— Кабанчика продали? — осведомился Потап.
— Нет, — тихо шепнул Афанасий Ольгович.
— Себе, значит, оставили?
— Нет.
— Куда же вы его дели?
— Я… Я… съел упыря…
— Как?
— Целиком. Довел он меня… Так я его зарезал и зажарил. Теперь вот… живот болит. Невмоготу…
— Конечно! Чего же вы еще ожидали от зверя, которого собственноручно закололи, а затем сожрали.
Слово взял дьякон. Тост его был краток:
— Ну, по единой, други мое, за упокой души раба Божьего… Как? — обратился он к Мамаю.
— Владимира, — подсказал тот.
— …раба Божьего Владимира, — закончил дьякон и опрокинул в себя рюмку.
— Здоров ты, поп, водку жрать, — с раздражением заметил Брэйтэр.
— На все воля Божья, — молвила духовная особа, ничуть не обидевшись.
Грустно посмотрев на обглоданные кости, дьякон поискал глазами съестное в других тарелках и, воспользовавшись курячьей слепотой, одолевавшей уже Каняку, стащил у того корявую начатую котлету.
Между тем сам Мирон Мироныч злобно таращился на Цапа левым оком. Еще секунду назад, навалившись на стол, баптист лез к фермеру целоваться, но Афанасий Ольгович ответил на его поползновения самым решительным отказом. Теперь отвергнутый искал повод к ссоре.
— А что это, Семен Семеныч, от тебя так псиной прет? — язвительно проговорил он.
— Я вам не Семен Семеныч, — ответил Цап миролюбиво.
— А я говорю — прет!
— А я вам не Семен Семеныч.
— А я говорю — прет!..
От этого скучного диалога Потапа отвлек дьякон. По единой он выпил уже четыре раза, и теперь ему нетерпелось поболтать.
— Так как, вы говорите, зовут именинника вашего? — возобновил церковнослужитель забытый разговор. — Я его знаю?
— Возможно. Личность известная. Ленин зовут. Слыхали?
От удивления дьячок разинул рот.
— Это который? — не сразу заговорил он. — Это который каменный?
Мамай оглянулся по сторонам и шепнул дьякону в самое ухо:
— Хочу вам заметить, отче, что он бывает не только каменный. Иногда под его каменной шкурой может скрываться… — тут Потап подумал, что следует остановиться и увести беседу в другое русло, — словом, чего там только нет.
Отец Иаков совершенно ничего не понял, но на всякий случай наложил на себя крестное знамение.
— Кстати, ваше преподобие, — сказал Потап, сделавшись серьезным, — я собираюсь открыть двухмесячные курсы дьяконов, платные разумеется. Вы не желаете помочь этому богоугодному делу и взяться читать там семинары?
Священнослужитель хотел было отказаться, но польщенный тем, что его назвали преподобием, дал свое согласие. Отвернувшись от него, чекист увидел закономерно наступившую сцену: схватив фермера за уши, Мирон Мироныч крепко чмокал его в нос.
Поминки проходили и должны были закончиться в непринужденной дружественной обстановке. Но тут Лев Аронович Брэйтэр задал совершенно неуместный вопрос:
— А когда приедет товарищ Степан?
— Он может прилететь самолетом из Брюсселя хоть завтра, — быстро нашелся Мамай, — но я, в ваших же интересах, всеми силами пытаюсь отложить его прибытие. Повторяю: в ваших же интересах. Вы готовы отчитаться? Где ваша работа? Вы расширили агентурную ceть или, может быть, вы пользуетесь поддержкой трудящихся? Вы даже палку в колесо демократам не можете вставить. А власти? Есть среди властей наши люди?
— Так там почти все наши бывшие люди, — робко заметил Куксов.
— Бывшие! — все больше раздражался председатель. — Вот именно что бывшие. А вот могyт они по старой памяти взять и… ну, к примеру, взять и отдать нам на реставрацию памятник?
— Moгyт, конечно, вмешался Харчиков, только взятку надо будет дать. А на кой он нам?
— Ни на кой. Я же сказал — к примеру. Но если вы не можете договориться с властями даже о такой мелочи, то что можно говорить дальше! Стыдно, товарищи! Нет, товарищу Степану это явно не понравится.
— За здоровье товарища Степана! — воскликнул Христофор Ильич петушиным голосом.
— И за товарища Мамая, — угодливо улыбнулся Куксов.
Чекист попросил не делать из его личности культа, после чего собравшиеся дружно выпили за скромность товарища Мамая.
— Скоро будут выборы в местный совет, — между прочим сообщил Харчиков. — Мой кум тоже баллотируется. Если повезет — будет наш человек.
Речь сама собой зашла о политике. Райкомовцы хулили новые порядки и вспоминали былые времена. Всем хотелось говорить, слушать не хотелось никому. Слушал один председатель. Хотя на самом деле он не слышал ничего.
