Потом было странное утро похорон, ее забрали из больницы — Наташка, Ленка, Леонид, Сергей… Говорили с ней. Девчонки кое-как отмыли ее, хотя встал вопрос, чистить ли ей зубы. Пока вопрос стоял, Наташа взяла щетку, прижала голову Ирочки к плечу и аккуратно, как двухлетнему ребенку, почистила ей зубы…
Потом Ирочка начала курить — и это был признак оживления. Она сидела на табуретке, рядом, на столе, все так же валялась телефонная трубка… А вокруг тихо говорили, суетились.
— Я поеду с вами.
— Ничего, Лень, мы справимся! — Лена ледяными пальцами собирала кровь с кухонной плитки. Кровь засохла, отходила кусочками.
— Я отменил все встречи, все работы… Я уже не могу ее оставить, понимаете?
Вошла Наташа с охапкой одежды, бросила ее на стол. На Леонида не смотрела.
— Надо ее одеть. Что лучше — шубу или пальто?
— Не знаю, — пожала плечами Лена. — На кладбище холодно будет… Шубу…
— Куртку! — прохрипела Ирочка.
— Что? — вскочили вокруг. — Что ты сказала?
— Куртку Ромкину! И джинсы… Ромкины…
Лена посмотрела на Наташу, на Леонида. Леонид кивнул: если хочет Ромкину куртку, значит, надо ей найти Ромкину куртку…
Потом позвонил Сергей, велел выходить, время.
Лена вела Ирочку под руку, Леонид отстал, пристроился к Наташе.
— Наташа…
Она не реагировала.
— Я чувствую какой-то странный дискомфорт… В отношении вас, понимаете? Так быстро получилось с Ирой… Причем я ведь не такой, как бы смешно ни звучало… Просто я увидел ее и… как вам сказать… заполыхало… Ну, это, конечно, мои личные проблемы, только я хотел бы, чтобы вы простили меня за те неловкости и недосказанности, которые возникали… Мы ведь почти стали друзьями, причем очень хорошими друзьями!
— А почему я должна на вас сердиться? — холодно поинтересовались Наташа.
Спина Ирочки впереди была худой, скрюченной, а старая спортивная куртка усугубляла горечь изображения.
— Ну, как же… Ира — ваша подруга! И тут вдруг появляюсь я и компрометирую вашу подругу! Но, поверьте, я не хотел этой двусмысленности! Более того, если бы я знал, что Ира замужем… Я видел ее мужа — тогда, на занятиях в больнице, помните? Но с тех пор прошло много времени, и она смотрела на меня так, как замужние не смотрят! Но я не хочу обвинить ее в похотливости, она великолепная. Именно поэтому я пал к ее ногам… И раз уж так случилось, раз я стал свидетелем такого горя… Я готов идти с ней до конца… Если только она позволит мне быть рядом с ней. Поэтому и прошу вас понять, что мое отношение к вашей подруге очень серьезное…
Наташа устало улыбнулась. Сумасшедший идиот… Он думает, что она переживает за свою подругу.
— И вы простите меня, Леонид.
— За что?
— За то, что я хуже, чем вы думаете. Мне все равно, что делается с Ирой… Было все равно, сейчас мне так больно и так ее жалко, что я готова простить ей все, что угодно… Я… Мне вас… Я вас ревновала, понимаете?
— Меня?
— Да. Вы мне понравились. Даже не так… Мне с вами хотелось говорить… Мне с вами было спокойно…
— Но ведь мы можем продолжать с вами говорить! Ведь я же готов делать так, чтобы вам было спокойно! Мое доброе, уважительное отношение к вам нисколько не изменилось! Я по-прежнему настаиваю на том, что вы — чудесный человек, заслуживающий самого лучшего! Как я могу доказать вам свою преданность?
— Не знаю… Сделайте так, чтобы Ирка пришла в себя. Мне страшно видеть ее такой…
Леонид помрачнел:
— Мне тоже. Я стараюсь…
Странно, конечно, началась весна. С кладбища. Как будто нельзя было выбрать другую мизансцену. А то ведь голые деревья, вороны, снег, пупырчатый, грязный, и много молчаливых людей. А в воздухе — тонкий, ультракороткий звук «и-и-ии-и» — молчаливые люди рыдают.
Такому количеству фотомоделей и фриков позавидовал бы любой клуб. Красивые, тонкие, ладно перехваченные ремнями, одетые в черное, но в какое черное! Это черное не было траурным, оно было кокетливым, вызывающим, винтажным, гламурным, но другого черного у этих людей не было. К тому же лица у них по-настоящему опухли от слез, а носы, прикрытые фигурными очками, были до красноты истерты платками.
— Откуда эта актеров стольки? — шептались любопытные тетушки на периферии толпы. — Глядзиця, Иванауна! И вон з телевизара дзеука! Диктар наш извесны…
— Дык этыя, которые разбились, аны ж актерами были. Так вот к ним ихныя сослуживцы из Москвы и приехали. Они ж, пакойники, из Москвы ехали, ноччу… Ну, вы же знаете, Михайловна, как они сейчас гоняюць? Вот и расшиблися! Так добра ж расшиблися! Гробы так и не раскрывали! Маци — и тая не видела! Так и пахаронюць…
— Ай, матка родная… А скольки ж им лет было?
— Дык маладыя саусем. Ци то дваццаць, ци то трыццаць.
— Ой, святы Божа… А маци дзе?
— А вон, глядзиця… Вон жэншчына такая красивая, у платке…
— Што плача?
— Ну, з мужчинам разам! Вон, ен яе за локци трымае!
— А, вижу… Во, убиваецца…
— А то ж… Родненьки сыночак…
— А други из им, што разбиуся, гэта хто?
