Николай де Лира. Буквальное толкование на Книги Бытие и Исход. Фрайбург-им-Брайсгау, 1396 г.
Basel. Universitätsbibliothek. Ms. A II 1. Fol. 49
Рис. 189. Амнон, перворожденный сын царя Давида, насилует свою единокровную сестру Фамарь — дочь Давида от другой жены: «…он схватил ее, и сказал ей: иди, ложись со мною, сестра моя. Но она сказала: нет, брат мой, не бесчести меня, ибо не делается так в Израиле; не делай этого безумия. <…> Но он не хотел слушать слов ее, и преодолел ее, и изнасиловал ее, и лежал с нею» (2 Цар. 13:11–14). Хотя греховная нагота скрыта разноцветным одеялом, кто-то все равно выскоблил лица Амнона и Фамари. В самом начале рукописи тот же или другой читатель на уровне паха размазал фигуры Адама и Евы, стоящих перед Творцом. Там цензуре подверглась не порочная, а праведная нагота — ведь дело происходило еще до грехопадения.
Рудольф фон Эмс. Всемирная хроника. Регенсбург, ок. 1400–1410 гг.
Los Angeles. The J. Paul Getty Museum. Ms. 33. Fol. 194v
Например, в одной рукописи «Романа об Александре» (ок. 1300–1325) кто-то старательно выскоблил двух сплетенных в объятиях возлюбленных[660]. А в манускрипте «Романа о Розе» на полях изображено несколько фривольных маргиналий. Мы видим, как две монахини-клариссы собирают с дерева фаллосы и как монах преподносит сестре свой пенис в дар. Эти сцены, видимо, символизировали женскую сексуальность и власть над мужчиной. Причем сексуальность запретную и греховную — ведь монахини дали обет хранить свое девство. На одном из листов, где кларисса ведет мужчину за веревку, привязанную к его фаллосу, этот орган был кем-то затерт (при этом другие маргиналии с фаллическими сюжетами остались неповрежденными)[661].
Неуместную и греховную наготу можно было выскоблить, размазать или зарисовать. В небольшом Часослове из Северной Франции (1300–1310) на полях одного из листов нарисован епископ. Сидя на престоле, он протягивает руку в жесте благословения (?) в сторону голого мужчины, который показывает ему свой зад. Кто-то из читателей грубо прикрыл наготу епископа, дорисовав что-то вроде коричневой юбки. Заодно он попытался перерисовать/скрыть и митру прелата — возможно, чтобы заретушировать непочтительность по отношению к духовенству. На другом листе в той же рукописи мы видим гибридное создание в митре, тоже напоминающей епископскую, и с огромным фаллосом. Он заканчивается ладонью, сложенной в жесте благословения. И тело уродца, и его мужское достоинство также были кем-то зарисованы коричневыми чернилами, но первоначальное изображение все равно прекрасно считывается (рис. 190)[662].
Рис. 190. Часослов. Северная Франция, ок. 1300–1310 гг.
Baltimore. Walters Art Museum. Ms. W. 88. Fol. 86v
Интересно, что такой правке подвергались не только проклятые, но и избранные тела. К примеру, в рукописном «Житии Иисуса Христа» (1470–1480-е гг.) кто-то на нескольких миниатюрах методично прошелся по нагим праведникам (то есть душам, изображенным в форме тел), стоящим на коленях перед Христом. На уровне пупка их фигуры были размазаны, чтобы скрыть причинные места (рис. 191)[663]. Вероятно, что даже святая нагота могла вызывать эротический отклик, а потому кем-то считалась недопустимой.
Рис. 191. Житие Иисуса Христа. Центральная Франция, ок. 1470–1480 гг.
Paris. Bibliothèque Mazarine. Ms. 976. Fol. 107
Жан Жерсон (1363–1429), канцлер Парижского университета и один из самых влиятельных богословов своего времени, сетовал на то, что обнаженное тело Христа, едва прикрытое набедренной повязкой, способно навести женщин на греховные мысли, а для мужчин не всегда безопасно засматриваться на святых дев. Ведь их в сценах мученичества нередко представляли полуобнаженными. Кроме того, по словам Жерсона, на праздники юноши и девушки покупают в церквях распутные образы. Вероятнее всего, он имел в виду эротические значки с фигурками вульв и фаллосов[664]. Об опасности нечистых мыслей и сексуального возбуждения при виде тела Спасителя позже говорил францисканский миссионер и проповедник Бернардин Сиенский. По его словам, он знал одного человека, который, созерцая фигуру Распятого, однажды «постыдным и чувственным образом себя осквернил и замарал»[665].
Не стоит забывать о том, что на исходе Средневековья мужская и особенно женская мистика была полна чувственности. Многие визионеры и визионерки идентифицировали себя с Невестой из Песни песней и мечтали о слиянии с Женихом — Христом. Они обнимали и лобызали распятия, а в их откровениях Спаситель их обнимал и даровал им свои поцелуи. Любовь к Христу нередко описывалась как любовное и даже сексуальное томление[666].
