цов усатый водитель, оказавшийся среди них старшим, нетерпеливо оборвал литовцев и спор был замят. Они поднялись с колен, коротко обменялись мнениями и выразили готовность приобрести товар.
— Ваша начальная цена? — приступил Мамай к торгу.
— Сто марок за тонну, — убежденно сказал поляк.
— Начало многообещающее. Дальше.
— Сто марок.
— Продолжение значительно хуже. Еще раз попробуете?
— Сто марок за тонну, — упорствовал покупатель.
— Попытка не засчитана. Так, может, ты других чисел не знаешь? Давай я тебе напишу.
— Знаю. Но у нас такая есть такса. Много расходов. Могу дать только сто.
— Хорошо. Прежде чем расторгнуть с вами договор и уйти, я хотел бы узнать вашу окончательную цену.
— Сто немецких марок за тыщу кило.
— Никакого продвижения вперед, — грустно заметил Потап. — Мне с вами скучно. Так дело не пойдет. Я беру инициативу на себя.
Он задумался, складывая в уме свою цену. Надо сказать, что чекист не имел ни малейшего представления о ценах, сложившихся на черном рынке цветных металлов, но твердо помнил золотое правило в бизнесе: никогда не соглашаться на первое предложение.
— В общем, — заговорил председатель, — дешевле чем по сто двадцать за тонну не отдам.
— Согласны, — быстро сказал покупатель.
— Так. Тарифы мы определили. Осталось умножить их на количество. Сколько, по-вашему, здесь десятков тонн? — указал Потап на двухметровый памятник.
Энгельс, разумеется, был полым внутри и при всех погрешностях и округлениях тянул не больше чем на две тонны.
— Так сколько же в нем… десятков?
— Две с половиной-три тонны, — заключил поляк, оценив товар профессиональным глазом. — Добже, но пусть будет три тонны.
Потап не стал настаивать на десятках, но три тонны его явно не устраивали. Он подошел к изваянию, обхватил бронзовую ногу, поднатужился и попытался поднять. Потужившись так несколько секунд, бригадир выпрямился, отряхнул руки и авторитетно заявил:
— Четыре с половиной, не меньше.
Крыть было нечем. Посоветовавшись между собой и горестно повздыхав, покупатели приняли условия продавцов.
Механизированная колонна двинулась в объезд пустыря, мимо общежития консервного завода. Заинтригованные мужскими голосами и шумом моторов, из окон высовывались дамы в неглиже, но, увидев дымнyю строительную технику, разочарованно зевали.
Не сбавляя хода, машины торжественным маршем повернули в сторону роддома № 3 и остановились возле мусорной кучи.
Из кабины грузовика выпрыгнули рабочие, и под командованием литовцев вся бригада дружно навалилась на свергнутого немца. Работали быстро и слаженно, ничуть не уступая выучке образцовой пожарной дружины. В считанные минуты Энгельс был опутан тросами с ног до головы и готов к погрузке. Председатель, Гена и поляк занимались тем временем бумажной стороной дела. Слюнявя пальцы, эфиоп подсчитывал барыши и проверял купюры на подлинность. Потап выписывал накладные, ставил в нужных местах подписи и печати.
— Вира! — крикнул кто-то из рабочих.
Трос напрягся, натянулся, как струна, и медленно пополз вверх. Несмотря на малый вес груза, многосильной машине он давался с большим трудом. Упираясь стальными лапами в землю и слегка кренясь набок, кран надрывно рычал и тянул трехтонный кусок бронзы, казалось, на пределе своих технических возможностей.
Но все обошлось. Лебедка не подвела, стрела не рухнула, кран не перевернулся, и памятник вполне благополучно улегся в кузове КрАЗа.
С подозрением покосившись на просевшие рессоры, чекист подумал, что к объявленному весу можно было смело добавить еще пару тонн. Энгельс оказался гораздо тяжелее, чем предполагалось. Впрочем, это были мелочи…
Бригадир и подмастерье стояли плечом к плечу и провожали взглядами удаляющуюся колонну. Первым, разведывая дорогу, ехал "форд" с литовским номером. Следом за ним, фыркая и грохоча на выбоинах, шел потяжелевший грузовик.
Опасность миновала. Более того, встреча с неприятелем принесла ощутимую выгоду. В одном кармане у Потапа лежали визитки вильнюсских партнеров, в другом — пачка хрустящих доич-марок, но на сердце лежал камень. Это был камень зависти. Потап завидовал. Он не мог взять в толк, каким образом случайные прохожие за один день, без всякой подготовки, едва не утащили у него из-под носа сокровище, которым чекист пытается овладеть вот уже третий месяц, прибегая к самым замысловатым комбинациям и ухищрениям.
Когда красные огни машин растворились в темноте, Мамай посмотрел на друга.
— Учись, Гена, — сказал он без видимой радости, — заработал пятьсот сорок марок на ровном месте. Но я не плагиатор. Держи двадцатку за идею. И еще двести пятьдесят. Это мой свадебный подарок. Остальное пойдет в дело, на предвыборную кампанию. Надо как-то моих олухов в депутаты устраивать. Эх!.. Отчего мне так грустно? В последнее время мне кажется, что меня преследует синдром Цапа. А ты сам-то как думаешь, есть он, этот золотой вождь революции?
