Рис. 100. Гравюра из книги «Падение христианской морали из-за злоупотреблений монашества» (Амстердам, 1695).
Amsterdam. Rijksmuseum. № RP-P-1906–3227
Католический ответ на протестантскую критику культа изображений и волны иконоборчества был двояким. С одной стороны, Рим встал на защиту своих традиций и — вслед за Седьмым Вселенским собором 787 г. — провозгласил древнюю доктрину о том, что честь, воздаваемая образам, восходит к их небесным прообразам. С другой — многие богословы и иерархи понимали, что культ святых и их «портретов» нуждается в реформе — только не извне, а изнутри. Его подобает очистить от суеверий, догматически или морально сомнительных сюжетов и практик. Основные идеологические ориентиры были сформулированы в 1563 г. на последней, 25-й сессии Тридентского собора. Процитируем его решение почти целиком:
«Изображения Христа, Пресвятой Девы и других святых следует иметь и держать в храмах, воздавая им должную честь и поклонение, не потому, что в них присутствует некая божественность и сила, ради которой они почитаемы, и не потому, что к ним следует обращаться с мольбами или полагать в них веру, как возлагали некогда язычники надежду свою на идолов; но поклонение, которое воздают этим образам, относится к первообразу, в них изображенному. Так через иконы, которые мы целуем, перед которыми обнажаем голову и преклоняем колени, мы поклоняемся Христу и почитаем святых, подобие которых они представляют. <…>
Пусть епископы также усердно наставляют в следующем: с помощью картин или иных изображений, передающих историю таинства нашего Искупления, народ назидается и укрепляется в ежедневном воспоминании догматов веры. <…>
Если в эти святые и спасительные обряды прокрадется некое злоупотребление, Святому Собору угодно совершенно уничтожить таковое, дабы не было никаких изображений, вводящих ложное учение и дающих невеждам повод к заблуждению.
Если же для пользы неученого народа истории и рассказы из Священного Писания получают видимое изображение, то пусть народ научают, что в этих изображениях не предстает Божество так, будто оно может быть увидено телесными очами или представлено в телесных образах и красках.
В молитвенном призывании святых, почитании мощей и употреблении образов да будет впредь устранено всякое суеверие, уничтожена всякая корысть, удалена всякая фривольность; пусть не создаются и не украшаются изображения с похотливым изяществом, пусть празднование памяти святых и посещение мощей не побуждают людей к кутежам и попойкам, как будто дни почитания святых следует праздновать с похотью и разнузданностью.
Наконец, в этом отношении епископам следует проявлять такую осмотрительность и заботу, чтобы не допустить никакого бесчинства, превратности или смущения, ничего кощунственного и недостойного, ибо „Дому Господню подобает святость“ (Пс. 92:5).
Сие Святой Собор устанавливает для соблюдения верными: никому не позволительно ни в каком месте, ни в какой церкви, даже обладающей правом экземпции, помещать или заботиться о помещении необычного изображения, если оно не будет одобрено епископом»[335].
Католические иерархи стремились намного четче, чем в прошлом, отделить низкое от высокого, сакральное от профанного — это касалось как церковного пространства, так и сюжетов изображений; призывали поставить церковное искусство и все связанные с ним практики под контроль со стороны иерархии[336]; стремясь пресечь суеверные злоупотребления, напоминали верующим о том, что в образах нет собственной силы, а поклонение, которое им воздают, на самом деле (должно быть) адресовано Господу[337].
Установки, сформулированные на Тридентском соборе, были емки и кратки. Их требовалось конкретизировать и приблизить к задачам, стоявшим перед церковными администраторами. Как отделить истинные и спасительные образы от вредных и еретических, а легитимные практики — от нелегитимных? Среди многих авторов, которые взяли на себя решение этой задачи, следует в первую очередь назвать два имени: лувенского профессора Яна ван дер Мёлена (Иоанна Молануса) и болонского архиепископа Габриэле Палеотти, который принимал участие в Тридентском соборе[338].
Трактат Молануса (1533–1585) «О священных картинах и образах» (De picturis et imaginibus sacris) был впервые опубликован в 1570 г. — всего через четыре года после иконоборческого восстания (Beeldenstorm), прокатившегося по Нидерландам[339]. Он отнес наказание/шантаж святых к разряду суеверий и перечислил в одном ряду «утопление» образов (свв. Петра, Павла, Урбана) или мощей (св. Фелиции), чтобы вызвать или остановить дожди, унижение распятий и статуй во время приостановки служб и узурпацию церковных образов колдунами и ведьмами[340]. Палеотти (1522–1597) в незаконченной «Речи о священных и мирских образах» (Discorso intorno alle imagini sacre et profane, 1582) также осудил наказание/шантаж святых как суеверие. И вписал его в подробную классификацию недозволенных изображений или связанных с ними практик. В его системе суеверия оказываются на полпути между спорными образами, которые лишь потенциально способны ввести зрителя в заблуждение, и еретическими изображениями, явно проповедующими ложные доктрины[341].