Осененный внезапной идеей, он какое-то время сидел не шевелясь и бессмысленно катал пальцами хлебные шарики. Ну, конечно! Как же эта идея не пришла ему в голову еще месяц назад! Конечно! Пора брать власть в свои руки, точнее, в руки подпольщиков. Нужно баллотироваться в совет. Может, удастся запихнуть туда хоть одного из этих олухов. Почему нет? А уж тогда ничего не будет стоить получить генеральный подряд на реставрацию всех памятников в Козякинском районе. Детали можно будет обмозговать потом, на трезвую голову.
Председатель встал, вытянул изо рта баптиста селедочный хвост и жестом восстановил порядок.
— Товарищи, — сказал он, — есть предложение переходить к решительным действиям. Возражений нет? Нет. Ну-с, кто пойдет в депутаты? Я, не имея местной прописки, снимаю свою кандидатуру сразу же…
— А у меня есть прописка! — вскочил Пиптик, но, встретив укоризненные взгляды, быстро сел.
— Так кто же? — повторил вопрос Мамай.
Все посмотрели на первого секретаря. Согласно занимаемой должности, первым свое мнение должен был выразить Брэйтэр, но Лев Аронович молчал. Он колебался. Недавнее мероприятие вынудило его заметно поиздержаться. Одни только непредвиденные расходы вылились в двадцать миллионов. Более того, несмотря на то что конкурс уже давно прошел, председатель требовал дополнительных расходов еще и еще. Куда они уходили — неизвестно. Торговый магнат отдавал деньги с большим нежеланием и каждый раз подозрительно смотрел то на новую норковую шапку, появившуюся у товарища Мамая, то на его новые сапоги. На поминки председатель явился в прекрасном шерстяном пальто.
Нет, к новой затее с выборами следует подходить осторожно. С одной стороны, неплохо бы пробраться в совет — можно будет выхлопотать дополнительные торговые площади. Но с другой…
Лев Аронович задумчиво прожевал кусок котлеты и наконец спросил Потапа:
— Скажите, а кто… м-м… будет финансировать избирательную кампанию?
— Не задавайте глупых вопросов, — жестко произнес председатель. — Будете баллотироваться?
— Да, — выдохнул Брэйтэр.
— Решено. Кто еще?
— Я, — сказал Коняка-младший, доселе находившийся в тени.
— Ты кто?
— Это… Васятка, — представил сына Мирон Мироныч, указав в его сторону неверной рукой, — наследник мой. Душа человек.
Мамай оценил наследника мутным взглядом.
— Васятка? Молодец. Орел! Пойдешь депутатом… Сможешь навести порядок?
— Да, — страстно гаркнул Василий. — Только покажите, кого вешать и стрелять.
— Хорошо. Еще желающие?
Желание проявил и Харчиков, которого прельщали депутатские льготы и бесплатный проезд в общественном транспорте.
Почуяв, что наступил удобный момент, дьячок схватился за рюмку.
— Ну, други мое… — начал он, но не успел договорить и, уронив голову на грудь, забылся мертвым сном.
— Слаб здоровьем, — заключил Христофор Ильич.
По объективным причинам духовная особа не могла больше руководить застольем, и обязанности тамады возложили на Коняку.
Пили за здравие всех присутствующих, вместе взятых, и за каждого в отдельности. И после очередного тоста то один, то другой подпольщик начинал сознавать, что просто обязан стать избранником народа.
Депутатами решили стать все, за исключением Мамая и спящего дьякона.
Вечеринка затянулась допоздна. Всех ее участников окончательно разобрало, и они оказались в той стадии алкогольного опьянения, когда хочется одного — тосковать. Часть подпольщиков тосковала молча. Другие, наиболее стойкие, еще вяло ворочали языком, пытаясь спеть что-нибудь душевное. Владимир Карпович беспрерывно икал и собирал в кулек нетронутые продукты. Потап рассеянно рассматривал красные морды, сидящие напротив, и силился припомнить их имена или хотя бы фамилии. Сделать это никак не удавалось, мысли путались, а в ушах почему-то стоял шум прибоя.
Кто-то хлопнул его по плечу.
— Шеф, — медленно проговорил Вася, — пошли к тетькам.
— Куда? — не мог сообразить чекист.
— К тетькам.
— К ж-женщинам, — пояснил Пиптик.
— К женщинам? Женщины… — пробормотал Мамай. — Из-за этого золота я совершенно забыл о женщинах… Хотя… когда хочешь найти с ними общий… язык — всегда вспоминаешь о золоте… Вот ведь как… как сказал однажды я, мужчины правят миром, а… мужчинами правят женщины…
— Во шеф нажрался, а! Психологию тут развел. Пошли на улицу, шеф.
— Пошли.
Темной промокшей улицей, не разбирая дороги, двигалась лихая троица. То, что компания навеселе и ей на все наплевать, собаки чуяли за километр и даже не пытались ее облаять.
Весенняя сырость действовала отрезвляюще. Настолько отрезвляюще, что гуляки без особого труда находили нужное направление, но передвигаться самостоятельно им было еще трудно. Посредине, поддерживаемый двумя молодцами, шел Иоан Альбертович Пиптик. Ногами несостоявшийся Шелкунчик выделывал такие кренделя, что его мастерству могла бы позавидовать сама Майя Плисецкая.