— Все в порядке, дядя Костя. Я за ней присматриваю.
— Точно?
— Точно!
— Нет, Наташ, погоди… Тут же дело такое!
— Дядя Костя! Все нормально! Так надо!
— Ну, ладно. Только вы там поаккуратнее, хорошо? А то еще придется по домам разводить…
Маргарита Петровна этого всего не видела. Сразу после выступления она ушла в свою комнату, прикрыла дверь и прилегла на диван. Кошка привычно шлепнулась на голову и тут же заурчала, начала запускать коготки в волосы, добивая до кожи…
— Рита?
Костик сунул нос в дверь, постучался.
— Я отдыхаю, не мешай, пожалуйста!
— Да я ненадолго. Скоро уйду…
Он вошел, присел на краешек дивана. Пришлось и Маргарите Петровне сесть, уставиться в угол, сделать холодное лицо.
— Я не должен был приходить, ты хочешь сказать?
— Я ничего не хочу сказать.
— Это плохо.
— Плохо другое.
— Что?
— Ты знаешь.
— Рита. Все мы грешны. Ты вот книги читаешь, я пью. Каждый сходит с ума по-своему.
— Сходи с ума в другом месте, пожалуйста.
— Я это и делаю последние два года. Просто я страшно соскучился. Хотел вас с Леной увидеть.
— Ну, что ж…
— Она так выросла! Такая большая стала.
— Да.
— А ведь она тоскует по телевидению! Это ясно.
— Почему? — Маргарита Петровна усмехнулась. — Потому, что ты тоскуешь? Я думаю, у нее достаточно сил и таланта, чтобы выбрать себе другое занятие.
— Рит, ну зачем же так? Я ведь не воевать пришел. И оставаться не собираюсь, даже если попросишь… Не надо ускорять мой уход.
— Я жалею только об одном, — Маргарита Петровна встала, подошла к окну, к вьюге и новогодним огням. — О том, что привела ее тогда на телевидение. Все были бы счастливее, если бы этого не произошло. Ты пил бы себе, как всегда. Она бы росла обычной девочкой, без претензий, отучилась бы на своем филфаке, жила бы нормальной жизнью… А я…
— А в твоей жизни ничего не изменилось, Рита. Ты как жила обычной, нормальной жизнью, так и продолжаешь ею жить. Только не думай, что счастье в покое. Счастье — это когда тебе нравится то, что ты делаешь. А еще счастье в переживаниях и любви, и в мучениях по любому поводу, в мучениях, которые заканчиваются победой. И даже поражение — это счастье, потому что оно дает тебе слезы и злость. А без всего этого нет ни жизни, ни счастья.
— И ты считаешь, что имеешь право все это говорить?
— А почему я не имею права, Рита? Потому что я старый алкаш? Потому что меня вышвырнули с моей работы и забыли навсегда? Потому, что я работаю дворником? Нет, Рита, это не повод быть несчастным. Это просто повод искать деньги, крутиться и вычеркнуть из записной книжки несколько телефонов.
Он подошел к двери.
— И если что-то и убивает меня, так это невозможность жить с вами. Я вас люблю.
— Уходи, Костя.
Если бы в комнате в это время было третье лицо, оно бы заметило, что оба эти человека сгорбились и за десять минут разговора постарели на десять лет. Но такого лица не было, и поэтому все случилось так, как случилось.
— Я больше не потревожу тебя, Рита. Прощай.
Она не ответила. Только смотрела в окно.
— А где Костик? — Лена осмотрелась, вышла в коридор. — Куртки нет. Народ, дяди Костика никто не видел?
— Да курить пошел, скорее всего!
Лена успокоилась, вернулась за стол.
— Ну, вот! — Ирочка взмахнула вилкой. — Я ему говорю — отвали, а он — поцелую и отвалю!
— А ты?
— Ну, что? Пришлось целовать!
Нет, неинтересно. Иркины байки хороши только первые четыре часа. А потом от них начинает мутить. Лена повернулась к Роме.
— Что грустишь?
— Да так.
— В институте проблемы?
— Нет, там все нормально.
— Дома?
— Дома? Разве у меня могут быть проблемы дома?
Рома к двадцати голам превратился в высокого тонкого юношу сказочной персидской красоты. За ним вереницей бродили юные романтичные особы и дамы постарше, возжелавшие преступной дружбы со столь нежным персиком. Домашний телефон изнемогал под тяжестью вздохов, страстей и слез, изливавшихся в одном направлении — в ухо Ромы. Слава Богу, другое направление не было перегруженным, иначе телефон отказался бы работать вообще.
Рома был одинок и печален. И близких друзей это не могло не волновать.
— Я могу тебе как-то помочь?
— Нет.
Лена вздохнула и еще долго смотрела на родинку в районе Роминого виска. Она была именинницей, могла кокетничать и качать права, требовать от всех радостного оскала. Но раз человеку плохо — какой уж тут оскал?
— Пей еще!
— Не могу! — Анжелика уже еле разговаривала.
— Пей!
— Наташка! Не надо!
— Нет, ты у меня напьешься раз и навсегда!
И она звякнула стаканом об Анжелкины зубы.
— А вы сериал про Розу смотрели? — заводила Ирочка, лопая колбаску, — или Санта-Барбару? Лично мне ну не очень уже! Как-то они там одеваются странно! Раздражает! Так давно не носят, а они напялят это барахло, да?
Гости терпеливо переглядывались, но не комментировали.
