В 1534 г. в Бордо некий пьяница, выходя из церкви после службы, ударил мечом по образу Иисуса Христа. Поскольку он совершил «покушение», будучи под парами, его не казнили как еретика, а ограничились поркой[359]. Однако за пять лет до того, в 1528 г., когда кто-то в Париже, на углу улиц Розье и Жюиф, ночью отбил головы у каменной Девы Марии и младенца Христа, молва сразу же приписала преступление «лютеранам», в городе была устроена покаянная процессия, а статую торжественно заменили на серебряную[360].
В позднее Средневековье и раннее Новое время в католической Европе не существовало единой шкалы наказаний за физическую агрессию против сакральных образов. В зависимости от местных правовых норм, политического контекста, социального статуса и репутации преступника, а также возможных смягчающих обстоятельств (как опьянение) его ждала церковная епитимья, денежный штраф, ношение позорной митры, публичное бичевание, виселица или костер[361].
Да и суть подобного преступления классифицировали по-разному: порой как святотатство (sacrilegium), порой — как богохульство (blasphemium). Граница между этими категориями была зыбкой. Слово «богохульство» не всегда означало только словесные выпады, «хулу» на святых и Бога (рис. 106). Им нередко именовали и оскорбления действием[362]. Откроем, например, законодательный кодекс «Семь партид» (Siete Partidas), составленный в 1256–1263 гг. при кастильском короле Альфонсе X Мудром. Он еще в Новое время действовал в испанских колониях в Новом Свете. Там физические атаки против священных образов — будь то плевки в их адрес, бросание в них камней или удары ножом — расценивались как богохульство.
Рис. 106. В 1494 г. немецкий теолог и гуманист Себастьян Брант опубликовал в Базеле сатирическую поэму «Корабль дураков», которая быстро стала бестселлером. Некоторые главы были снабжены гравюрами, выполненными Альбрехтом Дюрером. Глава, посвященная богохульникам, открывается сценой, на которой шут — олицетворение грешника-безумца — атакует трезубцем распятие.
Себастьян Брант. Корабль дураков. Базель, 1494 г.
При этом богохульство делом следовало карать более строго, чем словесные выпады в адрес священных персон и предметов. В случае словесного богохульства тот, у кого есть какая-то собственность, в первый раз лишается ее четвертой части, а на третий — изгоняется из города; тот, у кого нечего взять, в первый раз получает пятьдесят ударов плетью, а в третий — ему отрубают язык. При богохульстве делом с первого раза имущего предписано изгонять, а неимущему отрубать руку[363].
Аналогично спустя двести с лишним лет французский юрист Николя Бойе (Боэрий) (1469–1539) в трактате «Золотые решения» именовал тех, кто de facto оскорбляет Бога, бросая камни или плюясь в образы Христа, Девы Марии или святых, богохульниками, а не святотатцами[364].
Очевидно, что между «традиционным» богохульством/святотатством и «новым» иконоборчеством — и в глазах современников, и в представлении историков — пролегает серая зона. Однако еще важнее, что даже в своих классических формах они не так далеки друг от друга, как это обычно кажется. Первый, средневековый, тип атак против сакральных изображений возник задолго до Средних веков и благополучно их пережил[365]. Многие ритуальные формы, в которые облекалась публичная десакрализация католических идолов, не просто восходят к Средневековью, а уже задолго до Реформации использовались католиками в войнах против чужих и враждебных святынь. Иконоборческое насилие XVI в., без сомнения, стало настоящей религиозной революцией. Оно задумывалось протестантами и воспринималось католиками как радикальный разрыв с прежним религиозным, а значит, и властным порядком. Не отрицая его новизны, я предлагаю сосредоточиться не на разрыве, а на преемственности — средневековых корнях протестантских ритуалов[366].
Используя слово «иконоборчество» в единственном числе, я, конечно, сильно упрощаю. Демонтаж идолов по решению муниципальных властей отличается по динамике от религиозного восстания, которое бросает вызов не только идолам, но и властям, которые не желают перейти на сторону Реформации или оказываются недостаточно радикальны на этом пути[367]. Выпады идейных одиночек устроены не так, как коллективные атаки, оборачивающиеся массовым (часто театрализованным) насилием, направленным против духовенства и идолов. Иконоборческие атаки, совершенные чужаками (скажем, солдатами-протестантами, вступившими в католический город), могли оказаться более последовательны, чем чистки, устроенные местными протестантами. Людей со стороны ничто не связывало ни с одним из изображений — они не были пожертвованы их предками и не олицетворяли статус их семей. Одновременно для чужаков все образы были на одно лицо, а у местных могла быть своя история счетов с конкретным аббатством, соборным капитулом или знатным семейством. И тогда изображения, которые олицетворяли их власть, престиж и память, становились главным объектом атаки[368].
