В истории с птичьими и звериными головами в еврейских рукописях остается много загадок. Непонятно, по какому принципу одним персонажам решили придать облик гибридов, а другим — нет, почему одних обезличивали, а других оставляли в целости. Однако большинство странностей с лицами, скорее всего, объясняется спорами вокруг второй заповеди и того, что следует считать идолопоклонством. Вопрос о легитимности изображений был важен не только для организации еврейской жизни (можно ли украшать синагоги и рукописи фигурами животных, растений и тем более людей, дозволено ли владеть такими образами), но и для отношений с христианским большинством. Со времен поздней Античности и раннего Средневековья контакты между иудеями и язычниками регулировались трактатом «Авода Зара», который входил в Талмуд. Его цель состояла в том, чтобы сохранить идентичность и ритуальную чистоту иудеев, живущих в окружении иноверцев, воздающих культ образам.
После появления двух других монотеистических религий (христианства и ислама) перед иудеями встал вопрос о том, как к ним относиться и как строить с ними отношения. Следует ли воспринимать их приверженцев как идолопоклонников или как «сынов Ноя» («ноахидов»), которые соблюдают семь заповедей, данных в Торе всему человечеству. В их число входил и запрет на идолопоклонство. В случае ислама ответ был довольно прост, поскольку мусульмане явно были монотеистами и не почитали никаких изображений. С христианством все оказалось сложнее. Там существовал догмат о Троице, вызывавший у иудеев сомнения: действительно ли христиане почитают одного Бога? Хотя исходно они обличали язычников за почитание изображений, позже у них возник свой культ образов: написанных красками на стенах и досках, а потом на Западе и трехмерных — скульптурных распятий и статуй святых. Потому вероятно, что отказ иудеев от любых форм фигуративного искусства, случившийся в VI в., был реакцией на культ икон, который тогда утвердился в Церкви.
Вопрос о том, являются ли христиане идолопоклонниками, был не просто умозрительным упражнением. Ответ на него определял, как далеко евреи могут зайти в своих отношениях с ними. Так, если язычники совершают возлияния вина перед идолами, иудеям было запрещено пить и продавать вино, которое те производят. Сравнительно небольшие еврейские общины Запада были не в состоянии выжить без взаимодействия с христианским окружением, прежде всего без торговли с ним. Потому они нуждались в ослаблении традиционных ограничений. Раши, один из самых авторитетных комментаторов Талмуда и Танаха, жил в XI в. в Труа — столице Шампани. По его словам, местные язычники (то есть католики) не используют вина для возлияний перед статуями. А значит, евреи могут от них принимать вино в оплату долгов. В XII–XIII вв. среди иудейских авторитетов стала все чаще звучать мысль о том, что современные христиане — не совсем идолопоклонники или идолопоклонники, отошедшие от своего пагубного культа[612].
Но как быть самим евреям? Можно ли им украшать синагоги и рукописи какими-либо изображениями? Тут существовали разные мнения. Были сторонники жесткой линии. Например, рабби Элиаким бен Иосиф из Майнца приказал уничтожить витражи со львами и змеями, которые в 1152 г. установили в новой синагоге в Кёльне, а рабби Иегуда бен Шмуэль (ок. 1150–1217), лидер мистического движения «Хасидей Ашкеназ», не только осуждал украшение рукописей фигурами людей и животных, но и выступал против давней практики записывать примечания-масору крошечными буквами так, что фразы изгибаются в форме птиц, зверей и деревьев[613].
Существовал и альтернативный взгляд. Многие знатоки еврейского права полагали, что библейский запрет относился только к трехмерным объектам — статуям, а плоские изображения, которые созданы не для поклонения им, а для украшения, вполне допустимы. В конце XIII в. Меир бен Барух из Ротенбурга (ум. 1293), самый авторитетный ашкеназский раввин того времени, утверждал, что махзоры не подобает украшать фигурами зверей и птиц, поскольку они отвлекают сердца от Отца Небесного, то есть от молитвы. Однако такой декор не нарушает вторую заповедь. Идолопоклонство начинается там, где люди изготавливают трехмерные образы и создают скульптурные изображения лица, а плоские фигуры, написанные красками, не являются идолами. «Даже еврею позволено создавать образы с помощью красок… но запрещено делать скульптурное изображение целого лица». В начале XIV в. рабби Яков бен Ашер (ок. 1270–1343), который бежал от антиеврейских преследований из Германии в Испанию, в галахическом своде «Арбаа турим» («Четыре ряда») утверждал, что запрет представлять человека или дракона применим там, где его показывают со всеми частями тела. Но голова без тела или тело без головы дозволены[614].