Католические проповедники раннего Нового времени видели в принуждении святых пример вопиющего суеверия. Например, Мишель Ле Ноблец (1577–1652), один из самых активных миссионеров французской Контрреформации, столкнулся с наказанием статуй святых, когда проповедовал в Западной Бретани. Как сказано в его житии, написанном иезуитом Антуаном Вержюсом (1632–1706), некоторые крестьянки, придя в деревенскую часовню, угрожали изображениям небесных заступников разными карами, если те не помогут их близким благополучно вернуться домой. И слов на ветер они не бросали. Если святые подводили и случались несчастья, их образы бичевали или бросали в воду[342].
Конечно, клирики веками обличали мирян, которые болтают и зубоскалят во время мессы, заводят в церкви шашни, пьют, играют в кости или торгуют. Однако эти запреты, видимо, оставались не слишком эффективны. В Средние века храмы — от скромной приходской церкви до огромного собора, возвышающегося над городом, — были не только местами молитвы, но и главным, а порой единственным общественным пространством. Там можно было укрыться в случае опасности. У алтарей, реликвий и почитаемых образов — в ожидании чуда и исцеления — спали паломники. В соборе проводили цеховые собрания ремесленников и собиралась городская коммуна. Сами клирики нередко ставили в церковном дворе — клуатре — лотки, с которых продавали вино, а это привлекало в храм пьяниц и любителей азартных игр[343]. В эпоху Контрреформации попытки регламентировать поведение паствы стали более настойчивы, чем в прошлом. Священники вновь и вновь повторяли, что верующим запрещено облокачиваться на алтари, есть, пить или танцевать в церкви — в священном пространстве нет места для мирского и суетного[344].
Одни католические миссионеры описывали невежественных крестьян, которые наказывают святых, как полуязычников. Другие рассказывали европейцам о том, что так же обходятся со своими идолами настоящие язычники, живущие в экзотических землях. В 1580-х гг. миссионер Алессандро Валиньяно (1539–1606), опираясь на известия, принесенные из Китая его товарищем по ордену иезуитов Маттео Риччи (1552–1610), утверждал, что мандарины выказывают не слишком много почтения к своим идолам. Простой же народ молится им у себя дома и в храмах, но тем не менее оскорбляет их и даже бьет, когда те не отвечают на просьбы (рис. 101)[345].
Рис. 101. Китайские идолы глазами европейцев. Гравюра Бернара Пикара из девятитомника «Религиозные церемонии и обряды народов мира», выпущенного Жаном Фредериком Бернаром в Амстердаме, 1728 г.
Amsterdam. Rijksmuseum. № RP-P-1911–3280
Столь же практичный подход приписывали и американским индейцам. Французский юрист Пьер де Ланкр (1553–1631), которого отправили искоренять колдовство в Лабурдан (на юго-западе современной Франции), в 1612 г. опубликовал трактат «Примеры непостоянства злых духов и демонов». Он открывается главой, посвященной хитростям бесов и тем личинам, за которыми они скрываются, чтобы губить людей. «Мир — театр, в котором дьявол играет бессчетное число разных и непохожих ролей»: языческих богов, духов, зверей и гадов. Демоны изменчивы и постоянно преображаются. Индейцы почитают как небесных богов, так и бесов. Изображения злых духов они делают из разноцветных перьев — разнообразие цветов, по словам де Ланкра, подчеркивает их «непостоянство и изменчивость». Cо ссылкой на испанского миссионера, историка и географа Хосе де Акосту (1539–1600) де Ланкр писал, что японцы в некоторых храмах, посвященных их «ложным богам, то есть дьяволам», устанавливают большие и малые колеса с изображениями человеческих лиц и голов. «Так дьявол пожелал, чтобы ему поклонялись в образе колеса, который лучше всего олицетворяет непостоянство». Аналогично индейцы Америки в своем поклонении демонам очень непостоянны. Они восхваляют и почитают своих истуканов, но, если те не слышат молитв, начинают их бить, а потом падают на колени, прося прощения[346]. Этот цикл — от неуслышанной просьбы к избиению, а от избиения к примирению — вполне типичен и для многих описаний наказания/шантажа святых со стороны католиков.