unibilitas) или «дружбе» (amicitia), о том, что плоть не темница души, а ее обиталище. Следуя античным теориям о гармонии микрокосма и макрокосма, тело человека нередко описывали как образ всего сотворенного мира, вселенную в миниатюре.
В отличие от богословов, склонных к дуалистическому взгляду на природу человека, Фома Аквинский в XIII в. охарактеризовал душу как «субстанциальную форму» тела. Это означало, что душа вовсе не автономная сущность (суть человеческого), которая временно пребывает в оболочке плоти. Человек — это не (временный) союз двух отдельных субстанций, а неразделимое единство формы-души и материи-тела. Без тела душа не способна достичь максимального совершенства. Душа, соединенная с телом, — это более полный образ Бога, чем душа, отделенная от него. Богословы-схоласты рассуждали о безгрешных телах Адама и Евы до грехопадения и о совершенных, сияюще-одухотворенных, но при этом вполне материальных телах, которые в конце времен обретут воскресшие праведники[618].
Проповедники с кафедры грозили прелюбодеям адскими муками и напоминали о том, что за искушениями плоти маячит тень дьявола. Однако с XII–XIII вв. рыцарство было увлечено куртуазной поэзией. Она предлагала альтернативу аскетическому идеалу, который продвигало монашество, воспевала чувственное томление почти как религиозное чувство и описывала гениталии и соитие на языке метафор — как в «Романе о Розе». Кроме того, нельзя забывать о смеховой культуре — от французских фаблио до итальянских новелл. В этих текстах, бытовавших не только среди простолюдинов, но и в кругу их господ, постоянно звучали шутки, связанные с телесным низом и сексом, а порой вульвы и фаллосы превращались в самостоятельных персонажей.
Откроем, к примеру, немецкую новеллу «Турнир монашек» (Das Nonnenturnier), которая была написана в XV в. Рыцарь, который пользовался огромным успехом у дам, но со всеми спал всего один раз, оскорбил одну из них, отказавшись снова с ней встретиться. Чтобы поквитаться, она убедила его, что, если он себя оскопит, любовь к нему женщин лишь станет сильнее. Потом его пенис, превратившись в самостоятельного персонажа, упрекнул рыцаря в неблагодарности. Мол, всеми своими успехами он обязан ему, мужскому достоинству, но не ценит его как следует. В итоге рыцарь себя кастрировал, а пенис, обретя свободу, отправился в монастырь. Там он в течение года прятался под лестницей, а потом решил погибнуть, выйдя к монахиням. Однако они его не казнили, а «наказали» — унесли к себе в кельи, где ему отдались. После этого между ними разгорелось соперничество. Одна послушница напомнила, что имущество, принесенное в обитель, принадлежит всем сестрам. Аббатиса решила организовать турнир, где призом был пенис. Монахини собрались на лугу и вынесли на подушечке вожделенный трофей. Однако в ходе побоища кто-то его украл, и он никому из них не достался[619].
В отношении к телу и с телом, к наготе и сексу средневековая культура далеко не была монолитна. Монахи-аскеты и проповедники-моралисты неустанно напоминали о том, что сладострастие ведет в ад и следует помышлять не о смертной плоти (она все равно превратится в гниющий труп и истлеет в могиле), а о спасении души. Однако параллельно звучали и другие голоса, которые поэтизировали чувственное томление, обсуждали плотскую любовь и деторождение на языке греческой и арабской медицины или превращали секс, окруженный столькими запретами, в главную тему (скабрезных) шуток, повод для смеха, а не для страха и стыда. Эта разнонаправленность видна и в средневековом искусстве.
Нагота: грех и праведность
Вопреки расхожему представлению, средневековая иконография вовсе не сторонилась наготы. Нагота не обязательно соотносилась с чувственностью или вожделением и далеко не всегда ассоциировалась с пороком[620]. Этой эпохе, конечно, был чужд античный культ совершенного тела[621]. Однако от Средних веков дошло немало изображений частично или полностью обнаженных фигур — прежде всего мужских. У одних гениталии были скрыты, у других хорошо видны или даже специально подчеркнуты. Многие из них были далекими «потомками» древних атлантов, купидонов, тритонов и других персонажей греко-римской мифологии, которые сохранились как элементы декора. В книжной миниатюре Каролингского возрождения можно найти персонификации природных стихий или небесных светил, выдержанные в позднеантичном духе — как (полу)обнаженные мужчины и женщины[622]. Со временем в западнохристианской иконографии стало появляться все больше фигур и сцен, где нагота явно демонизировалась и применялась для обличения сладострастия и других пороков плоти. Однако даже в эпоху Григорианской реформы (XI в.) с ее морализмом и «презрением к плоти» все не сводилось к дидактике.