— Ест, — убежденно произнес Тамасген.
— Что ж, посмотрим, — вздохнул председатель. — Недолго осталось. Пойдем.
Эфиоп не двинулся.
— Ты чего? — спросил Потап.
Африканец молчал, устремив просительный взгляд в сторону женского общежития, где на втором этаже, в третьем окне слева горел зовущий оранжевый свет.
— Кому — что, а курице — просо, — нахмурился бригадир.
— Я пойду? — робко попросил Гена.
— Проваливай, сивый мерин.
Не успели приятели распрощаться, как за кустами послышались чьи-то торопливые шаги. Заросли зашевелились, и на тропинку, словно заяц, выскочил взъерошенный гражданин. Он затравленно огляделся по сторонам, решая, куда бы побежать, и, хорошо освещенный луной, бросился прямо на старателей. По шустрым повадкам и затяжным прыжкам в нем легко можно было узнать Пиптика. Чтобы предупредить неминуемое столкновение, чекист свистнул — танцор затормозил на расстоянии одного шага от них.
— Здрасьте! — пискнул он, узнав начальство.
— Ты как здесь? — быстро спросил председатель.
— В данных обстоятельствах это неважно, — отмахнулся Иоан и часто задышал. — Как хорошо, что вы здесь! Я как раз хотел вам сказать… Я, правда, очень спешу, но я скажу. Я женюсь!
— О, еще один. У нас что, месячник повышения рождаемости? Ну, поздравляю.
— Спасибо, спасибо… А вы случайно тут мою невесту не видели?
— Нe видели. А что, потерял? Ты ее ищешь? Здесь?
— Это она меня ищет.
— Зачем?
— Ну как — зачем! — нетерпеливо дернул плечами Пиптик. — Чтоб жениться!
— А что, срочное дело? — осведомился Мамай.
— Не то слово! Промедление свадьбы для меня подобно смерти! Так она пообещала.
— Понимаю. Это та тeткa, в бигудях?
— Ни в каких не бигудях. С косой она.
— С косой? Ах да-да-да, точно. Видели мы здесь одну с косой, в черном балахоне, костлявая такая. Так это она тебя ищет?
— Вам бы все шутить, а я тут… жизнью рискую.
— Ничего, — пообещал Потап, — когда получишь депутатскую неприкосновенность…
— Какую там неприкосновенность! У меня свадьба! Срочная! Я снимаю свою кандидатуру.
— Ты с ума сошел? Отложи свадьбу!
— С удовольствием, но не могу. Тсс!.. Это она, — произнес Иоан сдавленным голосом. — Мне пора уходить.
Не медля больше ни секунды, балетмейстер предусмотрительно шмыгнул в кусты. Повинуясь внутреннему инстинкту, друзья также отступили в тень деревьев. На сцену, разгребая чащу, явилась и сама суженая. Это была не кто иная, как работница гостинничного хозяйства Элеонора Гаркушка.
— Ты где, паскуда?! — возвала она, гневно сверкая глазами.
— Дело серьезное, — шепнул Потап. — На сей раз Ваньке не отвертеться. М-да… Любовь косит наши ряды. Кандидаты дезертируют. Надо подыскать ему замену.
Где-то далеко, за кучей мусора, раздался шорох. Элеонора ринулась на звук подобно барсу. Вскоре оттуда донеслась возня, свидетельствующая, о том, что добыча была настигнута. Когда все стихло, приятели вышли из укрытия.
— Он такой смешной, — сказал эфиоп, надеясь как-то сгладить собственную вину, — как будто из какой-то книги.
Бригадир двинул бровью и иронично заметил:
— Можно подумать, что ты не из книги.
Он ушел, отпустив напарника к невесте. Но Гена еще долго стоял в тени кустов и, озадаченно глядя в темноту, размышлял над последними словами бригадира…
По улице 26 Бакинских комиссаров стелилась лунная дорожка. Такая же дорожка, но в противоположном направлении, тянулась и по улице Латышских стрелков. Потап легко ступал по обеим, не подозревая об их различии. Впрочем, о том, что идет по двум улицам одновременно, он тоже не подозревал. Было тепло и сыро. На скамейках, скрытых от постороннего глаза, обнимались влюбленные. Коты ревели от любви. Весна брала свое.
Глава 8. Прощай, Гена
Баба Лида развела руки в стороны, потянулась и, хрустнув челюстью, разинула рот в львином зевке. В эту неподходящую минуту дверь общежития хлопнула и в холл вошли двое. Узрев их, вахтерша застыла в напряженной позе, забыв закрыть рот.
На своем вахтерском веку она повидала разных посетителей. Сюда захаживали сосредоточенные милиционеры и пожарные, шофера с мозолистыми руками и близорукие интеллигенты, солидные дяди с должностными портфелями и просто улыбчивые повесы без определенного рода занятий. И несмотря на различия в возрасте и должностях, все они были для бабы Лиды просто мужиками, которых приводила в женское общежитие одна и та же потребность. И перед бдительной вахтершей были все равны, и все они терялись от ее сурового взора, потому что она видела их насквозь.