Рис. 113. Как сказано в Новом Завете, римские воины на Голгофе бросили жребий, чтобы разделить одежды Христа (Мф. 27:35, Мк. 15:24, Лк. 23:34), либо одежды разделили на четыре части, а хитон, который был цельным, достался одному из них по жребию (Ин. 19:23–24). В позднее Средневековье во многих сценах распятия у подножия креста стали изображать игроков в кости. Порой они, взъярившись, бросаются друг на друга. Эти образы предостерегали против греховной алчности и пагубных страстей, которые пробуждают азартные игры. В мистериях — театральных постановках, которые представляли основные евангельские события с массой нравоучительных, повседневных и часто комичных подробностей, — можно было услышать, что игра в кости — изобретение самого Сатаны.
Мастер Дрё Бюде. Распятие, до 1450 г.
Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. № 79.PB.177
Рис. 114. На иллюстрации Ганса Вейдица к немецкому переводу философского диалога Петрарки о превратностях судьбы солдатня в таверне предается азартным играм. Подзуживаемые дьяволом, мужланы-ландскнехты пытаются заколоть друг друга, а один из них то ли плюет, то ли блюет на распятие.
Франческо Петрарка. О средствах против превратностей судьбы (Von der Artzney bayder Glück). Аугсбург, 1532 г.
Paris. Bibliothèque nationale de France. Département Réserve des livres rares. № RES M-R-94. Fol. 32
Каталонский доминиканец Николас Эймерик, автор известного «Наставления для инквизиторов» (Directorium inquisitiorum, ок. 1376), отделял «простых» богохульников, которыми инквизиция не должна заниматься, от богохульников-еретиков. В частности, он призывал обратить внимание на то, в каких обстоятельствах те изрекают хулу на высшие силы: по всякому случаю или лишь время от времени, например за игровым столом. Затем следует длинное рассуждение о том, что потеря денег не может служить оправданием для богохульства — как угроза смерти не оправдывает вероотступничества[405].
Не ограничиваясь словесными выпадами в адрес Христа, Девы Марии и святых, проигравшиеся игроки порой физически атаковали их изображения. Например, валлийский клирик и историк Гиральд Камбрийский в трактате «Драгоценность церкви» (Gemma ecclesiastica, 1190-е гг.) рассказывает о том, как во время осады Иссудена французским королем Филиппом Августом несколько его рыцарей играли в кости у врат церкви. Один из них, принявшись богохульствовать, отбил камнем кусок руки у младенца Иисуса, сидевшего на руках у Девы Марии. Из каменной раны тотчас же пошла кровь, а богохульник свалился замертво[406]. В 1413 г. близ Пизы другой игрок дважды атаковал с ножом изображения Девы Марии со словами: «Мог бы тебя достать, я бы тебя убил». За свое преступление пизанец был приговорен к сожжению в деревянной клетке[407]. А в 1486 г. в Лониго убийца изрезал ножом лик Мадонны на фреске, крича, что, если потребовалось бы, он бы всадил нож и в саму Деву Марию[408].
Атаки, совершавшиеся пьяницами или игроками, напоминают эмоциональные всплески, за которыми — по крайней мере, насколько мы можем судить — обычно не стояло осознанной фронды по отношению к культу образов и учению церкви. Тем не менее некоторых из них ждала смерть (кого-то казнили по приговору суда, кого-то линчевала толпа), а реакция церковных властей и прихожан на «повседневное» святотатство часто следовала тому же сценарию, что активизировался в случае реальных или вымышленных атак со стороны иудеев, а позже — протестантов-иконоборцев. Образы, ставшие жертвами намеренного поругания, а порой и поврежденные случайно, превращались в объект почитания, и вокруг них — не без помощи местного духовенства — выстраивался новый культ.
Главным катализатором этого процесса, который историки Альфонс Дюпрон и Оливье Кристен называли recharge sacrale — «перезарядкой сакрального», служили известия о чудесах[409]. Например, в 1418 г. в Париже пьяный швейцарский гвардеец набросился с ножом на статую Богоматери (Notre-Dame de la Carole), которая стояла на углу улицы Урс и улицы Саль-о-Комт. Дева Мария, по преданию, тотчас же закровоточила, а преступник был схвачен и сожжен (рис. 115). В качестве искупления святотатства местное братство с тех пор каждый год проводило процессию к месту преступления. Ее участники несли огромную куклу швейцарца, и, как свидетельствовал в 1780-х гг. писатель Луи-Себастьян Мерсье, та должна была кланяться всем изображениям Девы Марии, которые встречались по пути. В конце концов чучело, как некогда самого преступника, предавали огню на радость собравшимся[410]. Благодаря своему статусу жертвы изувеченные образы превращались в символ, способный сплотить католическое сообщество в противостоянии иноверцам, еретикам или грешникам, бросившим вызов социальной/религиозной норме изнутри сообщества.
Рис. 115. Жан Лепотр. Чудо, случившееся в 1418 г. на улице Урс в Париже. Гравюра 1662 г.
