Цап по-прежнему возил питомцу пищу и руководствовался при этом, очевидно, исключительно гуманными соображениями.
В отличие от соседа Мирон Мироныч питал гораздо меньшую любовь к животным. Жизнь сделала его сердце черствым, а руки — грубыми. И этими грубыми руками Коняка ловил собак, маленьких. Но им в данном случае двигала вовсе не антипатия к четвероногим, а корыстные мотивы и рекомендации товарища Брэйтэра.
Разумеется, прежде чем толкнуть соратника на такой шаг, Льва Ароновича мучили душевные терзания. Он долго колебался.
Душевные терзания начались с того момента, когда товарищ Мамай взял с магната обязательство предоставить шубу, натуральную.
Под шубой натуральной предполагалась шуба соболиная или что-то в этом роде. Но ни соболей, ни чего-то в этом роде в пригородных степях давно не видели. Из всех пушных зверей там водились только суслики, из пушнины которых, даже если очень исхитриться, шубы не получится. В лучшем случае из нее получится пальто. Итак, суслики отпали сами собой. Зато собаки! Собак на козякинских улицах водилось в изрядном количестве. В самом деле, почему бы не взять в дело собак? Может, это негуманно? А шить шубу из соболя — гуманно? Чем, собственно, соболь хуже собаки? Только тем, что у него лучше мех. Китайцы, к примеру, не только делают из собак верхнюю одежду, но и едят их прямо в ресторанах. Ну, допустим, подать пса на ужин — это уже слишком, но вот содрать с него шкуру!..
Помучившись и попереживав подобным образом, Лев Аронович принял разумное решение.
Прикомандированный к Брэйтэру баптист был откомандирован на улицы Козяк добывать натуральный мех.
Вооружившись палкой, веревкой и мешком, Мирон Мироныч взялся за дело. Дело было стоящее: за каждую шкуру крупной собаки директор базара обещал заплатить по двести тысяч. Но к большим псинам Коняка подходить опасался, а те, на которых он решался напасть, оказывались немногим больше белок и едва тянули на тридцать тысяч. Чтобы получить положенное вознаграждение, вместо одной шкуры баптисту нужно было раздобыть шесть.
Впрочем, за три дня охоты Мирону Миронычу не удалось изловить ни одной собачки. И главной причиной тому было отсутствие навыков. С утра и до наступления сумерек пропагандист бродил за стайками бездомных дворняг и зачем-то держал наготове палку. Приблизительно поимку зверей он представлял себе так: куском колбасы он приманивает песика, а затем — палкой по голове, и в мешок. И так до тех пор, пока мешок не наполнится. Что делать с прибитыми псами дальше, Мирон Мироныч вообще не представлял.
На практике все оказалось несколько сложнее. Завидев странного человека с палкой, четвероногие торопливо трусили прочь. Коняка робко преследовал стаю в надежде, что какая-нибудь дура-дворняжка от нее отстанет, выбьется из сил и полезет в мешок без всякой колбасы. Но животные держались дружно и просто так расставаться со шкурой не собирались. Со временем вид назойливого человека перестал их смущать и они не обращали на него внимания.
Часто Мирон Мироныч шел на хитрость и бросал недалеко от себя кусочек вареной колбасы. Но к угощению подходили только мощные кобели, от одного вида которых собаколов терял агрессивность.
Зав. отделом пропаганды был вынужден поменять тактику. Теперь он разыскивал и преследовал одиноких собак.
Объектом его пристального внимания стала бездомная облезлая болонка. Мирон Мироныч скормил ей уже килограмм колбасы, но болонка по-прежнему соблюдала дистанцию.
— На, на, на, — гундосил Коняка, протягивая руку с приманкой, — на, на, дура. Да стой же ты!
За сим странным промыслом и застал своего соратника Христофор Ильич.
— Что это вы делаете? — изумился Харчиков, столкнувшись с баптистом на безлюдной улице.
— Ничего, — насупился Мирон Мироныч, поднимаясь с колен и пряча за спину палку.
— А что это у вас в руке? — наседал Христофор Ильич.
— Колбаса.
— А зачем?
— Ем, — отрезал Коняка и в подтверждение своих слов бросил кусочек колбасы в рот и принялся аппетитно жевать.
— А собака здесь зачем?
— А я почем знаю! Мимо проходила. Пшла отсюда!
— А палка?
Мирон Мироныч не смог найти правдоподобного объяснения и ответил очень просто:
— Надо.
— Тогда что же вы тут делаете?
— Ничего.
— А что у вас в руке?
— Колбаса…
Дальнейшая беседа протекала в том же духе. Христофор Ильич чуял, что здесь что-то нечисто, и пытался докопаться до сути. Мирон Мироныч, в свою очередь, понимал, что отвязаться так просто от Харчикова не удастся. В конце концов он выложил сбытчику всю правду:
— Брэйтэр мех скупает. Двести тысяч за собаку.
Харчиков не сказал ничего.
Через пять минут, опережая друг друга, соратники гнались за болонкой.
***
Непредвиденные трудности встречались и на пути Мамая. Увлекшись старательским промыслом, чекист совершенно потерял политическую бдительность. Подобное легкомыслие едва не привело к политическому скандалу.