Круг персонажей, которых в Средние века представляли c обнаженными гениталиями, необычайно широк. Тут и «эксгибиционисты», вырезанные на стенах многих романских и готических храмов, а порой и частных домов (женщины, раздвигающие ноги, чтобы показать вульву, и мужчины с эрегированными фаллосами), и антропоморфные фаллосы или вульвы, превратившиеся в самостоятельных персонажей (wandering genitalia). Их в XIV–XV вв. нередко изображали на небольших значках из металла, которые принято называть эротическими, сексуальными, пародийными или карнавальными (рис. 165)[623]. В инициалах, украшавших манускрипты XII в., нетрудно найти голых юношей и мужчин, которые сражаются с дикими зверями или вплетаются в орнамент как части буквы. Среди маргиналий, которые заполнили книжные поля в XIII–XV вв., тоже было немало обнаженных мужских фигур. Они кувыркались вместе с обезьянами, сражались с монстрами, демонстрировали читателю свой зад или выставляли напоказ огромные фаллосы. Этих загадочных персонажей можно было увидеть в псалтирях, часословах, литургических и правовых манускриптах, которые заказывали монархи, знатные сеньоры, князья церкви и просто состоятельные клирики (рис. 166)[624]. Историки спорят о значении «срамных» образов. В них видят обличение пороков плоти, апотропеи, от которых ждали защиты от сил тьмы, и фигуры, скорее призванные смешить. В большинстве случаев точно сказать невозможно.
Рис. 165. Три фаллоса несут носилки, на которых, словно реликварий с мощами или статуя святого, установлена вульва в короне. Этот образ, видимо, олицетворял власть женщины над мужчиной, задумывался как пародия на религиозные процессии и паломничества или высмеивал людей, которые превращают паломничество в охоту за радостями плоти и новыми сексуальными партнерами. Кроме того, некоторые историки предполагают, что значки с изображением фаллосов и вульв могли служить амулетами — защищать своих владельцев от демонов, сглаза и прочих опасностей.
Значок, найденный в Брюгге (Бельгия), 1375–1450 гг.
Langbroek. Сollectie Familie Van Beuningen. № 652
Рис. 166. Мужская нагота. Инициалы и маргиналии из богослужебных и юридических рукописей XII–XIV вв.
Vendôme. Bibliothèque municipale. Ms. 20. Fol. 201v; Dijon. Bibliothèque municipale. Ms. 497. Fol. 111; Verdun. Bibliothèque municipale. Ms. 107. Fol. 107v; Angers. Bibliothèque municipale. Ms. 339. Fol. 301; Paris. Bibliothèque Sainte-Geneviève. Ms. 10. Fol. 277
Сегодня телесность и сексуальность — одни из главных тем, о которых пишут историки, в том числе и медиевисты. Однако в XIX, да часто и в XX в. эти сюжеты были фактически табуированы. Сталкиваясь со средневековыми изображениями «непристойностей», которые были несовместимыми с их представлением о христианской культуре и церковной иконографии, исследователи нередко отказывались их замечать[625]. Кто-то из смущения переходил на медицинскую латынь или описывал эти предметы столь уклончиво или неточно, что невозможно было понять, о чем идет речь. Средневековые фаллические амулеты или значки с изображением мужских и женских гениталий нередко именовали античными или «языческими»[626]. На деревянных креслах каноников в церкви св. Петра в Ойрсоте (Нидерланды) в начале XVI в. был вырезан шут, держащий в руках здоровенный пенис. Как это часто случалось со столь неудобными изображениями, в описании убранства храма, вышедшем в 1941 г., эта фигура не проиллюстрирована, а в тексте фаллос — по невнимательности или из стыдливости? — описан как горшок или свиной мочевой пузырь[627].
Рис. 167. Luxuria. Капитель в аббатстве Сакра-ди-Сан-Микеле (Пьемонт, Италия), XII в.
Рис. 168. В европейской культуре последних столетий женская грудь — один из главных эротических символов. Она обычно обнажена на изображениях, которые говорят о чувственности или прямо призваны вызвать у зрителя-мужчины возбуждение. Очень многое указывает на то, что в культуре Средневековья, и в частности в церковной иконографии, грудь не была так сексуализирована и скорее ассоциировалась не с усладами плоти, а с кормлением.
С XII–XIII вв. на Западе стали появляться изображения, на которых младенец Христос сосет грудь Девы Марии (Virgo lactans). В сочинениях богословов и откровениях мистиков ее молоко превращалось в символ — духовную пищу христиан, истинное учение и спасительную проповедь, которыми Мать-Церковь питает верующих[628].
В этом инициале мы видим персонификацию Церкви, которая кормит грудью пророка Моисея и апостола Павла. Первый олицетворял Ветхий Завет, а второй — Новый. Поскольку Церковь именовали телом Христовым, то и самого Христа порой описывали как мать: Дева Мария питала его молоком из груди, а он питает всех людей кровью из своих ран.