— Не знаю…
— Вот что, Наташ, — Леонид почти хохотал. — Я даже не ожидал, что вас так легко сбить с толку! Мне кажется, нам с вами следует посидеть где-нибудь и поболтать по душам! Заодно я прослежу за судьбой своих цветов! Вы как?
— Ну-у-у…
— Давайте я встречу вас после того, как вы все сдадите, пересчитаете, обо всем договоритесь, и мы сходим вон в то кафе за дорогой и попьем горячего шоколада?
— Горячего?
— Страшно горячего! Обжигающего! Идет?
Леонид зубами стащил шерстяную перчатку и протянул Наташе широкую белую ладонь.
— Ты откуда, хорошая моя? Тебя кто привел? — режиссер курил, пил кофе и дымил одновременно и сигаретой, и пластиковым стаканчиком. — Я тебя не помню!
— Никто меня не приводил, я сама пришла, — гордо сообщила Ирочка.
Не хватало еще! Она в Москве насмотрелась на таких товарищей, на хамоватых, циничных, аморальных типов, клепающих сериалы.
— Слышь, еще задирается! — режиссер усмехнулся своему ассистенту, ассистент ответил понимающей улыбкой своему режиссеру. — Наглая!
— Но талантливая! — важно заметил ассистент.
— Ну, это вопрос спорный. Мне в ней другое нравится. Надя! Надя!
Прибежала гример:
— Что, Дмитрий Аманович!
— Сможешь из нее сделать брюнетку?
— Смогу, наверное! — гример прибрала белую прядку с Ирочкиного лба. — Может быть, надо будет ее поярче накрасить…
— Ну, да, поярче надо… Хотя она и так яркая, и намазана от души…
— Ну, можно еще больше акцентировать губы…
— Да, — обрадовался режиссер. — Вот именно этого я хочу! Акцентируй-ка ей губы!
— А зачем мне становиться брюнеткой, напомните, пожалуйста? — Ирочка пыталась корректно увернуться от прощупывания. — Может быть, я не все знаю?
Режиссер был уставший, ему хотелось в тишину, в ресторан. Он отвернулся, тяжело вздохнул:
— Вадик! Поговори с девушкой, объясни ей ситуацию с подружкой! Блин, как все задолбало!
Отошел чуть-чуть и весело крикнул задумчиво курящим актерам:
— Убил бы, честное слово! Так вы меня достали!
А ассистент Вадик, обладатель нервного, тонкого лица, подошел ближе и сообщил, хмуря брови:
— Видите ли, у нас форс-мажорная ситуация, наш сценарист экстренно переписывает сценарий… Будем вводить еще одну героиню, младшую сестру главного героя, подружку главной героини… Сегодня весь день смотрим актрис… Видимо, Дмитрий Аманович хочет завтра вас попробовать.
«А я хочу попробовать тебя сегодня ночью» — сказало внутри Ирочки.
— Что вы думаете по этому поводу?
— Что я думаю? — Ирочка улыбнулась. — Прежде всего, я думаю, что у меня завтра совсем другие планы.
Вадик удивился. Очень сильно удивился. Настолько, что его подбородок поменял форму, не став при этом, слава Богу, менее привлекательным.
— То есть вы хотите сказать, что…
Бедный! У него даже не была заготовлена формула ответа! Он никогда не видел, чтобы кто-то из начинающих артачился в кино! Не хотел сниматься!
— У вас есть более интересное предложение?
Ирочка улыбнулась:
— Ну, да… Поваляться в постельке, например… Заняться расслабляющим сексом…
Вадик замкнулся, пораженный нестандартностью ситуации. Он не знал, как быть, что говорить. Ирочка любовалась им, ласково и добро улыбалась.
— Простите, я вас мог видеть в каком-нибудь проекте? — спросил, наконец, ассистент.
— Нет, — честно призналась Ирочка.
— И в картотеке вас нет?
— В картотеке точно нет.
Тогда Вадик вообще отказался что-либо понимать. Безымянная актриса, даже совсем не актриса, а ведет себя подозрительно, как примадонна!
— Вы не хотите сниматься?
— Очень хочу!
— Тогда, извините, я не совсем….
— Ну, хорошо, вы меня уговорили… Что от меня требуется?
— Требуется… Ну, что требуется?.. — Вадик потерялся. — Требуется ознакомиться со сценарием завтрашнего дня… Требуется… Все систематизировано, есть график съемок… Тарифная сетка…
— Ну, и сколько, по-вашему, я получу за участие в этом кино?
— Все зависит от вашей категории.
— У меня нет категории.
— Тогда около тридцати долларов съемочный день.
Ирочка присвистнула, да так откровенно, что Вадик порозовел. И не понял, что именно хотела выразить Ирочка своим свистом — восхищение или презрение.
— Если вы будете сами свою роль озвучивать, тогда больше…
Ирочка уже откровенно смеялась.
— Видите вон ту машину? — она указала блестящим ноготком на «мерс», увозящий режиссера. — У меня такой же, только лет на десять моложе. Салонный экземпляр. Такой серебристый, с круглыми фарами. Видели на картинках?
Вадик пожирал ее глазами, был полностью разбит, парализован, дезориентирован.
— Я вас не понимаю, — сказал он наконец.
— А что меня понимать, — пожала плечами Ирочка. — У вас есть жена, дети?
— Нет.
— Тогда сегодня вечером вы приглашены ко мне в гости. Там и обсудим все детали.
