Так, доктор богословия Клод де Сант, активно участвовавший в полемике с кальвинистами, писал о том, что в 1562 г. в церкви Нотр-Дам в Клери-Сент-Андре они набросились на надгробную статую короля Людовика XI так, словно он живым попал в руки палачей. Иконоборцы отсекли каменному монарху руки, ноги, а потом голову[496]. По его же словам, в Сен-Медаре иконоборцы не оставили ни одной статуи святых, которой бы не отбили голову, словно они казнили самих небесных заступников[497].
Ритуалы унижения идолов и идолопоклонников тоже часто оказывались почти идентичны. Например, в Оранже, по словам католического мемуариста Луи де Перюсси (ум. 1584), иконоборцы привязали распятие к ослу, а затем провели его через город, раздавая идолу удары плети[498]. Такие же ослиные поездки гугеноты устраивали и для католического духовенства. Теодор де Без в своей «Церковной истории» — надо заметить, без всякого одобрения — повествует о том, как в одной деревне под Монтобаном несколько его единоверцев схватили священника, который служил там мессу. Его усадили задом наперед на осла. В одну руку дали чашу, в другую — ослиный хвост, а на лоб приклеили гостию. Его миссал насадили на алебарду. Потом его заставили растоптать гостию с чашей, сжечь свои одеяния и отпустили на все четыре стороны[499].
Езда на осле задом наперед — известный ритуал осмеяния и наказания (рис. 130). Его истоки восходят к Древней Греции, где так карали прелюбодеев. Позже в Византии он использовался для узурпаторов светской или духовной власти (например, свергнутого императора Андроника I в 1185 г.), а с Востока пришел и на Запад. Унижение часто сопровождалось физическими увечьями: ослеплением, отсечением носа и ушей, отрубанием рук. Еще в Новое время этому ритуалу подвергали осужденных предателей, мятежников или еретиков. Со временем катание на осле было усвоено и народным правосудием. Во Франции со Средневековья и кое-где до XIX в. незадачливых мужей, которым жены наставили рога, порой самих любовников и других нарушителей сексуальных норм возили по улицам на осле. Все жертвы такого катания были так или иначе виновны в измене: супругу, царству или вере, а сам ритуал строился на инверсии: норма (езда лицом вперед) выворачивалась наизнанку (всадника сажали лицом к заду осла, а порой одевали в вывернутую одежду)[500].
Рис. 130. Немецкий «позорный образ» (Schandbild). Около 1540 г. Генрих Релинг, викарий церкви св. Иоанна в Миндене, отправил аббату и монахам монастыря св. Симеона и Маврикия эту картинку, обличая их за то, что они не оплатили ему положенную ренту. Справа один из монахов висит на виселице. Слева аббат сидит задом наперед на осле и держит рукой его грязный хвост. Вместо капюшона у него шутовской колпак.
Buckeburg. Niedersachsisches Staatsarchiv
Историки иконоборчества неоднократно обращали внимание на то, что расчленение идолов напоминает реальные методы казни, применявшиеся правосудием позднего Средневековья и раннего Нового времени. Над образами разыгрывали суды. Их пригвождали к позорному столбу, вешали, обезглавливали или четвертовали[501]. Тем самым иконоборцы воспроизводили привычные формы наказания (не стоит забывать, что в ту эпоху казни были публичным зрелищем). Кто-то из них, вероятно, стремился повторить на телах идолов жестокие истязания, которым в руках католиков подвергались их единоверцы[502]. Некоторые описания ритуалов десакрализации действительно указывают на то, что иконоборцы сознательно пародировали судебную процедуру: статуи перед казнью заковывали в колодки или разыгрывали с ними допрос под пыткой[503]. Вспомним о том, что в Шатийоне 1576 г. солдаты, как рассказывалось в памфлетах, устроили над св. Антонием что-то вроде военно-полевого суда и приговорили его к смерти[504].
Как в шатийонской истории, так и во множестве других описаний иконоборческих действ глумливое испытание идола становится прологом к его «убийству». Превращаясь в груду камней, деревянный обрубок или кучку пепла, он раскрывает свою подлинную суть, возвращается в царство материи, к которому исходно принадлежал, делает зримой свою пустоту. В одних случаях иконоборец просто отбивает статуе голову молотком или кидает ее в костер, в других разворачивает вокруг нее сложное действо — цель все равно одна. К идолу обращаются — он хранит молчание; от него требуют защищаться — он остается недвижим; его атакуют или расчленяют, словно он был живым телом, — он «оказывается» куском дерева или камня. В некоторых протестантских памфлетах, например в «Жалобе бедных и несправедливо преследуемых идолов и храмовых образов» (ок. 1530), истуканы сами свидетельствуют о том, что они лишь жалкие обломки (рис. 131)[505].
