— Все Сергею скажу! — крикнула Илона, эта кобыла кривоногая, и загрохотала ящиками.
— Отвали! — тихо огрызнулась Ирочка.
Пусть убирает, если ей так хочется. Ирочке не хочется убирать. Все, разговор закончен.
Они уже перебрались в киоск. Сергей молодец: шевелился, зубами рвал, если надо было. Сидеть в киоске приятнее, чем стоять на улице.
Но вот когда приходит Илона и начинает строить!..
Хочется убить и Илону, и Сергея, и еще кого-нибудь, кто попадется в этот момент.
Прохожие любовались красивой девушкой в коротенькой юбочке. Мужчины благосклонно кивали, женщины расступались. Машины замедляли ход и создавали аварийную ситуацию. Ирочка все замечала, но никто не замечал, что она все замечала. Она была всех хитрее, умнее и краше. По этому поводу даже троллейбус пришел сразу же и нашел для Ирочки местечко у окна.
— О! Ирэн! — Варфоломей отвлекся, оторвался от толпы друзей, таких же странных, пыльных, волосатых. — Картинка моя пришла! Пипл! Хочу вас познакомить с моей новой девушкой! Даже если кого-то из вас с ней уже знакомил, это фигня! Она каждый день меняет весь прикид, мажется другим цветом, и мне самому приходится знакомиться с ней заново!
Волосатики посмотрели на Ирочку, сегодня особенно воздушную. Странно! Никто не сказал ни одного комплимента. Видимо, все художники страдают одинаковой болезнью или плохо видят.
— Смотри, Ирка, какие розочки Вован под наркотой натворил! — Варфоломей указал носком кеда на картину у стены. — Мы тут ухахатывались все утро!
Ирочка, конечно, на картину посмотрела. Очень даже симпатичные красные розы с капелькой росы на отвороте лепестка. Мать бы с удовольствием повесила такую розу на видном месте, над телевизором.
— Слышь, Вован! Проси рублей двести, не меньше!
— Или сразу в конвертируемой валюте!
— Да пусть натурой берет! Презиками, например!
Автор розочек, волосатый мужик, смущенно покуривал и отбрехивался невнятными словами.
— Короче, мужики! Предлагаю собрать Вовану травы на партию таких розочек. Наш вклад в искусство!
Проходящий мимо старец замедлил ход и всмотрелся в картину. Художники тут же замолчали.
— Это кто автор? — старец указал на розы.
— Это я автор! — робко пробубнил волосатый Вован.
— Сколько стоит?
Вован беспомощно взглянул на друзей. Те отошли, но подбадривали взглядами.
— Сотню прошу, — решился Вован наконец.
— Сотню? За что же тут сотню? Это же чистейшей воды натурализм!
— А кто ж спорит? — тут же согласился Вован. — Пятьдесят!
— Двадцать пять! И ни копейкой больше! — строго сказал старец. — Я сам художник, я прекрасно знаю цену вашему труду, молодой человек.
Вован покорно кивнул.
Это было очень хорошо, судя по всему. Ирочка не слишком разбиралась в искусстве, но вот так запросто заработать сейчас двадцать пять рублей? Причем понятно, что это за рубли!
— О! — зашумели художники. — О! Офигеть можно! Вован, что ты такое курил? Дай счастливый адрес, Вован!
Волосатый, нервно посмеиваясь и чертыхаясь, считал деньги.
Ирочка молчала. Наблюдала.
Ей нравилось бывать вместе с Варфоломеем в компаниях других художников. Она чувствовала себя тонкой, возвышенной натурой, особенно, когда художники приходили со своими девушками, как правило, волосатыми, джинсовыми, немытыми, грубо ржущими и с вечной сигаретой в бесцветных губах.
Когда на первом свидании в перерыве между поцелуями Варфоломей сообщил ей, что является талантливым художником-авангардистом, она сразу поняла: то, что надо! Ее всегда тянуло к прекрасному! Она даже получила по рисованию итоговую пятерку в свое время! Как же ей не связать после всего этого свою жизнь с изобразительным искусством?
— Вован! Беги за бутылкой!
— Давай-давай, Вован! Надо обмыть работку!
— Да ладно вы…
— Ты че, Вован, думаешь, шутим? Смотри, сейчас дед рассмотрит твои розы, вернется и потребует лавандос обратно!
Вован, роняя пепел на бороду, вздохнул и побрел в сторону магазинчика на Маркса.
Ирочка дернула Варфоломея за рукав:
— Пошли!
— Куда? — Варфоломей с трудом отвлекся от общей темы, распахнул на Ирочку прозрачные глаза.
— Ну, не знаю… В кино.
— В кино? На фиг?
— Ну, мне же скучно…
— Ты че, серьезно?
— Серьезно.
Варфоломей задохнулся от возмущения и восторга. В кино! Она хочет в кино! Ей там не скучно!
— Слушай, ты самая нереальная чикса из всех, кого я знаю. Блин, ты просто какой-то трындец!
Ирочка скучно посмотрела на часики — ей отец как раз подарил на день рождения золотые часики на тонком браслете. Стоит такая малолетняя красотка посреди ярких пятен уличных картин на продажу — юбка еле ягодицы прикрывает, веки намазаны синим, губы надула…
— Офигеть… — Варфоломей откровенно любовался своей дремучей, наглой, роскошной, юной подружкой.
Потом решительно взял за руку и поволок.
