Виктор Николаевич покорно развернулся к источнику звука. По мере приближения Валентины Сергеевны он мрачнел, но выглядел по-прежнему гусаром.
— Виктор Николаевич! — Валентина Сергеевна зарделась, поправила локон. — Виктор Николаевич…
— Слушаю вас очень внимательно.
— Я вам с утра звонила… По поводу платьев для Ирочки Сидоровой… И других девочек из трио.
— Допустим.
— Так вот, я их достала.
— Это вас очень красит.
— Ну, что вы, спасибо… Хотите взглянуть?
— Знаете, мне придется это сделать, даже если я и не хочу. Но уже на съемочной площадке, — Виктор Николаевич ласково улыбнулся и хлопнул в ладоши. — Выходим! Кто не собрался — я не виноват!
— Мима! Мы не собрались!
Маргарита Петровна обернулась.
Опустевшая комната в заторах сумок и брошенной одежды, и две девочки с колготками гармошкой. Бесхозная Наташа и такая же бесхозная Лена.
— Господи, что ж вы не переодеваетесь?!
Маргарина Петровна закружилась по комнате. Вешалки! К черту! Не успеваем повесить одежду, потом! Гольфы! Где гольфы? В сумке гольфы, конечно! А Наташины где? В сумке? А сумка где? Платья! Фиолетовое — Лене, розовое — Наташе! Расстегнуть! Надевать через голову, а не снизу! Расческа! Забыли расческу? Ладно, возьмем на время чужую, никто не узнает!
Виктор Николаевич заглянул и нахмурился:
— Девчонки! Я же просил не буксовать!
— Сейчас-сейчас! Только бантики завяжем!
— На месте бантики завяжете! Вперед!
Огромный павильон сразил наповал. Потолка не видно, так высоко. И стен не видно. А еще лампы — нереально огромные и повсюду. Но главное — это разноцветные деревья и домики вокруг, такие веселенькие, и только с одной стороны. А с другой — деревянные и похожие на ящики из-под фруктов. Те тоже сколочены грубо и без прикрас.
В центре — конструкция-пирамидка из скамеек, ее заполняют детьми из хора. Там, где детей не хватает, ходят люди и ставят деревянные домики и деревья…
— Это декорации! — шепнула Маргарита Петровна. — А вон там — телекамеры!
Телекамеры? Ого, какие… Толстые трубы с голубым глазом впереди. Наверное, если слон поженится на жирафе, а потом на грузовике, получится вот такая камера.
— Похожи на роботов, — шепнула Лена «литейной» Наташе.
— На огромные пушки, — не согласилась Наташа.
— Они на колесиках!
— И с ручками!
— А вон у дядьки наушники!
— И шнурок болтается!
— А зачем он за ручки держится?
— Чтобы не упасть…
— Так, где хор? — загрохотало вдруг, и все дети завертелись, пытаясь отыскать великана, который мог вот так орать.
— Здесь хор! Строится! Не видно, что ли? — сказал дядька за камерой.
— Не видно, чтобы построились! Времени сколько, обратил внимание?
— Ну, так а что я могу сделать? Они тут с мамашами!
— Так, уважаемые мамаши! В ваших интересах не мешать процессу построения детей! Отойдите в сторону! Иначе все это дело затянется на неделю!
— Мама! А кто это говорит? — Лена схватила Маргариту Петровну за локоть и не отпускала, как маленькая.
— Это, скорее всего, режиссер. Он командует съемками. Рассказывает, кому где стоять и что делать.
— А где он? Покажи!
— Думаю, он сидит в какой-то специальной комнате и наблюдает за всем из окна. А разговаривает по микрофону, Леночка! Мне надо уйти!
— Не уходи, мама!
— Я буду вон там! Буду стоять и махать тебе!
— Хорошо! Только все время стой и маши!
— Давайте начинать, ребята! — проорал невидимый режиссер, и все началось.
Виктор Николаевич почти не нервничал, только улыбался очень странно, как будто у него закоченело все лицо. Ходили какие-то люди, разговаривали с режиссером-невидимкой.
— Сейчас увидите, как загорится лампочка «Микрофон включен», потом пойдет фонограмма, и начнете петь, слышите? И улыбайтесь, как будто вам всем дали по килограмму халвы!
— А что такое «фонограмма»? — спросила красавица Ирочка у старших девочек. Она легко общалась и со старшими, и с младшими. Никаких проблем.
— Это когда мы только будем рот раскрывать, а петь не будем.
— Только раскрывать? А как мы попадем в слова?
— Ну, не знаю…
— Я не умею петь фонограмму!
— Научишься!
— Ты умеешь петь фонограмму? — спросила Ирочка толстую фиолетовую Лену.
Лена еще больше испугалась и поняла, что пришел конец. Она знала много песен, прилежно учила тексты, распевалась дома громким голосом, отчего соседи вежливо советовали отдать девочку в спорт… Но песню, которая называется «Фонограмма», она не знала…
— Наташа! Ты выучила «Фонограмму»?
Дикая Наташа дернула костлявым плечом, как бы говоря: а не выучила! И мне все равно!
От этого Лене стало чуть-чуть легче, и она начала вертеться, смотреть по сторонам.
