— Сколько говорить, что я не Сидорова уже, — поморщилась Ирочка, не поднимая головы на зов. — Блин! Пока по голове не дашь, не запомнят!
Рома тихо встал, удалился, вернулся уже с деканом.
— Ира! Ну, что такое? Я зову-зову!
— Вы не меня зовете! Моя фамилия — Красивая! Между прочим, уже два месяца!
Декан знала, что у Ирочки дурной характер. Еще она знала, что имеет право сейчас дать пинка этой наглой пионерке и выпереть ее вон за неуважение к старшим. Но она знала так же, что ее выступление — через одного человека. А еще она знала, что талантливее девочек у нее на потоке просто не бывало. И, самое главное, знала, что в итальянском городе Римини она отвечает и за Ирочку, и за ее выступление. Это очень охлаждало пыл.
— Ира! Прошу тебя, возьми инструмент и иди к сцене. Там за кулисами тебя ждет администратор.
— Можно, я бутерброд доем?
— Пусть доест, — сказал Рома. — Я прослежу за тем, чтобы она через пять минут была на месте.
Какое счастье, что этот чудесный мальчик с дирижерского факультета, муж Иры, тоже поехал на конкурс! Если бы не его ангельский голос, ласковый взгляд и графские манеры, если бы не его умение разговаривать с заразой Ирочкой… И ведь за свой счет мальчик поехал! Такой молодец! Оставил учебу и поехал вместе с женой!
А было так.
В тот вечер, когда Ирочка обнаружила внутри себя нежелательные признаки новой жизни, она произнесла приблизительно следующее.
— Ромка! Не ославляй меня никогда! Обещаешь?
— Обещаю, — сказал Рома, взмокший от ее слез.
Утром они вместе поехали в клинику. Вместе зашли к врачу. Та долго пыталась их убедить, что вакуум — не выход. Что нужно рожать. При этом все время апеллировала к мужу, как будто он был виноват в том, что происходит (хотя какие могли быть варианты?). И как будто только от него зависела судьба будущего ребенка.
Рома страшно маялся под жгучим взглядом доктора, бледнел, нес какую-то чушь про то, что еще рано, что они молоды, что жена не хочет. Но врачу было ясно, что жена очень хочет, а вот молодой безусый папаша испугался и желает сейчас вернуть себе старые добрые времена, когда можно было весело заниматься сексом и ни о чем не думать.
Потом Ирочку увели, и Рома успел основательно задремать в мягком кресле. И когда проснулся от цокота знакомых каблуков, на улице уже смеркалось.
— Месяц никакого секса, — сказала врач и улыбнулась. — Желаю удачи.
А Ирочка рыдала и висела на его плече. И пришлось несколько раз остановиться, прежде чем они добрались до машины. И в машине она взялась за руль не сразу, просто выла, размазывая сопли и комментируя свои ощущения. А у Ромы скулы сводило от ужаса, когда он представлял, что Ирочке пришлось пережить.
— Ты мой лучший друг! — сказала тогда Ирочка. — Ты мне ближе, чем родители! Я тебя так люблю!
Разве мог он после этого не поехать с ней на этот конкурс? Она была такая слабая, такая вспыльчивая…
— Это меня объявляют? — Ирочка напрягла ухо. — Намбер найн, Белорашн… Меня!
Один отчаянный взгляд в сторону Ромы — тот показал ей большой палец, и ступила на сцену.
А Рома отошел в сторонку, чтобы не мешать ходить людям и стал слушать.
Конечно, аккордеон не саксофон. Даже не гитара. Но что делала с ним Ирочка! Она выжимала такие ноты, так задорно похрипывала в ритме латины!
Никакой натуги, никакой физиологии рук, мысль о том, что эта серебристая россыпь звуков рождена фалангами просто не возникала!
Потом она заиграла танго. О! Никто так не играл танго, как Ирочка!
— Талантливая девочка, — кивнула декан в ответ на сказанное ей по-английски кем-то из закулисных людей.
Рома вспомнил ее слезы тогда, после клиники. А еще она в тот же вечер уехала гонять на машине. Сказала: я хочу снять стресс, мне надо полетать где-нибудь в одиночестве и темноте. Рома ее отпустил и с ужасом ждал, что ему позвонят и сообщат об аварии. Но она вернулась часа через три, зареванная, но уже спокойная. Больше они о клинике не вспоминали.
— Браво! Браво! — закричали в зале.
Рома встрепенулся, зааплодировал вместе со всеми. Потом появилась счастливая Ирочка, стянула инструмент, отдала его декану, а сама бросилась Роме на шею и вопила, какая она счастливая.
Воистину, музыку придумали в награду нам, людям!
— Алло! Это я куда попал?
— На кабельное телевидение.
— Вас-то мне и надо! Здравствуйте!
— Здравствуйте, — сказала Лена и махнула видеоинженеру Коленьке, чтобы продолжал монтировать.
— У вас появилась новая музыкальная программа.
В ухе кольнуло. Лена взяла монтажный лист и начала рисовать крестики.
— Так вот. Я хотел бы высказаться насчет вашей новой программы. Видите ли, я пенсионер. Много лет слежу за развитием телевидения. Сам отработал на радио тридцать лет, диктором… Так вот. Мне всегда нравились ваши тенденции. Но сейчас я хочу высказать свое возмущение. Вы меня слышите?
— Слышу, — тихо кивнула Лена.