Устроились за столиком. Не сразу, но подошла официантка, вручила Наташе меню. Та поспешно передала его Леониду.
— Ну, что же вы? Выбирайте! — весело засопротивлялся он. Меню какое-то время потолкалось над столом, потом притихло под локтем у Наташи.
— Я не хочу есть, — сказала она тихо, но безапелляционно.
— Здрасте вам! Целый день стояла на морозе и не хочет есть? Я настаиваю хотя бы на яичнице!
— Нет!
— Наташ! К чему это упрямство? Я же вас не в дорогой ресторан привел, ужин в котором однозначно влечет за собой обязательства! Мы в простеньком кафе с довольно умеренными ценами. На легкий ужин хватит даже у меня!
— Я не буду есть!
— Ну, а пить будете? Тот самый горячий шоколад!
— Шоколад? — Наташа представила себе чашку, вкусное название — м-м-м, дорого. — Буду чай.
— Чай…
— Чай.
— Хорошо. Я тоже буду чай. Что мы будем еще?
— Ничего.
— Тогда я возьму себе пару пирожных, вы не против?
— Нет.
— Отлично!
Леонид начал приманивать официантку, делал это элегантно, терпеливо, с редкими паузами на отдых. Наконец она пришла.
— Нам два чая и два самых дешевых пирожных!
— Все? — официантка с сомнением посмотрела на интеллигентную залысину Леонида. — Больше ничего?
— Больше ничего? — Леонид переадресовал вопрос Наташе.
— Ничего.
— Больше ничего. Очень вам благодарны за понимание.
Официантка ушла. А Леонид энергично потер ладонями, пристроил локти на стол и улыбнулся так, что стали видны коренные зубы — такие же крепкие, выпуклые, как и передние:
— Ну, давайте вспомним что-нибудь очень приятное! Так хочется позитивных эмоций!
Наташа осторожно кивнула. Хочется.
— Вот я год назад соблазнился на предложение друзей и сплавился по порожкам. Это, я вам скажу, что-то невероятное! Понимаете меня? Вы ходили в походы?
— Ага. Вокруг деревни с сестрами.
— Ну, тогда вам известно чувство ошеломления мощью природы! Когда стоишь, такой маленький, на краю обрыва, а перед тобой — пространство, во много раз превышающее твои представления о пространстве! И все, чему ты учился до сих пор, все то, что ты понял за свою жизнь, все твои инстинкты и звания все это перестает существовать! Оно не имеет смысла здесь, на краю обрыва!
Наташа опасливо покосилась на Леонида. Он так шутит, «высоким штилем»? Или действительно фанатик бурь и бледного луны зерцала?
— Я тогда так кричал! Просто диким голосом кричал и понимал, что это тоже не имеет никакого значения, потому что тебя никто не слышит! Камни, на которых я стою, настолько мудрее и благороднее, что жжет подошвы! Они занимаются своим делом, они ЛЕЖАТ! Они — представители ВЕЧНОСТИ! А я — представитель млекопитающих, комок органики с каким-то набором смешных амбиций! Я все пыжусь, что-то делаю, что-то изучаю, пишу, а они — ЛЕЖАТ! И будут лежать после меня, и после-после меня! И мое шевеление имеет смысл только в контексте человеческого опыта потому, что на мне цепочка знаний не прервется, я подхвачу то, что до меня мучительно, кровью открывали, узнавали мои предшественники, и как смогу передам это следующим поколениям! И все! И на этом моя миссия завершена! Звено в цепи! Песчинка!
— Я тоже люблю природу, — скромно откликнулась Наташа. — У нас рядом лес. Мы с утра с девчонками выбираемся, берем бутерброды, и целый день живем только этими бутербродами, запахами, бегаем босиком.
— Это такой подарок судьбы — то, что мы рождены в этом прекрасном мире! Такой подарок!
Леонид просто светился.
Наташа смотрела на него и понимала, что он прав. Подарок судьбы.
Вечером Сергей на такси подвез Лену к подъезду, а сам уехал по делам. Консьерж вежливо доложил, что приезжали из какой-то газеты, оставили фотографии, номера телефонов. Справился о здоровье.
А когда она возились с дверью, зазвонил телефон, и Лена спешила, чертыхалась, дергала ключ, но успела. Телефон звонил долго, значит, имел какое-то дело.
— Слушаю! — и сумка свалились на пол, а из нее высыпалось, покатилось.
— Алло! Это… Это Лена?
— До.
Тут в трубке началось шевеление, сопение, чей-то страстный шепот: «На, говори! Это она!». — «Сама говори! Я боюсь!». — «Ха-ха-ха! Говори!». — «Сама говори! Ха-ха-ха!».
Потом трубку бросили. Лена так и осталась стоять у горки барахла из сумки. Потом начала ругаться, да так грозно, как еще никогда в жизни.
Только переоделась, снова звонок:
— Лена?
— Я слушаю!
Смех. «Снова дозвонилась!». — «Ну, так поговори!». — «Ай, я боюсь!». — «Нет, поговори!». — «Сама!».
Началась потасовка, потом трубку бросили.
Лена тоже бросила свою и долго била кулаком пуфик, снимая стресс.
Она понимала, что это кто-то из бойких старшеклассниц или студентки-пэтэушницы первого года, зажившие самостоятельной жизнью и желающие острых ощущений. Найти ее, Лены, телефон не составляет труда, что школьницы-студентки-пэтэушницы и доказывали периодически. Но сейчас они были так не к месту! Так искренне хотелось их убить, убить медленно, как-то очень изощренно!