— Куда?
— В музей!
— Зачем?
— Чтобы знала!
— Не хочу в музей!
— Тогда иди в кино. Одна.
Он отпустил ее руку и встал в позу ожидания — голова склонена к плечу, ноги в потертых джинсах на ширину плеч, руки крендельком…
Ирочка собиралась уже красиво развернуться и покинуть Варфоломея.
И что потом?
Ей вдруг стало так грустно… Стандартная до зевоты, до треска в челюстях жизнь, школа, родители, киоск… Кто еще сможет так веселить ее, так волнительно не обращать на нее внимания, так тонко и умно говорить о непонятном. Варфоломей был революцией. Где она еще найдет такого буйного, отвечающего ее представлению о взрослой жизни?
— А какой музей?
— Любой. Великой Отечественной войны. Краеведческий. Художественный. Выбирай.
— Художественный.
— Супер. Погнали.
Наташа убрала со столов посуду, тарелки с остатками еды. Дальше зашла племяшка продавца изюма и всяких разных других сушеных штучек, темнобровая Тина. Взяла, как всегда, стакан томатного сока и булочку. Спросила о сестрах. У нее где-то, там в Армении или Азербайджане, остались родственники, сестры, братья. Но что-то там в этой Армении или Азербайджане не ладилось, и самые прозорливые и ухватистые стали уезжать в другие республики, пытались пристроиться, обрести какое-то счастье, а потом выбрать, где это счастье убедительнее — на чужбине или на родине.
Знакомая тетушка-торговка кавказцам не верила, говорила, что они всегда обвешивают, обманывают, а под сенью ночи воруют невинных белорусских девушек и портят им жизнь.
Этого Наташа не знала, не видела и не хотела бы видеть. У нее были свои развлечения — протереть столы, потом вымыть посуду, потом вынести мусор, потом еще что-то из разряда «глубоко черная работа».
Но именно на этой глубине Наташа была счастлива. С каждым взмахом тряпки она приближалась к сумме, обещанной ей за труды. А вместе с этой суммой она в мечтах приближалась к магазинам. К каким? Ко всем! С деньгами можно смело идти в любой магазин! И в канцтовары, и купить сестрицам новые халаты! В мечтах Наташа распределила деньги до копейки и мечтала об уже почти реальных вещицах. Особое место в этой корзине мечты занимал чудесный, новый спортивный костюм, с нашивками, шуршащий яркой тканью, с восхитительной нашлепкой «Пума». Надо же в чем-то танцевать…
— Дядя идет! — сказала Тина. — Я ему про тебя говорила! Теперь ты проси!
О! Тина помнила! Как-то она рассказала, что дядя научился зарабатывать деньги и что он готов даже доплачивать кому-то, кто будет помогать ему в бытовых вопросах. Что означала формулировка «бытовые вопросы». Наташа не знала. Но вряд ли эти вопросы сильно отличались от тех, которые она сутками решала у себя дома. Вот тогда-то Наташа и предложила свои услуги.
Скоро появился крепкий восточный дяденька в темном. Он был грузен, довольно утомлен, но бойко поругался с племяшкой на своем диковинном языке. Ругались о разном, в том числе и по поводу Наташи.
Она тихонько терла стол. Пыталась понять, о чем говорят, но где там. Интонации грозные, а узнать итог можно будет только тогда, когда это будет можно сделать. Терпение, терпение и еще раз терпение.
Наташа только успела заметить, что пишет тряпкой на столешнице имя младшей сестры, как вдруг хозяин круто изменил языковой режим и крикнул:
— Эй! Иди сюда!
Она подошла, разминая в ладони тряпку.
— Сколько тебе лет? — спросил хозяин, пугая акцентом и особым цветом кожи, глаз — таким непривычным.
— Восемнадцать, — тихо соврала Наташа.
— У тебя есть родители?
— Нет.
Скажи иначе — погонит прочь. Зачем ему проблемы? А так есть шанс разжалобить.
— Зачем тебе деньги?
— Сестер кормить.
Вот тут правда.
Хозяин что-то буркнул Тине, та явно ответила ему: «Я же говорила»…
Он ушел.
Потом были два часа относительно спокойной жизни, полной запахов кухни, грохота алюминиевой посуды, гари, а поверх этого — однообразный, сводящий с ума звук дурной машины, которая ломает асфальт по соседству, готовит площадку для пристроек вокруг рынка. Бабах! Бабах!
Ближе к семи хозяин снова зашел, взял чаю, бутерброд. Молча смотрел, как Наташа скользит меж столов.
— Сколько ты получишь денег? — спросил он.
Наташа спокойно, честно взглянула в его отекшие, усталые до красноты очи.
— Сорок рублей.
— Это много для тебя.
— Мне надо больше.
Улыбнулся, как будто ждал этого ответа.
— Завтра вечером поедем ко мне. Если ты будешь послушной, я дам тебе больше.
Наташа смотрела. Не кивала, не бежала. Она искренне не очень понимала, чего именно от нее хотят. Но раз надо, значит, она сделает то, что надо.
— Хорошо.
Вечером собрались у Лены. Ирочка мучила Мурку, Наташа по телефону пыталась убедить Элеонору чистить зубы. Лена тихо страдала, жалея кошку, но еще больше страдала от того, что вот сейчас может позвонить Андрей… А у нее занято… У нее Наташа разговаривает по телефону с сестрой.