— Так вот. Прекрасная тема — музыка. Можно показывать молодежи лучшие концерты мира, симфонические шедевры, а вы вдруг пошли по низкому пути! Зачем эти ужасные писки, вопли? Вы всерьез считаете это музыкой?
— Что именно?
— Ну вот, я записал. Вы показывали… Сейчас… возьму очки… Вот…. Вы показывали Дире Стратес… Там, кстати, голый зад все время мелькал… Это, по-вашему, нормально?
— Даэр Стрейтс, — бесцветно поправила Лена.
— Или вот… Тина Турнер… Абсолютно развратная женщина… Явно немолодая уже, а скачет по сцене без юбки… Я считаю, что это разврат… Вы так не считаете?
— Ну-у-у….
— Отдельный разговор у меня по ведущей… Знаете, я все могу понять… Но зачем же вы взяли такую, мягко говоря, легкого поведения девушку? Она же просто вызывающе себя ведет? Как это возможно, чтобы диктор в кадре сидела, задрав ноги выше головы? У нее и диафрагма в связи с этим всегда зажата! Это же возмутительно! Я требую, чтобы были приняты меры! Вы кто? Секретарь?
— Нет, я ведущая той самой программы.
Говорящий загрустил. Была мучительная пауза.
— Ну, как раз хотел сказать, что у вас неплохая дикция. Голос очень приятный. Я ведь профессиональный диктор, тридцать лет…
— Спасибо…
— Ну, что же… Я рад, что нашел понимание… Можете не фиксировать мой звонок… Я уверен, вы — здравомыслящие люди, отреагируете на сигнал правильно…
— Да, конечно…
— До свидания!
— До свидания!
Боже, как стыдно!! Как же стыдно! Ужасно, отвратительно!
Видеоинженер загадочно улыбался, лихо шлепая по кнопкам.
— Что, получила плевок от народа?
— Да.
— Ну, не тухни! Пусть себе звонят! Им делать нечего, вот и наяривают. Нормальные не позвонят.
Лена улыбалась, кивала, а внутри было кисло-прекисло. Как же так? Ведь они все делают правильно, думают над каждым шагом? Сергей может позвонить среди ночи, чтобы рассказать, что он придумал, какой ход для привлечения зрителей!
— Говорил, что показываем неправильную музыку, да?
— Да. Ему Тина Тернер не понравилась…
— Ну, ты же все понимаешь! Ты же сама понимаешь, что это за человек, если ему не нравится Тина Тернер!
— Ага, да…
Естественно, он прав. Звонящий явно находится в другой возрастной категории… как там Сергей говорил? Наша аудитория — это молодые, платежеспособные люди… Но ведь хочется понимания со всеми… Все люди важны как зрители, без деления на категории… Ах, как горько, что зрителям не нравится! Просто не хочется жить!
Она вышла с трубкой в коридор, набрала Сергея.
— Слушаю! Только говорите быстро, я занят!
— Сергей, это я!
— Ленка? Ты не на монтаже?
— Нет, я монтируюсь, все в порядке. Тут мне звонил один возмущенный зритель…
— Один? Один возмущенный зритель — это ноль, ничего!
— Он ругал нас за Тину Тернер и за мои ноги…
— А ему лет сто, судя по всему?
— Ну, около того…
— Надо было сразу послать в задницу. Не позволяй разным старым пердунам портить тебе будущее! Он помрет через неделю, а тебе еще звездой быть!
— Я понимаю, но…
— Все. Иди и работай! Сделай крутую программу назло всем старым козлам!
— Сергей! А можно я в джинсах буду сниматься?
— Нет! Все, вопрос закрыт! Пока.
Лена хотела еще говорить, надо было как-то успокоиться, найти в себе хотя бы сантиметр желания «делать крутую программу». Позвонить бы Наташке, но ведь Наташка в деревне. Даже Ирке не позвонишь. И потому что с Иркой до сих пор война, и потому что она уехала в Италию… Но кому-то же надо рассказать о той беде, которая поселилась в мозгу?
— Коль, поговори со мной, — попросила она видеоинженера.
Тот с готовностью сунул в зубы сигарету и вышел.
Они стояли под окном, молчали. Видеоинженер густо курил, Лена смотрела на проезжающие машины. Странно, но эти машины как будто растащили, развезли ее печаль, намотали на оси и утянули подальше. Десять минут горя — и все пришло в норму.
И просто молчали. Видеоинженер курил. Она смотрела на машины.
— Спасибо за поддержку, — сказала Лена Коленьке.
— Не за что, — весело отозвался тот. — Всегда рад пообщаться!
— Наташ! Иди к нам! Мы «секретики» сделали! Найди!
Наташа воткнула лопату в землю — та вошла мягко, вкусно так, — двинулась в сторону «лягушатника». Еще на прошлой неделе они с Алексеем соорудили что-то вроде песочницы размером с хорошую поляну, причем песок был привезен специально, откуда-то издалека. Но, конечно, не для того, чтобы малолетние Петровы в нем копались, это уже в процессе было придумано такое занятие и для девиц и для песка. Изначально песок приволокли для решения садово-дизайнерских задач.
И Наташа снова была благодарна Алексею. И за то, что не отмахнулся от ее робкой идеи использовать белый речной песок. И за то, что сам предложил запустить в него девчонок.
— Найди наши «секретики»! Ну, ищи!
Наташа опустилась на коленки и поползла по мягкому велюру песочка, руками вспахивая верхний слой.