Видимо, на фоне таких дискуссий еврейские мастера, заказчики рукописей, их последующие владельцы и читатели стали экспериментировать с приемами, которые позволяли примирить древние запреты с новым интересом к визуальному. Чтобы нейтрализовать образы, которые им казались религиозно сомнительными, и обезопасить себя от любых обвинений в идолопоклонстве, они пытались уйти от изображения лиц. В одних случаях они выскабливали уже написанный образ и оставляли вместо лица пустой овал без глаз, носа и рта; в других — сразу же представляли персонажей со спины или с лицами, скрытыми за головным убором или прической; порой человеческие головы заменяли на звериные или птичьи.
При этом во многих случаях такие методы совмещались на страницах одного манускрипта. Их создателям приходилось решать, как показать израильтян, а как — их врагов-язычников; следует ли как-то противопоставлять праведников и грешников; не слишком ли опасно мужчинам (а рукописи почти всегда предназначались для них) смотреть на изображения женских лиц. Все эти вопросы явно пересекались, и мы, увы, лишь можем догадываться, как на них отвечал тот или иной мастер. Однако время шло — еврейские художники, жившие в германских землях, из поколения в поколение украшали рукописи библейскими иллюстрациями, изображали праздничные ритуалы и порой повсевдневные сценки, а на полях рисовали охотников, преследующих добычу (некоторые историки видят в них аллегорическое обозначение иноверцев, угнетающих евреев), или странных гибридов. Присутствие на листе человеческих фигур, которое поначалу было в новинку и вызывало столько сомнений, стало привычным делом.
На исходе Средневековья рукописи, а вслед за ними печатные издания, брачные контракты, витражи, надгробия, футляры для свитков торы, магические амулеты, блюда и другие предметы регулярно украшали изображениями зверей и людей. Эти фигуры не соотносили с христианскими или древними идолами, а потому обычно считали допустимыми. Объемные изображения вызывали больше подозрений, чем плоские. Некоторые раввины разрешали использовать образы животных и растений, но настаивали на том, что фигуры людей следует представлять «неполными»: в профиль, а не анфас, только бюсты и торсы[615]. Однако лица на еврейских изображениях перестали деформировать и скрывать. Люди-птицы и люди-звери тоже исчезли.
Экскурс 2
Невидимые непристойности
Вернемся к средневековым христианским рукописям. Перелистывая их страницы, многие читатели атаковали фигуры демонов и грешников, которых они боялись и ненавидели. Однако у их частной войны со злом и грехом был еще один объект — «непристойности». Они выскабливали, размазывали, закрашивали или вырезали из книг изображения обнаженных тел, фигуры любовников (даже если они были скрыты одеялом) и даже губы, сомкнутые в поцелуе (рис. 164). Где-то под удар попадали образы, явно связанные с чувственностью, где-то — обнаженные тела, которые по замыслу не должны были вызывать эротический отклик (как фигуры Адама и Евы в Эдеме), но в какой-то момент стали казаться слишком откровенными и опасно соблазнительными. Попробуем разобраться.
Рис. 164. Исчезнувший поцелуй. На первом листе рукописи с житием английского короля Эдуарда Исповедника (1042–1066) кто-то внизу изобразил целующуюся пару. У мужчины и женщины вьющиеся волосы и грубоватые лица. Неизвестный читатель выскоблил изображение ровно там, где их губы сходятся.
Житие Эдуарда Исповедника. Лондон, ок. 1250–1260 гг.
Cambridge. Trinity College. Ms. Ee.3.59. Fol. 3
У христианства всегда были непростые отношения с телом и особенно с сексуальностью[616]. С одной стороны, в нем была очень сильна аскетическая традиция: обличение и умерщвление плоти, критика чувственных удовольствий, идеал девственности, противопоставление бессмертной души и смертного тела, источника искушений. В эпоху, когда христианство стало официальной, а потом и единственной дозволенной религией Римской империи, последователи Иисуса из Назарета принялись атаковать и уничтожать языческих идолов — статуи греко-римских богов и героев. Известно, что их разбивали, обезличивали или вырезали на их лицах кресты. Вдобавок персонажам, которые были изображены обнаженными, нередко отбивали или стесывали гениталии[617]. Клирики из века в век обличали образы, которые могут разжечь в зрителе (почти всегда имелся в виду мужчина) греховные страсти. Плоть требовалось обуздать и, насколько возможно, скрыть от чужого взгляда. Все, что (потенциально) связано с сексом, подлежало регламентации и контролю со стороны духовенства.
С другой стороны, ни церковный дискурс о теле, ни тем более весь спектр практик, теорий и образов, которые существовали в культуре Средневековья, не сводятся к осуждению чувственности. Наряду со взглядом на плоть как на источник соблазнов и чуть ли не врага души, который был характерен для монахов-аскетов, c XII в. стали утверждаться представления об их «единении» (