Paris. Bibliothèque nationale de France. № RESERVE QB-201 (рис. 45)-FO
Пародия и насилие
Иконоборческое насилие, призванное десакрализовать католических идолов, а через них — всю «папистскую» церковь, с первых же лет Реформации было активно замешано на пародии. Атакуя католические таинства, святыни или ритуалы, протестанты устраивали потешные крестные ходы, выставляли для поклонения псевдореликвии, служили псевдомессы, напяливали на статуи святых шутовские колпаки, а сами наряжались в одеяния духовенства (рис. 116)[411]. Такие действа строились на инверсии: чистое оборачивалось нечистым, высокое — низким, серьезное — смешным, а священное — мирским и суетным[412].
Рис. 116. В ночь с 29 на 30 апреля 1562 г. гугеноты под командованием Франсуа де Бомона, барона Адре, взяли Лион. Через несколько дней они начали сбрасывать с фасадов собора статуи. В ходе иконоборческих атак пострадали также церкви Сен-Жюст и Сен-Низье, а аббатство Эне было разрушено. На этом изображении первый план занимает пародийная процессия, устроенная гугенотами. В телегу, которую тащат быки, свалены статуи святых, реликварии, кресты и хоругви. Один солдат несет чашу для евхаристии, другой — статую какого-то епископа, третий — вотивную фигурку в облике запеленатого младенца. Несколько протестантов напялили священнические облачения. Справа в открытом портике четверо человек ведут опись захваченной церковной утвари и реликвариев из золота и серебра. На заднем плане перед собором пылает костер, куда сносят деревянные статуи, распятия и богослужебные книги.
Школа Антуана Карона (?). Разорение Лиона гугенотами, ок. 1565 г.
Lyon. Musée des Beaux-Arts. № 561
В конце июня 1524 г. в саксонском городке Бухгольце последователи Лютера устроили пародийное действо. За год до того герцог Георг Бородатый (1500–1539) добился от папы Адриана VI (1522–1523) канонизации епископа Бенно Мейсенского (XI в.), которого давно почитали в Саксонии. В середине июня его останки, покоившиеся в Мейсенском соборе, были с почестями эксгумированы и выставлены для всеобщего поклонения. В ответ на это в Бухгольце организовали непочтительную процессию. Ее участники, изображавшие каноников, вместо книг с текстами песнопений несли игорные доски, вместо свечей — вилы для навоза, а вместо кропильницы со святой водой — старый котел. С ними шел потешный епископ, одетый в плащ из соломы. В качестве митры он водрузил на голову корзину для рыбы. Дойдя до старой шахты, ряженые взяли телегу для навоза и положили на нее «реликвии»: лошадиную голову, две лошадиные ноги и челюсть коровы. А сверху насыпали навоза и побросали куски старых шкур. Когда процессия возвратилась на рыночную площадь, «епископ» прочел дурацкую проповедь и призвал собравшихся почтить святые кости доброго Бенно. После этого «мощи» принялись поливать водой, а верующих призвали делать пожертвования и покупать индульгенции. На навозную телегу подняли фигуру, изображавшую папу римского, которую затем бросили в колодец. По словам одного из присутствовавших, зрители так хохотали, что едва стояли на ногах.
Этот пародийный ритуал был построен на инверсии высокого и низкого: вместо мощей — кости скотины и нечистоты. Тем самым сторонники Реформации, отвергавшие культ святых и почитание нового идола, не только высмеивали католический культ, но и стремились показать его истинную природу[413]. Историк Дени Крузе писал о том, что французские гугеноты в XVI в. видели в «папистской» мессе, других таинствах и ритуалах не служение Богу, а служение дьяволу, святотатственную пародию на истинное благочестие. Поэтому, пародируя эту пародию, они вскрывали обман, демонстрируя нечистоту идолов и мощей, очищали церкви и стремились восстановить подлинную связь человека с Богом[414].
Идея использовать пародию как инструмент борьбы вовсе не была изобретением протестантов. Вспомним о городских восстаниях, которые регулярно вспыхивали в Средние века. Например, в 1264 г. в городке Сен-Рикье на северо-востоке Франции горожане устроили акцию против местного аббатства. Власти коммуны давно конфликтовали с братией по поводу юрисдикции и права суда. Всю дальнейшую историю мы знаем из двух документов. Скорее всего, оба восходят к жалобе, посланной монахами папе Урбану IV. По их утверждению, горожане соорудили реликварий, напоминающий тот, в котором хранились мощи св. Рикария (Рикье) — патрона аббатства. Но внутрь положили дохлую кошку или, по другой версии, руку, вырезанную из дерева. Был сделан и второй реликварий — туда поместили лошадиную кость. Ее объявили фрагментом руки св. Вигора, которого тоже почитали в монастыре. Одевшись в звериные шкуры, участники этого действа понесли свои «святыни» по городу. В какой-то момент двое из них сделали вид, что сцепились в драке. Тогда их сообщники воззвали к св. Рикарию: «Старый святой Рикарий, ты не двинешься дальше (то есть они не понесут его мощи. —