Например, немецкая монахиня-визионерка Маргарет Эбнер рассказывала, что в церкви ее монастыря было большое распятие. «Меня одолевало горячее желание лобызать его и прижимать к своему сердцу, как и другие кресты. Оно, однако, было слишком высоко и велико для меня. <…> Что не удавалось, когда я бодрствовала, то [Господь] милосердно даровал мне как-то раз ночью во сне. Со мной было, будто стою я перед этим образом в желании, снедавшем меня [наяву]. И вот, когда я так стояла пред ним, Господь мой Иисус Христос склонился ко мне с креста, дал мне облобызать Свое отворенное сердце и напоил меня кровью, изливавшейся из Него. <…> У меня было великое хотение и стремление — получить поцелуй вместе с господином моим святым Бернардом и быть объятой дланями Его любви, а еще чтобы сей [поцелуй] проник мне в самое сердце»[667]. Перед нами мистический опыт слияния со Спасителем, описанный на языке чувственности, или сексуальное томление, сублимированное в чувственную любовь к телу Распятого. Границу между ними провести трудно. Однако эротические образы, которые встречались в стольких видениях мистиков, показывают, что (обнаженное и израненное) тело Христа могло быть объектом желания. В одних случаях оно принимало приемлемые для церковной традиции формы и вело к мистическим откровениям, в других — не получало столь возвышенной интерпретации и воспринималось как святотатство.
«Князь гуманистов» Эразм Роттердамский, который немало критиковал злоупотребления культа образов, возмущался, что для многих изображений Девы Марии или св. Агаты позировали «распущенные потаскушки». Созерцание таких фигур вместо благочестивых мыслей наводит на нечестивые. В «Наставлении о христианском браке» он призывал убрать из домов мифологические сюжеты, которые потворствуют сладострастию (как сцена, где Юпитер в облике золотого дождя проник к Данае), а также критиковал библейские сцены, где перед взором верующих предстают (полу)нагие женщины. Зачем изображать в церкви Вирсавию, которая очаровала царя Давида (рис. 192), или Саломею, дочь Иродиады, танцующую на пиру царя Ирода Антипы?[668] Визуальные образы быстро западают в душу человека и воздействуют на его воображение сильнее, чем слово. Libido spectandi — вожделение взора, наслаждение, которое дарует (фривольное) искусство, ведет к плотскому вожделению[669].
Рис. 192. Давид из своего дворца смотрит на купающуюся Вирсавию (2 Цар., гл. 11). Ее фигура с маленькой высокой грудью и слегка округлым животом соответствовала эталону женской красоты, принятому в позднее Средневековье. Упругие круглые груди, похожие на яблоки, считались признаком юной прелести. Более того, и среди медиков, и среди неученых мирян существовало представление о том, что такая грудь — одно из важных доказательств девственности. Когда женщина начинет жить сексуальной жизнью, ее грудь увеличивается, растягивается и теряет идеальную форму[670].
Часослов. Бурж, ок. 1500 г.
Genève. Bibliothèque de Genève. Ms. lat. 147. Fol. 107
В XV–XVI вв. и в итальянском, и в северном — нидерландском и немецком — искусстве обнаженная плоть стала вездесуща. Персонажи ветхозаветной истории (от Адама и Евы до Давида и Юдифи), христианские мученики и мученицы, античные боги, богини и герои, различные персонификации (например, Фортуна), герои и героини эротических сценок — перечислять можно долго (рис. 193). Благодаря мастерству и интересу к анатомии, какого не было у художников предшествующих столетий, нарисованные или вырезанные из камня тела приобрели невиданное «живоподобие». Их чувственность не могла не манить заказчиков и зрителей. И в то же время многих смущала. Как раз в это время начинают все чаще звучать голоса, обеспокоенные и даже возмущенные слишком тесным соседством низкого и высокого, профанного и сакрального. Они вопрошали: что нагота мучеников и мучениц делает в церковном пространстве, разве можно ее терпеть на священных изображениях?[671]
Рис. 193. Древнегреческий художник Зевксис создает идеальный образ женской красоты, глядя на пять прекрасных натурщиц. Их руки прикрывают гениталии.
Гийом де Лоррис, Жан де Мен. Роман о Розе. Брюгге, ок. 1490–1500 гг.
London. British Library. Ms. Harley 4425. Fol. 142
По свидетельству Джорджо Вазари, флорентийский монах-художник Фра Бартоломео (1472–1517) «выслушивал неоднократно колкости за то, что не умел писать обнаженные тела». Чтобы дать отпор критикам, он изобразил св. Себастьяна «в колорите, весьма напоминающем цвет тела, с нежным выражением лица и с соответственной красотой и законченностью всей фигуры. <…> Говорят, что после того, как эта фигура была выставлена в церкви [Сан-Марко во Флоренции], монахам стали попадаться на исповедях женщины, согрешившие от одного взгляда на красоту и сладострастное правдоподобие живого тела, переданные в нем мастерством фра Бартоломео. Почему, убрав ее из церкви, и поместили в капитуле, где она оставалась недолго, так как была куплена Джован Батистой дель Палла и переслана в дар французскому королю»