Конфуз заключался в том, что помимо национал-патриотов, которых председатель пригласил к сотрудничеству, политическую погоду в Козяках делала другая, не менее влиятельная сила, — патриоты-националисты. Эту-то силу, по своему неведению, Потап и упустил из виду, решив, что имеет дело с одной и той же организацией, а между тем политические концепции этих двух партий имели принципиальные расхождения. Если национал-патриоты считали, что на первый план нужно ставить интересы народа, а на втором — интересы государства, то патриоты-националисты выражали по этому поводу абсолютное несогласие, выдвигая на первое место интересы страны, а уж потом — ее народа.
Узнав о том, что их конкуренты вступили в сговор с финансово-промышленными кругами, патриоты-националисты забили тревогу и пригрозили бойкотировать акцию. Финансово-промышленным кругам в лице Потапа Мамая пришлось начать переговоры с оскорбленными политиками. К чести обеих сторон, они скоро пришли к консенсусу, и конфликт был разрешен. Патриоты-националисты согласились прислать своих представителей в жюри конкурса, но с условием, что они будут по другую сторону стола от враждебной партии.
У памятника Ленину, открывая людям глаза, стояли демонстранты: пикетчик Федька и заочный миллионер Эдуард Тумаков. Дважды в день Потап проверял наемников, заодно справляясь о настроениях в народе. Службу пикетчики несли исправно.
Но однажды, придя на площадь, Мамай их на месте не нашел. На земле, присыпанный снегом, валялся плакат: "Коммунист — пособник удорожаний". Сами обличителибросив пост, скрылись в неизвестном направлении.
Мамай беспокойно огляделся вокруг… И вдруг внимание его привлекло необычайное оживление, происходящее у светофора. "Либо авария, либо… либо пролетарии дубасят моих соколов. — предположил чекист".
Прибыв к месту событий, Потап с удовлетворением отметил, что интуиция его не подвела. Он ошибся лишь в деталях, но по сути оказался прав. Аварии на перекрестке не было, но одному из его соколов приходилось действительно туго. И этим соколом оказался Федька.
Федор сражался как тигр. Но силы были слишком неравны. Против него выступала агрессивная дворничиха, превосходящая неприятеля как ростом, так и весом. Преимущество ее сказывалось и в вооружении: старуха атаковала тяжелой колючей метлой, в то время как пикетчик отбивался легковесным фанерным плакатиком.
Особо азартные зрители принялись улюлюкать и подзадоривать бойцов; кое-кто предлагал сделать ставки. Но Потап и так ясно видел, что битва закончится в считанные секунды. Победа дворничихи не вызывала сомнений.
Он вновь оказался прав. Несколькими мощными взмахами старуха рассеяла зрителей и обратила противника в паническое бегство. Проворно, словно тушканчик, Федька поскакал по тротуару. Затем, резко изменив направление, пересек дорогy и укрылся в часовой мастерской. Победительница проводила его гневным взглядом, водрузила метлу на плечо и воинственным шагом направилась через площадь к памятнику.
Когда страсти улеглись, Потап распахнул дверь мастерской и сказал:
— Можно выходить.
На пороге появился Федор. За ним, переминаясь с ноги на ногy, стоял Тyмaков.
— Знаете, начальник, — хмуро проговорил бывалый пикетчик, — под исполкомом ко мне относились с уважением. Дворники со мной здоровались и давали закурить. — Оглянувшись на напарника, он добавил: — Требуем прибавки к жалованью. За вредные условия труда.
— Получите, — пообещал Потап. — Но почему бабуля на вас взъелась?
— Да сумасшедшая потому что! Когда узнала, что мы требуем сноса памятника, полезла в драку. Просто закоренелая большевичка какая-то! Вы, начальник, ее от нас оградите, иначе не пойдем. Я свою голову здесь ложить не собираюсь!
К площади подъехал свадебный кортеж. Из передней машины, украшенной ленточками и куклами, вылезли жених, беременная невеста и почетные свидетели. Следуя давней традиции, молодые возложили к подножию памятника букетик цветов. Затем тот же букетик подняли и вновь возложили свидетели. После того как обе церемонии запечатлел фотограф, молодые торопливо покурили, сели в машину, и вся процессия торжественно покатила дальше.
Когда площадь опустела, дворничиха, воровато осмотревшись, мигом пихнула цветы в ящичек для инвентаря, заботливо обмела плиту и пошла прочь.
Факт воровства не ускользнул от внимания чекиста.
— Ждите меня здесь, — приказал Потап наемникам. — Кажется, есть повод познакомиться с девушкой.
Дворничиха была задержана с поличным. Пикетчики видели, как Потап, настигнув воровку, подхватил ее под локоть и потащил в другую сторону. Поначалу старуха злобно отбивалась, но быстро присмирела, когда перед ее носом мелькнуло красное удостоверение и из ящика были изъяты вещественные доказательства. Закончилась сцена тем, что чекист, изобразив пальцами решетку, приложил ее к глазу, предсказывая бабушке ее будущее. Впрочем, на первый раз ей удалось остаться на свободе, и, благодарно поклонившись стражу порядка, она проворно убежала.