете. Верочка, иди к маме, родная… Куда же спонсоры денутся — ради такого дела просто обязаны потрясти мошной. Ну и за газетой не задержится — мы за хорошее отплатим только хорошим.
Бабушка и Верочка, прихватив жирафа, ушли.
Тесть задумался.