Забегали фотокоры. Вот тут модели, конечно, очень профессионально попросили не снимать лица. Фотокоры побожились, что никаких лиц не будет, только части тела.
Из зала потянулись желающие взглянуть на то, как творится Вечность. В крайнем случае, если процесс создания шедевра останется настолько интимным, что на него нельзя будет указать пальцем, тогда просто попялиться на голых девок. Организаторы предвидели такой момент и приготовили каждой паре «художник-модель» ширму, за которой целомудренно скрывалась голая натура, а зрители видели только спину художника. Но зато когда спина двигалась в сторону, можно было наблюдать красивые, помеченные краской кусочки моделей.
И только девушка-сюрприз по задумке организаторов была выставлена на всеобщее обозрение. Для придания зрелищу остроты и чтобы подчеркнуть народность конкурса. Конечно, с предполагаемой моделью Милкой этот сложный вопрос был улажен, но в свете форс-мажора проблема снова выплыла наружу и закачалась на волнах. А согласится ли наша Золушка-уборщица с такими условиями? А разденется ли она пред толпой?
— Пал Палыч! Минуточку! — аферист Гарик оттащил Наташу от шефа, который уже расстегивал пуговки на пиджаке, готовясь приступить к рисованию.
Наташа тряслась от ужаса, как мокрая кошка. Но и господин Гарик переживал.
— Чувиха! Если ты не подведешь, я тебе… Все, что захочешь, а? Вот любой каприз в пределах разумного — сапоги там, цепочка золотая… Теперь уже шефа обломать нельзя, понимаешь? Надо раздеться прямо здесь и… Короче, разденься и стой, а он тебя размалюет, и потом потанчить децл, и все!
Наташа оглянулась: два десятка лиц, как в тумане. Сиреневом. Улыбаются. Смотрят пониже плеч, скользят взглядом. Потом замечают ее лицо, удивляются, толкают друг друга — смотри, какая модель странная! Побитая. Несколько фотокоров. Ждут, когда же она обнажит истину. То есть разденется, и поскорее, а то еще столько чего надо запечатлеть, столько прекрасных грудей и ягодиц… И шеф без пиджака, красный от творческого смущения. А рядом на столике — две коробки гуаши, кисточки… Как набор хирурга или ножи для разделки мяса…
— Я тебя не обману! Слышишь? Я тебе слово даю! Завтра с утра мы с тобой едем и таримся по полной программе! И сотку ты оставляешь себе, слышишь?
— Итак! — крикнули со сцены. — Конкурс начинается! Паааехали!
Заиграла музычка, и народ окончательно сместился к художникам. Ух, чего там началось! Ох, как залетали кисти, как зафыркали модели, страдая от первых холодных мазков! И голые кругом! Много голого тела в разных позах и конфигурациях, отчаянная суета художников, которые как-то сразу и сами оголили торсы или хотя бы предплечья, спасаясь от краски и жары. Через десять минут все это стало напоминать бой быков или битву гладиаторов, с той разницей, что у гладиаторов была если не одежда, то хоть щиты для прикрытия, а быкам одежда не требовалась в принципе…
— Давай-давай! — кричали люди.
Шеф улыбался и играл кисточкой.
Гарик отошел к зрителям и оттуда посылал в космос отчаянные мольбы…
Наташа окончательно сбросила рубашку. Осталась в старых джинсах, кроссовках и фабричной маечке.
Одобрение на мужских лицах. Безразличие на женских. Вспышка фотоаппарата.
Наташа расстегнула пуговку джинсов и легким движением бедра спустила их вниз. А потом просто вышагнула из кучки старых одежек, по ходу стащив и кроссовки.
В носках и в майке. Забавный ход. Зрители заулыбались. Какая милая сегодня программа!
Наташа аккуратно присела, стянула носочки — старенькие, застиранные, в ворсинках и катышках, а потом сразу и майку. Чего томить людей?
Вспышки и вспышки. И вспышки, и вспышки, и вспышки. И блестящие глаза людей в паузах между вспышками.
А грудь у Наташи была что надо…
И все остальное было что надо…
Поэтому когда она избавила себя и других от необходимости видеть нелепые детские хэбэшные трусишки и предстала во всей своей первородной красе, залу стало ясно, почему именно этой девушке даны такие авансы и счастье подставить свое тело под кисть Великолепного Шефа…
— Ой, мля, — сказал шеф, вытирая рукавом лоб. — Ой, какая красота! Дайте отдышаться!
Завертелся в поисках помощи и поддержки, счастливый, довольный по самые помидоры.
— Давай-давай!
— Рисуй, а то мы сами разрисуем!
— Пал Палыч! Держись! Мы с тобой!
— Да что мне с ней делать-то? — Пал Палыч истерично смеялся, разводил руками, краска капала на пол. — Я ж даже линию провести не смогу! У меня все колотится!
— А ты ее на пол уложи!
— Ты ей торговый знак нарисуй на левой сиське!
— А ты ее отведи за угол и там порисуй как следует!
— Ой, пацаны! Я после такого подарка не то что рисовать — говорить разучусь! — Пал Палыч повернулся к своей модели, завращал глазами, пытаясь объять взглядом все сразу, отчего на его лице появилось выражение ребенка, которому разрешили в магазине игрушек выбрать один, но любой подарок, и его колбасит не по-детски, поскольку хочется все сразу…
— Ой, мама дорогая, — Пал Палыч нерешительно ткнул кистью куда-то в область Наташиного плеча. И сразу же по плечу вниз потек горный ручеек синей краски.
— Вот видишь? Само все получается!
— Давай, когда еще тебе красивая девка разрешит на себе картинки рисовать?
— Напиши на ней: «Не забуду мать родную»!