— А еще я «Поле чудес» обожаю! Якубович такой пупсик! Смешной, с ума сойти можно! Включишь и ржешь! О! Кстати! — Ирочка поняла, почему так скучно. — А давайте телик включим! Там должны Песню Года показывать!
— Фу! — продвинутые студенты, дети перестройки, не выдержали и взглянули на Ирочку с игривым презрением. Она бы еще «Аншлаг» предложила включить в то время как за столом, наконец, завязался интересный разговор о роли Бунюэля в жизни Сальвадора Дали.
— А ну вас!
Ирочка встала, поискала на старом «Горизонте» кнопочку «Вкл» и…
Андрей??
Е-мое… Андрей Волков в телике…
Несчастье Ленкиной жизни…
И, в общем, все так же красив…
Студенты продолжали зудеть о мировом значении сюрреализма, о завтрашнем зачете, о новом преподе, невыносимо бездарном, а Ирочка с Наташей, мучительницей Анжелки, притихли и медленно-медленно обернулись к имениннице.
Лена была там же, на своем центральном месте, держала в руке вилку с недобитой картошкой. Но с ее лицом произошла странная метаморфоза. Художник бы сказал, что это лицо стерли, размазали грубой мешковиной. Рельеф остался на месте, а цвет пропал.
— Ленка, только без паники. Сейчас мы этого козла переключим! — Ирочка принялась нажимать на кнопочки, а кнопочки, затертые временем, нажимались плохо, и Андрей никуда не девался, как разрывная пуля со смещенным центром.
— Что за мачо? — спросила одна студентка. — Чего это вы на него уставились как на икону?
— Да не мачо, а козел! И телик тоже козел!
Ирочка еще пару раз шлепнула длинным ногтем по плоской, безнадежной клавиатуре телевизионной панельки, а потом просто дернула за хвостик-шнур и убила мерзавца окончательно. Экран погас.
— Лен! А расскажи, как ты на первую пару опоздала! Прикиньте, народ, открывается дверь…
Лена встала и ушла, не дослушав историю о своем маленьком приключении. История была средненькая, рассказывалась просто так, чтобы поддержать праздничный фон. Но ушла Лена, конечно, не потому, что понимала всю нелепость своего героизма в ней.
— А чего это с именинницей? — спросили студенты.
— А ничего! — Ирочка двинулась следом. — Скучные вы, вот и ушла именинница!
Она исчезла в коридоре, потом снова вынырнула на секунду и прожурчала, яростно сверкая глазами:
— Вы бы еще о валовых процентах поговорили на дне рождения у молодой девушки!
— Пей! — зло сказала Наташа.
Ленка под присмотром Ирочки. Значит, можно вернуться к главному делу вечера. Хотя лучше было бы рвануть сейчас вслед за девками в холодный подъезд и там погрузиться в космос переживаний.
Анжелика тупо смотрела в сторону, слушала тишину, улыбалась прямо в растерянные лица гостей. И очень удивилась новому стакану.
— Ленка! Ленка! Стой! Вот, дура! Идиотка!
Ирочка вернулась в квартиру, схватила две куртки наугад и рванула вслед за подругой на улицу, на январский морозец.
— Ленка! Стой! Я на каблуках! Испорчу туфли — не прощу!
Лена еще бежала пару секунд, потом остановилась и медленно побрела к ближайшему подъезду. Там ударилась о стену и сползла вниз, на корточки.
— Вот кобыла тупая! — Ирочка швырнула на нее куртку. — Вот ненормальная! Чего тебя сюда понесло, ты скажешь?
Лена рыдала, сжимая голову руками.
— Ты понимаешь, что я сейчас из-за тебя стою в бретельках и на каблуках на десятиградусном морозе? А? Тебе пофиг, помрешь ты или нет, а мне еще хочется жить, ясно? Давай вставай, идем домой!
Лена не отвечала, только билась головой о колени.
— Вот, еклмн, — Ирочка пошарила в кармане куртки, счастливо присвистнула. — Отличный куртец! Дырочка в подкладке и сигареты! Я люблю твоих филологов!
Она закурила, осторожно присела рядом, прикрыв курткой голые коленки.
— Ну, чего ты? Увидела первую любовь и раскисла? Да столько времени прошло, Ленка! Уже давно пора прекратить на него обижаться! Пусть себе живет, козел… Или ты его к телику ревнуешь?
Ирочка сказала это, и сама удивилась собственной мудрости. Конечно! Ленка обиделась на всех этих режиссеров-тупарей, на систему, которая ее выдавила, выбросила вон, а этого муфлона обласкала и пристроила на экран!
— Да ладно тебе, Ленка! Ну их всех к свиньям! Пусть себе пыжится! А мы будем жить своей жизнью… Вон, праздник у нас, курочка фаршированная…
— Ирка! — Лена подняла красное, распухшее до мясного состояния лицо. — Я до сих пор его люблю, Ирка!
— Чего ты до сих пор, Ленка? Не расслышала?
— Люблю его!!!
— Любишь?
— Да!!!
— …Офигеть!..
Ирочка выдохнула дым и притихла. Пять лет прошло… Любить кого-то пять лет! Не видя, не зная с кем он, что делает… Это же какая-то несусветная мука…
— В смысле ты его сейчас увидела и поняла, что любишь?
— Нет! Я его всегда люблю! Каждый день! Я помню о нем каждую минуту, понимаешь?