мали крещение[296].
В соответствии с преданием, которое впервые было зафиксировано в VIII в. на греческом языке, один христианин в Бейруте переезжал в новый дом и забыл взять с собой икону, изображавшую распятие Христа. Иудеи, которые туда заселились, принялись измываться над этим образом, повторяя муки, которым Христос подвергся на Голгофе. Они вбили в его ноги и руки гвозди, протянули ему губку с уксусом и желчью, пробили его правый бок ударом копья. После этого произошло чудо: из раны потекла кровь, смешанная с водой, — так же как из бока самого Иисуса, когда его пронзило копье сотника Лонгина (Ин. 19:33) (рис. 90).
Рис. 90. На этой миниатюре иудеи в высоких шапках «истязают» образ Христа. В западной версии сюжета место иконы заняло скульптурное распятие.
Винсент из Бове. Зерцало истории. Париж, начало XV в.
Paris. Bibliothèque nationale de France. Ms. Français 310. Fol. 353
Увидев чудо, бейрутские иудеи собрали эту жидкость и попробовали дать ее своим больным единоверцам. Слепые тотчас прозрели, паралитики встали, а мертвые начали восставать из могил. Тогда глаза иудеев открылись, и многие из них обратились в христианство.
Эта история приобрела особое значение в эпоху противостояния между византийскими иконопочитателями и иконоборцами. Известие о чуде, призванное продемонстрировать силу христианского образа, было публично прочитано во время Седьмого Вселенского собора (787), который противостоял критикам икон. С христианского Востока история о бейрутском распятии пришла на Запад. Там в память об этом чуде даже появился особый праздник — Страсти образа Господня (9 ноября). Многие храмы (Пизанский собор, собор Сан-Марко в Венеции, Сент-Шапель в Париже) в разные времена претендовали на то, что у них хранится ампула с чудесной кровью, пролитой бейрутским распятием, и вокруг нее возник пламенный культ. В католическом мире бейрутская история стала матрицей для многих аналогичных обвинений в адрес иудеев и новых рассказов о чудесах, сотворенных другими образами, которые (якобы) подверглись атаке с их стороны. Если в греческой версии иудеи атаковали икону, на Западе ее стали заменять на привычный там образ распятого — скульптуру.
В отличие от избиения св. Николая, любая агрессия против образов Христа в таких историях однозначно интерпретировалась как преступление, совершенное из ненависти к Спасителю и христианской вере. Здесь же иноверец хлещет плетью образ святого за то, что тот не оправдал возложенных на него ожиданий, и его ждет не наказание, а двойная награда: св. Николай возвращает ему похищенное сокровище, а крестившись, он получает шанс спасти свою душу.
Первоначальная цель иноверца (язычника или иудея) как персонажа истории — сохранить свое добро. Цель самой истории — как чуда в составе жития св. Николая или как изображения на витраже, алтарной панели или миниатюре в рукописи — в том, чтобы прославить силу христианского образа; показать, что святой, действующий через него, готов снизойти даже к тем, кто в него (еще) не верит, пусть и доверяет ему охрану своего имущества, и, приведя иноверца к крещению, продемонстрировать торжество христианства над любым иноверием. Финал a posteriori оправдывает радикальные средства, которые главный герой применил к иконе или статуе. Потому насилие над образом св. Николая так часто — и без всякого осуждения — изображали в циклах его чудес (рис. 91)[297]. Избиение небесного заступника приводит к обращению того, кто на него покусился.
Рис. 91. Фрагменты миниатюры с историей св. Николая: иудей поручает св. Николаю охранять свой дом; воры грабят его; иудей наказывает статую святого, стоящую на пустом сундуке.
Часослов. Фландрия, 1500–1510 гг.
Oxford. Bodleian Library. Ms. Douce 112. Fol. 160
Образ как заложник
В XIII в. в церковной проповеди множатся сюжеты, где к похожим методам прибегают не иноверцы, а христиане — и никто их за это не осуждает. Цезарий Гейстербахский в «Диалоге о чудесах» поведал историю, которую я уже кратко упоминал в первой части. В часовне замка Фельденц стояла древняя, грубо исполненная, но наделенная большой силой статуя Девы Марии с младенцем (рис. 92). Жившая в крепости дама по имени Ютта горячо ее почитала. Однажды, когда ее трехлетняя дочь, жившая у кормилицы в соседней деревне, вышла поиграть, ее в лес утащил волк. Узнав об этом, Ютта бросилась в часовню, отняла у Мадонны младенца Христа и в слезах прокричала: «Госпожа, вы не получите собственного ребенка, покуда не возвратите мне моего». Вскоре девочку нашли живой, и Ютта с благодарностью вернула Деве Марии ее младенца[298]. Эту историю, по словам Цезария, ему рассказал Герман — аббат монастыря Мариенштатт, узнавший о происшедшем из уст самой Ютты.
