— Я вот что подумал, Ирэн…
Варфоломей поставил чашку, сунул руку в карман.
— Я хочу тебе кое-что показать… Не знаю, ты этого раньше не пробовала, наверное… Но когда-то надо начинать, понимаешь? Тебе с твоим плоским сознанием обязательно необходимо потрясение…
Ага! Вот оно! Ирочка убрала кружку подальше — перспектива залить кофточку грязным чаем ей тоже не нравилась.
— Короче, я сам все сделаю, а тебе останется только вдохнуть и расслабиться, понимаешь?
Конечно, понимает! Хотя…
— В каком смысле вдохнуть? Зачем?
Варфоломей вертел в пальцах серую гильзу папироски, аккуратно стучал по ней пальцем, как будто хотел добиться серебристого, хрустального звона. Лицо его было торжественным.
— Вот. Готово.
Поднес папироску к губам — осторожно-осторожно, словно в ней была драгоценная жидкость, звякнул зажигалкой…
Ирочка смотрела, все еще улыбалась, но происходящее окончательно перестало быть понятным и ее мысли беспомощно метались от одной версии к другой, и нигде не находили покоя. Что за фигня? Что у него готово? Расстегивать пуговицы или нет?
— Супертрава! Просто супер!
И он протянул папироску ей, Ирочке!
— Зачем? — не вынесла тумана Ирочка. — Зачем ты мне это даешь?
— Вот ненормальная… Я же тебе объяснил! Для твоего же блага! Я тебя, клушу, просвещаю! Курни! Просто затянись и посмотри, что будет!
— Да не хочу я это курить! Давай купим нормальных сигарет и покурим, если так надо!
— Да при чем тут нормальные сигареты! — Варфоломей начал сердиться. — Сигареты тут вообще ни при чем! Это марихуана! Слышала когда-нибудь такое слово? Ма-ри-ху-а-на! Легкий наркотик, снимающий комплексы! Воздух творчества и радости!
— Чего? Наркотик?
Ирочка вскочила. Ах, гад! Ах, козел вонючий! Марихуану какую-то ей подсунуть хочет!
— Да пошел ты! Придурок волосатый! Не нужна мне твоя марихуана! И ты тоже, дебил! Выпусти меня!
Варфоломей сначала сильно опешил, отворил рот. Потом засмеялся и смеялся все время, пока Ирочка бегала по комнате, крушила холсты, искала ключ и ругалась черными словами, так не идущими ее красивым разрисованным губкам.
— Ладно, все! Успокойся! Не хочешь курить — не надо! Просто успокойся! Сейчас я тебя выпущу, никаких проблем! Только мольберты не ломай, а то мне башку открутят за них!
Варфоломей смеялся, когда искал ключ, смеялся, когда открывал дверь, смеялся, когда ждал Ирочкиного выхода за пределы ужасной мастерской.
Ирочка задрала нос, ступила за порог, потом обернулась.
— Я думала, ты хочешь заняться со мной нормальным сексом! Всю ночь мечтала, представляла! Готовилась! А ты!
Варфоломей расхохотался еще сильнее, просто согнулся пополам.
— Ирка! Молчи! Ни слова больше! Иди с миром, не добивай меня!.. Святые Угодники, где мы живем? Что за мир! Что за люди! Сдохну щас, ха-ха-ха!
Оглушенная, обалдевшая Ирочка стояла на темном бетоне, смотрела на свои блестящие туфельки, и в голове было пусто, горячо… Никогда в жизни еще она не была так дезориентирована, как сейчас, полная слепота…
Из мастерской пахло кислым чаем, сладкой травой и персональным запахом Варфоломея, довольно приятным, хоть и не парфюмным. Ирочка вернулась назад.
— Закрой дверь! — зло сказала она, почти выкрикнула.
Хозяин снова долго ругался с Тиной. Затем исчез, и Наташа решила, что никакой «бытовой помощи» уже не будет. Забыл человек, что собирался попросить о чем-то важном, за что готов заплатить деньги. Жаль. Но ничего. Как-нибудь переживем.
Она собрала в ладошку макароны, смела лужу кетчупа, потом еще долго гоняла по столу хлебные крошки. В который раз за день? Наташа не считала, ее голова была занята другим. Она думала о танцевальном фестивале, дата которого уже была определена, и на этот день Наташа намертво договорилась с Анжеликой о замене по полной программе. И хозяйство, и сестры, и еда — всего этого для десятилетней девочки, конечно, слишком много, но и фестивали бывают нечасто.
Наташа уже примерила свой костюм. То есть костюм, конечно, был не ее, он принадлежал государству, а Наташа его получала только на время фестиваля. Но какая разница, если она будет танцевать — вся в бисерных ниточках, в воздушном атласе, в туфлях на каблучке!
Вернулся кавказец, хозяин изюма, взял чаю. Пил и смотрел на Наташу.
— Наташа!
Она обернулась.
— Ты помнишь наш вчерашний разговор?
— Да.
— Ты согласна?
— Да.
— Хорошо. Заканчивай. Я жду в машине.
Наташа дотерла столы, расставила тарелки, повозилась с мусором. Тина куда-то исчезла, в этом была странность, но в рамках разумного.
Посигналили «Жигули». Ага. Вот она, машина. Наташа села на заднее сиденье, осторожно закрыла дверь. В машинах она ездила редко, поэтому боялась сломать что-нибудь по незнанию.
— Хочешь есть? — спросил хозяин.
— Нет.
— А шампанского?
— Нет.
— А что ты хочешь?
— В каком смысле?
— Что ты сейчас хочешь?