Конечно, сводя католические образы святых к их материальности, протестанты-иконоборцы словом и делом актуализировали обличения идолов, звучавшие в Ветхом Завете, а также антиязыческий дискурс апологетов христианства и отцов церкви (рис. 132). В первые века нашей эры те обличали безбожную пустоту римских статуй и смеялись над глупцами, которые ожидают помощи от каменных или металлических истуканов, созданных руками человека[506].
Рис. 131. Иконоборцы очищают церковь от идолов. Они кирками атакуют статуи святых и распятия, сбрасывают их на пол и кидают в костер. В тексте, который сопровождает гравюру, церковные образы жалуются, что люди сами превратили их в идолов, а теперь уничтожают. При этом они продолжают поклоняться более могущественным идолам: деньгам, яствам и сладострастию. Эта гравюра следует учению Лютера. В отличие от более радикальных иконофобов, он проповедовал, что образы сами по себе не хороши и не плохи. Важно, как их используют: поклоняются им или нет; идолы, которые заключены в душе человека (например, страсть к деньгам), опасней, чем внешние идолы — истуканы. Потому на этой гравюре справа от церкви Шён изобразил богача с набитым кошелем. К нему льнут две женщины, а перед ним стоит слуга с кувшином вина. Странный предмет, который выходит из глаза богача, — это бревно. Оно напоминает о призыве Христа: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: „дай, я выну сучок из глаза твоего“, а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего» (Мф. 7:1–5).
Эрхард Шён. Жалоба бедных и несправедливо преследуемых идолов и храмовых образов, ок. 1530 г.
Nürnberg. Germanisches Nationalmuseum. № H7404
Рис. 132. Эта сцена высмеивает греховную материальность католического культа. Первое, что бросается в глаза, — отталкивающее уродство клириков и мирян. Но не менее важно то, что церковь буквально ломится от изображений, богослужебной утвари, вотивных фигурок и прочих инструментов спасения. Храм заполонили торговцы индульгенциями, паломническими значками, освященными свечами и т. д. Справа на алтарном образе, перед которым священник причащает паству, изображены орудия Страстей — Arma Christi. Однако в центре вместо Христа или его символа — агнца изображен осел, волк или какой-то еще зверь — явный намек на хищность, алчность и лицемерие духовенства.
Робер де Боду. Сатира на католическую церковь, 1605 г.
Amsterdam. Rijksmuseum. № RP-P-OB-78.828
В различных книгах Ветхого Завета множество раз повторяется, что статуи ложных божеств бессильны потому, что мертвы; они слепы, немы, глухи и бездвижны; это всего лишь творение рук человеческих; «совершенная пустота», претендующая на поклонение, а поклонение им — безумство: «И будете там служить богам, сделанным руками человеческими из дерева и камня, которые не видят и не слышат, и не едят и не обоняют» (Втор. 4:28)[507].
Христианские апологеты и первые учителя Церкви перенесли ветхозаветные обличения рукотворной пустоты на греко-римское многобожие и изображения божеств, которые населяли империю. Они «не уставали твердить, что мертвая, инертная и неодушевленная материя, которая обретает форму подобия усилиями и соблазнительным умением мастера, остается неживой и, следовательно, неподлинной»[508].
Во времена поздней Римской империи христиане, критикуя языческий культ, следовали двум взаимодополняющим стратегиям. Они утверждали, либо что статуи богов мертвы и пусты (поскольку эти боги не существуют), либо что вместо богов в языческих истуканах обитают демоны, которые творят ложные чудеса, приводят идолов в движение и пророчествуют их устами. Служение идолам — это либо безумие и культ рукотворной пустоты, либо служение Сатане, а чаще и то и другое одновременно[509].
Почитая богов, созданных рукой скульптора, человек оказывается в плену пагубной иллюзии. Климент Александрийский (ум. ок. 215 г.) ясно об этом сказал в «Увещевании к язычникам»: «Ведь если некоторые живые существа не имеют всех чувств, как, например, черви и гусеницы, или те, что с рождения кажутся увечными, как кроты и землеройка, которую Никандр называет слепой и страшной, они все равно лучше, чем эти совершенно глухие ксоаны и статуи. <…> Есть много живых существ, которые не имеют ни зрения, ни голоса, как, например, устрицы, которые тем не менее живут, размножаются и вдобавок испытывают воздействие луны. Статуи же бездеятельны, бесполезны, бесчувственны; они привязываются, прибиваются гвоздями, приколачиваются, выплавляются, шлифуются, пилятся, обтесываются, выдалбливаются. Ваятели бесчестят немую землю, изменяя подлинную ее природу, побуждая других при помощи своего искусства поклоняться ей. Сами же создатели богов поклоняются не богам и демонам, как мне кажется, но земле и искусству — тому, чем является статуя»