Рис. 92. Мы, конечно, не знаем, как выглядела статуя из Фельденца. Поскольку в начале XIII в. ее воспринимали как древнюю и грубую, возможно, она была похожа на эту деревянную фигуру, созданную в Бургундии почти за век до того. Дева Мария восседает на престоле, а у нее на коленях сидит Христос, который благословляет человечество. Такой иконографический тип известен как Sedes sapientiae — «престол мудрости». Голова Иисуса не сохранилась — кто-то ее отломал.
Дева Мария с младенцем. Бургундия, ок. 1130–1140 гг.
New York. The Metropolitan Museum of Art. № 47.101.15
Отчаявшаяся мать отнимает (отламывает?) у статуи Богоматери фигурку Иисуса не потому, что хочет наказать образ или отрицает его силу, а чтобы ее активизировать и заставить Мадонну откликнуться на ее мольбу. Показательно, что прямо перед этой историей Цезарий рассказывает о другой даме из того же замка, которая потешалась над уродством статуи и была за это наказана Девой Марией. Сын лишил насмешницу всех владений, выгнал из дому, и, чтобы не умереть с голода, ей пришлось нищенствовать. Благочестивый шантаж дозволен, неблагочестивый смех — нет.
В сборниках exempla XIII–XV вв. история о шантаже Девы Марии с помощью фигурки ее ребенка встречается в нескольких вариантах. В них Иисуса конфискует благочестивая, но отчаявшаяся мать, чей сын попал в плен к врагам или даже был повешен за какое-то преступление. По милости Богоматери пленник тотчас же возвращается, а казненный воскресает[299].
Этот сюжет периодически иллюстрировали. Например, его можно увидеть в роскошной рукописи «Чудес Девы Марии» Жана Миело, которая в 1456 г. была создана для бургундского герцога Филиппа III Доброго. Мастер Жан Ле Тавернье изобразил, как дама на виду у других молящихся почтительно забирает младенца Иисуса у статуи Девы Марии, стоящей на алтаре (рис. 93)[300].
Рис. 93. Женщина отнимает у статуи Девы Марии ее сына.
Жан Миело. Чудеса Богоматери. Ауденарде, 1456 г.
Paris. Bibliothèque nationale de France. Ms. Français 9198. Fol. 137v
В XVII в. exemplum об отчаявшейся матери через переводы католических текстов попал и в русскую книжность. Однако там непривычная для православного культа статуя Девы Марии была заменена на икону. В отличие от фигуры, вырезанной из дерева или камня, младенца, написанного красками на доске, просто у матери не отнимешь. Тем не менее русские адаптации сюжета этот момент никак не комментируют и не пытаются объяснить. На миниатюрах мы видим, как отчаявшаяся мать, чей сын по ложному доносу был посажен в темницу, держит в руках младенца Иисуса, который только что сидел на коленях у Богородицы, а потом несет его к себе в дом, чтобы спрятать в сундуке (рис. 94, 95)[301].
Рис. 94. Звезда пресветлая. Новодевичий монастырь, 1686 г.
Санкт-Петербург. Библиотека Академии наук. П. I. A. № 58. Л. 151об.
Рис. 95. Безутешная мать отнимает младенца у (иконы) Богородицы, первая половина XVIII в.
Санкт-Петербург. Библиотека Академии наук. 32.3.15. Л. 113
Объектом такого шантажа могла быть не только Дева Мария. Например, английский монах Мэтью Пэрис (ок. 1200–1259) в «Большой хронике» без всякого осуждения повествует о том, как одна аббатиса решила принудить к помощи апостола Павла. В 1224 г. нормандский рыцарь Фульк де Броте, стремясь укрепить свой замок в Бедфорде, разрушил церковь, посвященную этому святому. Узнав о том, что преступление рыцаря остается без наказания, аббатиса соседнего монастыря приказала забрать у статуи св. Павла меч (его главный иконографический атрибут) и не возвращать до тех пор, пока деяние Фулька не будет отомщено. В итоге Бедфордский замок пал[302].
В таких историях шантаж преподносится как эффективный и вполне легитимный метод взаимодействия с высшими силами. Если, по убеждению повествователя, цель просителя блага, а его отношение к образу полно почтения, то почти все дозволено. Однако, если бы иудей, который избил св. Николая, после этого не крестился, а младенца Христа c проклятиями забрал еретик, то же самое покушение интерпретировалось бы как святотатство — и таких примеров не счесть.
Успешный шантаж создает впечатление, что святые зависят от человека, что, создав из дерева или камня их образы, люди взяли небесных патронов в заложники и могут ими манипулировать, как хотят. Видимо, чтобы предостеречь читателя от столь опасных выводов, Цезарий Гейстербахский пишет, что Дева Мария приказала волку вернуть ребенка, словно (quasi) боялась, что Ютта не отдаст ей Иисуса. Иначе говоря, шантаж оказывается эффективным лишь потому, что Мадонна явила милость к благочестивой женщине, а не из-за того, что Царицу Небесную действительно можно к чему-то принудить, похитив младенца у одной из ее бесчисленных статуй.