Светло-пресветло! А на потолке — столько разных штуковин! И блестящий шар, как в цирке. Дети из хора шепчутся, крутят ушастыми головами, тычут пальцами. Лена проследила за одним таким пальцем, и ее взгляд еще раз прошелся по зеркальному шару, по стеклянной будке со спрятанным режиссером, по дяде-оператору в усах, но слоноподобной, жирафообразной камере с голубым глазом и остановился на нежном профиле стоящей рядом Ирочки…
Ирочка. Они знакомы уже тысячу лет — с Нового года. И до последнего времени Лена относилась к ней, как к подружке, еще одной девочке, с которой можно поиграть, попеть песни и посмотреть, что у мягких игрушек внутри. А вот совсем недавно Лена вдруг как-то ясно и самостоятельно заметила, что Ирочка чудо как хороша.
— У нее такие волосы — белые, длинные, как у куклы, — ныла она вечерами, изучая свое изображение в зеркале. — У нее лицо, как на рисунке, и ножки такие тоненькие!
А мама, Маргарита Петровна, молчала и улыбалась, надеясь, что ребенок печалится просто так, от безделья. Ну, невозможно ведь в десять лет серьезно интересоваться собственной внешностью? Вон Маргарита Петровна и в сорок еще не интересуется.
— Запись!
Где-то вверху, в темноте, вспыхнули красные буквы «МИКРОФОН ВКЛЮЧЕН!» и зазвучала знакомая песня. А потом в воздухе еще и запело! Само собой! Лена даже услышала свой собственный голос! Это было так поразительно, что половина хора, самая мелкая и несерьезная, стала волноваться и звать мам, убегать в их объятья… Начали сначала.
Опыт пришел незаметно, как это и бывает. Оказывается, петь на телевидении не надо, надо только притвориться, что поешь. Это было страшно весело! Девчонки незаметно переглядывались и давились от хохота, а Виктор Николаевич, исполняющий обязанности дирижера, посылал им грозные взгляды. Один раз песня вдруг остановилась, а хор продолжал петь вполголоса, растерянно и фальшиво.
— Стоп, еще раз все то же самое! Извините! — сказал режиссер. — Вы все делали правильно. Это мы виноваты.
Виктор Николаевич показал девочкам кулак, и все началось сначала.
Оказалось, что сниматься страшно утомительно. Уже после пятого дубля дети раскисли и все время норовили убежать, попрыгать, присесть, прилечь. Виктор Николаевич покрылся мелкой испариной, но держал марку и только морщился иногда, как от зубной боли, пытаясь организовать своих овечек.
— Ладно, — смирился с действительностью и невидимый режиссер. — Пусть передохнут. Будем писать солистов.
А самыми главными и проблемными солистами значились как раз Лена, Ирочка и Наташа. Младше их была только хоровая массовка, которую сейчас выгнали в холл поостыть… Режиссер хотел и наших девочек оставить на потом, но передумал. Потом у них расплетутся косы, они обязательно заляпают чем-нибудь свои платья, захотят спать… Писать немедленно, пока стоят на ногах и на месте!
— Ира! Ира! — нервничала Валентина Сергеевна, толкая сумкой оператора. — Держи спину, Ира! Улыбайся! Ручки сделай, как мы учили!
Маргарита Петровна с тоской понимала, что не может дать своей дочери никаких дельных советов. Ах, какая это была мука — видеть при свете юпитеров всю нелепость своего детеныша. Восхитительная, воздушная Ирочка, девочка из сказки, с улыбкой до ушей, с подкрашенными голубыми тенями глазками, и угрюмая, конопатая Лена с косами-палочками. Одно утешало — наличие рядом такой же нелепой и угрюмой Наташи.
— А что это у вас солистки такие мрачные? — спросил режиссер.
— Мрачные? — Виктор Николаевич подошел поближе к девочкам. — Ну, не такие уж они и мрачные. Смотрите, какие они на самом деле веселые у нас!
А потом вдруг быстро, на ходу, скорчил смешную рожу — взрослый человек, педагог! — и вернулся на место. Никто ничего не видел.
Записали с одного дубля. Дядя-оператор даже поаплодировал волосатыми пальцами, ему было очень приятно узнать, что работы стало меньше.
Потом что-то где-то перегорело и в павильоне все-таки устроили большой общий антракт.
— Правда, она прелесть? — Валентина Сергеевна догнала Виктора Николаевича и заглянула своими прекрасными глазами в его глаза. — Такая гармоничная девочка!
— Валентина Сергеевна, — Виктор Николаевич остановился и на мгновение погасил улыбку.
Мама Ирочки с готовностью кивнула. Но продолжения не последовало. Виктор Николаевич несколько секунд размышлял, потом громко и выразительно вздохнул — такой вздох привел бы в сильный трепет чувствительную персону — и пошел дальше.
— Так все-таки? — крикнула Валентина Сергеевна, красиво взмахнув пальчиками. — Виктор Николаевич! Может, вам еще коньяка хорошего достать?
— Завтра! Все завтра!
Дети и родители собрались в той же комнате-переодевалке, на тех же сумках, в том же радостном бардаке.
— Завтра нам устроят отдельное прослушивание, — Валентина Сергеевна извлекла из сумочки бутерброд с сырокопченой колбаской и протянула дочке. — Ира! Салфетку не снимай! Испачкаешь пальцы!.. Я бы на вашем месте тоже попыталась как-то устраивать будущее вашей девочки. Учтите: они вырастут, уедут, и вы останетесь ни с чем! Надо воспитывать, пока слушаются.
Маргарита Петровна украшала Лену бантиками. Разумеется, сейчас в бантиках не было никакого смысла, но сидеть, сложа руки, не получалось. А бутербродами она не запаслась.