Религиозные цели иконоборчества были неразрывно связаны с социальным протестом и политической борьбой. Уничтожая идолов, протестанты символически разрушали старый религиозный порядок, бросали вызов консервативным элитам, не желавшим идти на уступки в вере, и утверждали свой контроль над городским или сельским пространством. Иконоборческие действа нередко сопровождались не только насилием, но и грабежом. Ворвавшись в соборы, приходские храмы и монастыри, атакующие вскрывали церковные кружки и растаскивали по домам литургическую утварь (на кухню), покровы с алтарей (на скатерти и занавески), а порой и статуи святых (на дрова или на игрушки детям)[369]. Для бесполезных истуканов находили полезную функцию.
Не менее, если не более важно было то, что, низводя к повседневной утилитарности, их лишали сакрального ореола. Например, на Пасху 1532 г. в Эсслингене проповедник женился на монахине. Блюда для свадебного застолья были приготовлены на дровах, сделанных из деревянных статуй из его церкви[370]. Шутки по поводу того, что фигуры святых годятся только на дрова, не были изобретением протестантов. Например, около 1480 г. в Аугсбурге вышел комический стихотворный сборник под названием «Поп из Каленберга». В одной из рассказанных там историй священник падает на колени перед деревянной фигурой апостола и молит ниспослать тепло в его нищий дом. Однако ничего не происходит, и тогда поп, прославляя апостольское человеколюбие, кидает святого на пол, ломает и бросает в очаг. Так апостол действительно помог: в доме стало тепло и сухо[371].
Иконоборцы раскупоривали бочки с вином и устраивали у алтарей или на алтарях пиршества. Пьянство, обжорство и насилие соединяли карнавал с бунтом. Стремление поживиться и выпить соединялось с ненавистью к жирному духовенству, а порой и всем господам. Пьяная вольница превращалась в один из инструментов десакрализации разоренных церквей, символический реванш над клиром и его привилегиями[372]. Иконоборчество — это знаменатель множества различных устремлений или революционный жест, призванный максимально поднять ставки в конфликте и отрезать дорогу назад, к прежнему религиозному и политическому порядку[373].
Кроме того, нельзя забывать, что в своей борьбе с Римской церковью и ее практиками спасения протестанты атаковали и уничтожали не только изображения, но и множество предметов, связанных с богослужением и другими католическими практиками: литургическую утварь, реликварии и дарохранительницы, крещальные купели, священнические облачения, богослужебные рукописи и печатные книги, надписи с текстами молитв, надгробия (клириков или знатных господ, которых они считали врагами) и сами церковные стены — от часовен до соборов. Как подчеркивает американский медиевист Кэролайн Уокер Байнум, еще бóльшую ненависть, чем иконы и статуи, у многих протестантов вызывали мощи святых и особенно гостии, в которых, на взгляд католиков, незримо пребывал сам Господь[374]. Потому термин «иконоборчество» (по-английски iconoclasm), который нам так привычен, тут следует понимать в максимально широком смысле — как агрессию против всего католического культа и его материальных символов. Некоторые историки предлагают заменить его на какой-то неологизм с более широким значением: например, semioclasm (борьба с системой знаков, уничтожение смыслов) или cosmoclasm (борьба с определенной картиной мира или мироустройством — «космосом»)[375].
Покушение на св. Антония
В 1576 г. в Париже в типографии Гийома Мерлена, расположенной рядом с церковью св. Варфоломея, вышла тоненькая книжица с длинным названием: «История о том, как трое солдат были чудесным образом наказаны Богом за злодеяния, насилия, дерзости и оскорбления, а заодно гнусное богохульство в адрес образа господина святого Антония» (рис. 107)[376]. На шести страницах анонимный автор поведал читателям об очередном чуде, только что случившемся в их королевстве, недалеко от города Шатийон-сюр-Сен, что в Бургундии (рис. 108)