— А друг, за рулем быу. Тожа малады хлопец, не жанаты. Во панакупляюць сабе этыя машины и ганяюць, што дурныя!
— А той перши хлопчык жанаты?
— Да, жанаты. Вон яго жана… Курыць. Яны ж, Михайловна, усе умныя стали, усе кураць!
— А што такая страшная? Худая, белая… Глаза якия, посматрыце, Иванауна! Сухия ж глаза! Не плачыть! Можа, яна рада?
— А руки якия, бачыли? Забинтаваныя руки, наркаманка мо? Што робицца, я не знаю…
Потом гробы начали опускать вниз. Работники кладбища багровели под их тяжестью, пыхтели, и было видно, что они колоссальным усилием воли сдерживают себя, чтобы не разразиться матом.
Люди качнулись вперед и завыли.
Сергей закурил и отошел в сторону, там ему было легче — с мобильным наедине.
Наташа взяла Лену за руку, хотела взять за руку и Анжелку, которая тоже поехала на кладбище, но Анжелка, раскрыв рот, смотрела на заезжую фотомодель.
Леонид подошел к очумевшей, дикой, лохматой Ирочке и положил руку ей на плечо.
Ирочка обернулась, посмотрела пустыми, холодными глазами.
— Ир, ты должна держаться.
— Для чего? — спросила она.
— Для того, что у тебя впереди огромная жизнь!
— На хрена?
— У тебя будет работа, семья, дети.
— На хрена?
— Ты все, что осталось у Роминых родителей! Хотя бы ради них сейчас!
— Я? Все что у них осталось?
— Да, Ира. Ничего другого от их сына не осталось…
— Ничего другого?
Ирочка закурила и медленно двинулась в сторону родителей.
Она не видела их несколько месяцев… На Новый год в последний раз, когда Ромка раздавал подарки.
И столько же не разговаривали.
— Роза Наумовна.
Роза Наумовна за два дня состарилась до предела — морщины и горькие влажные от слез складки были даже на губах. От Ивана Ивановича сильно пахло лекарствами и алкоголем.
— Роза Наумовна.
Она с трудом оторвала взгляд от горки рыжей земли, которую сейчас затейливо покрывали цветами.
— Нет моего мальчика… Мальчика… Нет больше моего мальчика… Нет больше…
— Есть ваш мальчик, Роза Наумовна…
— Он умер… Как он мог умереть? За что? Почему он умер, Ира? Почему все остальные живы, а он умер?
— Роза Наумовна! Он с нами…
— Роза, прошу тебя! — Иван Иванович подхватил жену, которая начала клониться вниз. — Прошу тебя, Роза…
— Никого не осталось… Его не осталось… Я не хочу жить… Я так не хочу жить… Я должна остаться вместе с моим мальчиком.
— Роза Наумовна! — Ирочка смазала слезы, дождь, другие жидкости, горевшие на лице. — Роза Наумовна! Он оставил кое-что! Для вас и для меня! Он будет с нами!
— Ира! Что ты говоришь, Ира! Она и так на грани безумия! Прошу тебя! — Иван Иванович пытался собрать рассыпавшуюся Розу Наумовну. — Пожалуйста! Не говори ей ничего о нем!
— Роза Наумовна! — Ирочка прижала холодные, грязные ладони к ее измятым щекам. — Роза Наумовна! У меня будет ребенок! У нас с Ромой будет ребенок! Он успел оставить ребенка! Скоро у нас будет другой Рома! Его ребенок! Слышите?
Роза Наумовна взглянула, наконец, в ее глаза. Своими круглыми, сумасшедшими, красными, такими изболевшимися, что хотелось кричать, глазами.
— Рома? Мой мальчик?
— Да, Роза Наумовна! — Ирочка рыдала как белуга, с трудом выговаривая слова, гладила себя по животу. — Вот здесь он! Здесь! Он умер, но он остался! Он с нами!
Иван Иванович, раскрыв побелевшие ресницы, пялился на Ирочкину руку. На то место, по которому эта рука кружилась, и где прятался их сын, который, конечно, не мог умереть. Дети не умирают...
— Ирка!!! Ты чокнутая!!! Ты больная!!!
Лена кружилась по комнате, терла лицо руками.
— Как ты могла такое сказать??? Как??? Ты хоть понимаешь, что им придется теперь терять его дважды?
— Почему? — Ирочка курила, а на ее носу висела капля. Давно висела. Ирочка ее не замечала. Плакалось уже как-то совсем незаметно.
— Потому что ты не беременна от Ромы!
— Откуда ты знаешь?
Лена остановилась, посмотрела на сумасшедшую Ирочку. Потом на Наташу, которая кромсала ногтем салфетку на столе.
— Я ничего не понимаю… Ты беременна?
Ирочка молчала.
— Наташ! Ну, что делать? Что делать?
— Ничего, — Наташа пожала плечами — А что ты тут сделаешь?
— Я говорю, как дальше быть? Может быть, они забудут?
Наташа ухмыльнулась.
— А ты бы забыла?
— Какой кошмар.
За окном капало, стучало по подоконнику.
— А им там холодно! — мечтательно протянула Ирочка. — Но они вдвоем! Прикиньте — они сейчас сидят где-то на туче, обнимаются… Смотрят на нас… Наташка, ты у нас много раз помирала… Есть жизнь после смерти?
Наташа не ответила, но улыбнулась.
— А я считаю, что есть. Не может быть, чтобы не было… И Ромка с Лешкой сейчас летают, а потом мы встретимся…
— Не встретитесь! — буркнула Наташка. — Тебя к ним в рай не пустят!