Пал Палыч нервно хихикал и произвольно ставил точки на разных участках предоставленного ему тела. Каждое попадание встречалось зрителями на ура, комментарии и советы сыпались ведрами, атмосфера была праздничная, все улыбались.
Наташа просто закрыла глаза и ждала, когда это кончится. У нее было одно приятное умение, приобретенное: она умела выключать все чувства и в добровольной коме переживать острые моменты. Вот сейчас был очень острый момент. Настолько острый, что Наташа понимала: жить после такого позора не имеет смысла. Но деньги останутся.
— Ну, пацаны…
Гарик был похож на счастливого молодого ученого, который только что успешно осуществил запуск экспериментальной модели вечного двигателя, его глаза светились тихим счастьем.
— Какое красивое тело! — сказал кто-то из «творческих». — Вы, девушка, из какого агентства?
Поскольку девушка не отвечала, «творческий» оторвал взгляд от ее груди и взглянул в лицо. И понял, что с таким лицом девушка не может быть в агентстве. Тихо удалился, продолжая издалека рассматривать ее уникальные формы и сокрушаться по поводу несправедливой судьбы, которая так распорядилась, что вот лицо у девушки совсем никуда не годится…
— Выпейте горячего чаю! — сказали над ухом.
Над ухом Наташи.
А прошло уже время. И стоять было зябко и трудно.
Так что на чай Наташа отреагировала. Вернее, отреагировал ее скорченный, продрогший до трупного состояния организм.
Просто официантка, знакомое лицо. Протягивает дымящийся пластиковый стаканчик. Как хорошо! Наташа запустила внутрь горячее, почувствовала, как отступает судорога, выдохнула.
— Слушай, может тебе коньячку? — шеф неожиданно догадался, что девушка, которую он размазывает последние тридцать минут, минимально живая. И посмотрел ей в лицо.
— Не надо, — сказала Наташа. — Рисуйте быстрее, пожалуйста.
А он притих, рассматривая ее отметины, потом тихо поинтересовался:
— Это где тебя так угораздило?
— Не важно.
— Ты не подумай, я не пристаю… Просто интересно.
— Неинтересно.
— Ладно.
Шеф отложил кисти, обернулся к Гарику:
— Все, хорош. Накройте ее чем-нибудь, водки дайте. Чего стоишь?
Гарик охотно согласился с командой. Через мгновение Наташу уже укрывали каким-то махровым полотенцем, протягивали ей новые стаканчики.
— Молодец, чувиха! — шептал Гарик. — Шеф доволен, все в порядке! Теперь осталось самое главное! Надо будет выступить на сцене и, типа, выгодно продемонстрировать рисунок. В танце…
Наташа молчала.
— Ну, ты же помнишь про завтра? Вот сиди пока и думай, что ты хочешь… Блин, по-моему, ты сорвала классный банк, чувиха! Тебе жутко повезло!
На трассе Ирочка совсем расслабилась. Сколько раз гоняли в Россию по разным вопросам, столько раз за рулем сидела она. Правда, ехали они чаще всего рано утром, когда дорога чистенькая, народу минимум — катись себе по прямой, получай удовольствие. А сейчас был глубокий вечер, почти ночь. Но какая разница, если вся жизнь впереди, и ты сама себе хозяйка, а под тобой сто десять лошадей, и можно рулить, газовать, вертеться, орать. Никто тебя не остановит. Никто не вмешается.
Конечно, Ирочка не была настолько безбашенной, чтобы не продумать алгоритм действий. План прост: часиков до пяти утра ехать, а под утро припасть к какой-нибудь стоянке под Смоленском и всхрапнуть до девяти. В сумке на соседнем сиденье — свежие джинсики, маечка, косметичка и др. Полчаса с утра наедине с этой сумкой — и Ирочка будет звездой, сделает все дела и ляжет на обратный курс. А вечером — Минск. Все красиво.
Кроме одного. Часу в третьем Ирочке дико захотелось спать. Она даже растерялась от такой внезапной атаки организма. Вот просто три минуты назад она еще была человеком разумным, уверенно вела большую машину, и вдруг приходится таращить глаза, усилием воли и зрачка собирать в одну разбегающуюся надвое полосу на дороге…
— Не спать! — сказала Ирочка. — Не спать! Не спать!
И никакой музыки, это же надо! Машина без приемника! На фиг такая машина?
— О-кей, — Ирочка проморгалась. — Будем говорить. Сами с собой. Здравствуйте, Ирина! И вам, Ирина, добрый вечер! Итак, приступим! Вы не против? Нет, я не против! Супер. Тогда скажите, пожалуйста, Ирина, что вы думаете о своей внешности? О, я очень, очень красива! У вас тайные комплексы? Да. У меня маленькая грудь. Это ужасно. Я, конечно, никогда никому не признаюсь, что это моя беда, но мне так хочется такие сиськи, как у Наташки!.. А что вы думаете о Наташке? О! О Наташке я думаю, что она… Несчастная дура. Ей все время не везет. Блин, в двадцать лет жить только для того, чтобы содержать сестер и мать — это ужасно. Мне ее очень и очень жаль. Я даже простила ей долг. Более того. Если мы с ней помиримся, — а я готова пойти навстречу, если она попросит прощения, — то я даже могу отдать ей все свои старые одежки. Они в очень хорошем состоянии, просто я их уже не буду носить, потому что я слежу за модой. А Наташке все равно, что на ней. Главное, чтобы все пуговицы были на месте… Блин, ну как так можно жить, я не понимаю? Ходит, как страшилище! Вечно в этих штанах! Вечно смотрит исподлобья! Меня бесит ее дикость! Меня бесит ее упрямство! Меня бесят