— Ну… Хочу поговорить с вами, раз так получилось.
— Насчет денег?
— Да.
Хозяин тоскливо вздохнул:
— И ты туда же. Такая молодая… Ты не похожа на проститутку.
— Я не проститутка! — Наташа вспыхнула, сжала кулаки. Какого черта он говорит ей такое?
— Тогда зачем тебе деньги?
— Сестер кормить, одежду покупать.
— Ладно, не ври…
— Вы обещали!
— Обещал — дам.
Он загрустил, Наташа видела в зеркале заднего вида его скорбные морщины, тяжелые складки под глазами. И не могла понять: чем же она его так расстроила?
Остановились у магазина, хозяин вышел, вернулся с дамой в халате, о чем-то с ней говорил, отойдя от входной двери в сторонку. Наташа рассматривала его короткое, массивное тело в кожаной куртке, ощущала определенное беспокойство, но ничего не предпринимала. Просто смотрела в окошко, белея маленьким пятном в мрачном окне добитой «копейки». Мысли о танцах стали тонкими, незначительными, хотя не угасли совсем, и это не давало Наташе запаниковать.
Она тронула дверцу машины. Не закрыто. Этот факт почему-то окончательно ее успокоил.
Потом вернулся хозяин, бросил на заднее сиденье коробку конфет, и дорога продолжилась.
Остановились у дома. Вошли в подъезд. Все время хозяин шел впереди, словно давал ей возможность остановиться, убежать.
— Проходи.
Маленькая «хрущевка», пахнущая котами и сыростью. В темноте Наташа споткнулась о коробки, затем хозяин включил свет.
— Тут у меня такой склад, не обращай внимания. Иди в комнату.
Она разулась, протопала штопаными носочками в сердце квартиры, в единственную комнату.
Всюду коробки, ящики. Драный диванчик, прикрытый скупым одеяльцем. Телевизор на ножках, такой же, как и у Наташи дома. Черно-белый. Вместо ковра — протертый до белых ниточек полосатый половичок.
— Там мыши могут быть, ты не бойся! — крикнул хозяин из кухни. — Ешь конфеты! Я сейчас сделаю чай и приду!
Наташа кивнула, присела на краешек дивана.
Скорее бы уже поговорить — и домой. Она поискала глазами телефон, чтобы позвонить Анжелике и узнать, как дела дома. Телефона не было.
— Если хочешь в ванную — иди, не стесняйся, — голос на кухне был добрым, с отеческими интонациями. Спасибо, хороший человек. В ванную Наташа абсолютно не хотела. Она и чаю не хотела. Поздно уже.
Наконец, он пришел. С подносом и старым чайником.
— У меня тут холостяцкая посуда, извини, чашки некрасивый, битые.
— Ничего, все в порядке.
— Сахар будешь?
— Буду.
— Сколько?
— Не знаю.
Он сам насыпал ей сахар, сам размешал. И все — на ноте странного полуукора, как будто она явилась домой с тремя двойками по самым важным предметам.
— Ну, так что? — он взглянул на часы на стене. — Будем разговаривать?
— Да, — она отодвинула чашку.
Несколько мгновений смотрели друг на друга.
— Ну, давай тогда… Начинай, да? — он то ли шутил, то ли злился. Странное у него было лицо в этот момент.
— Что начинать?
— Раздевайся, я не знаю…
— Иди сюда! — позвал жаркий голос из темноты.
Лена сделала несколько шагов навстречу голосу. Ей было страшно до чертиков, и ей очень хотелось туда, к голосу. И она прекрасно знала, что кроме голоса там есть еще губы Андрея, она уже успела запомнить их фактуру, запах, температуру, всегда довольно низкую, приятный холодок. Еще у Андрея были руки, и кроме этих рук Лены касались только руки ее мамы и ее самой, Лены, руки. Касались, но не значили так много.
— Только ничего не говори, ладно?
— Ладно.
— Дай руку.
— На…
— Оп-па!
Он дернул ее и бросил рядом, на невидимое хозяйское ложе. Посмеялись, потолкались, побили друг друга подушками, еле различимыми в темноте, но довольно твердыми на ощупь. Потом Андрей, точнее, его лунная, ночная версия, силуэт стал крайне серьезен, отбросил подушки в сторону, и не успели они еще гулко шлепнуться на пол, как рука Лены снова оказалась в плену.
— Ты ведь хочешь этого, правда?
Андрей мял ее пальцы, его рука нагревалась, пускала соки, вздрагивала.
— Хочешь этого, правда?
— Не знаю…
— Конечно, хочешь! Я ведь тебе нравлюсь, да? Нравлюсь?
— Да…
— А ты мне… Ты такая… Умная… Мне так… Так хочется тебя целовать!
— Не надо… Пожалуйста…
— Ну, подожди, подожди…
— Не надо…
— Хорошо…
Оказывается, они целовались, как взрослые, лежа, обнимаясь, шаря руками. Мысли Лены категорически не поспевали за чувствами, и все очевиднее становились их врагами. Потому что чувствам нравилось все: темнота, руки, шепот, сладость и нереальность происходящего, фонтаны оживших фантазий, которые хлестали из каждой поры на коже…
Изумрудные индикаторы звука на дисплее магнитофона начали расти и набрали в высоту этажей двадцать, и каждый звук разбивал их на волны, капельки, шарики, которые разлетались и потихоньку заполняли все пространство. Пятно на потолке странно улыбалось, подмигивало, вело себя вызывающе. Да и сам потолок не отставал, гофрировался, стекал на стены, а они, конечно, не выдерживали такой тяжести и прогибались, лопались.