– Все правильно, так того и требует обычай, – согласился Аравак, и верховный жрец не уловил в его голосе и тени насмешки. Тогда Баира оживился и сказал, указывая на стоящие перед ними миски: – Здесь тушеный батат, а к нему полагается густой отвар из кореньев и размельченного мяса цыплят: вот он рядом, в плошке. Но это не тот отвар, что готовят в деревнях; сказать по правде, наши люди вообще не умеют готовить такие отвары: то что получается у них, страшно взять в рот, по вкусу больше напоминает рвотное средство. У меня же настоящий отвар; отведай Аравак, отведай и ты, Тлалок, – и вы сразу почувствуете разницу. Берите, берите больше, – мой отвар можно есть даже и без батата!.. А в тех мисках курятина и дичь разного вида, зажаренная на угольях, или запеченная в глине, или сваренная в пряном бульоне. А там, дальше рыба, озерная и морская, – и тоже приготовленная различными способами; кроме того, отведайте нежное мясо морских моллюсков и луговых улиток. А еще вы найдете на нашем столе цветы и травы, протертые и пропитанные соком, – они делают еду вкуснее и помогают утробе справиться даже с самой обильной трапезой… Берите, берите больше! Период воздержания закончился, мы можем позволить себе поесть, как следует.
– Благодарю тебя, верховный жрец. Твое угощение достойно богов: в своих жилищах они, наверно, едят так же, как мы сейчас, – проговорил Аравак, накладывая того и другого в большую тарелку. – Что же, – прибавил он, вновь наполняя чаши, – теперь воздадим хвалу всем им. Пусть славятся все боги, которые существуют на свете, ведомые и неведомые нам. Пусть славятся, и да не оставят они нас своими милостями!
– Пусть славятся! Да не оставят они нас своими милостями! – подхватили Баира и Тлалок.
С улицы послышались возбужденные голоса людей; искупавшись в реке, жители Священного Поселка возвращались домой.
– Воздержание закончилось, – повторил Аравак слова Баиры, и странная гримаса исказила его лицо. Баира удивленно взглянул на вождя, но Аравак был уже холоден и невозмутим, как всегда.
– Позволено ли будет мне задать вопрос верховному жрецу? – сказал в это время Тлалок как бы в некотором смущении.
– Мне задают вопросы все кому ни лень, и часто эти вопросы таковы, что от них хочется смеяться или плакать, – вздохнул Баира. – Отчего же ты не можешь спросить меня? Спрашивай, я постараюсь ответить.
– Сегодня на острове будет ночь любви, бурная ночь; так бывает каждый год после воздержания. Почему любовь имеет такую силу над людьми? – проговорил Тлалок, потупившись.
– Ах, молодежь, молодежь! – покачал головой Аравак. – Одна любовь у них на уме.
– Так и должно быть, – возразил Баира. – У нас, – у тех, у кого жизнь уже клонится к закату, – любовь подобна огню светильника, который горит ровно и постоянно, но озаряет лишь малое пространство вокруг себя. Но у молодых любовь – это бушующее пламя, свет которого страшен, но живителен. Многие и многое сгорают в этом пламени, но угаснет оно – и не будет нашего мира… Любовь молодых позволяет миру жить.
– Выпьем, – сказал Аравак. – Выпьем за огонь любви, сжигающий многое и многих, но живительный для всех!..
– Расскажи мне еще что-нибудь о любви, о, верховный жрец, – попросил затем Тлалок.
– Охотно, – ответил Баира. Его взгляд слегка затуманился, но речь была по-прежнему тверда. – Мне часто приходится говорить о любви: больше всего вопросов мне задают о ней… Любовь – божественное чувство, оно начало всех начал. Боги даровали нам любовь из милости к нам, дабы мы познали, что есть счастье. Любовь добра, велика, справедлива, красива и нежна; она подобна песни небес. Кто не любил, тот не знает, что такое упоительное блаженство, чистейшая отрада, безудержный восторг. Любите и будьте любимы, если хотите, чтобы душа ваша воспарила над землей.
– О, верховный жрец, на нашем острове никто не сможет сказать так, как ты! – Аравак налил чашу Баиры до краев. – Твои слова мудры и прекрасны. Выпьем за мудрость и красоту!
– Благодарю тебя, вождь, – Баира выпил, не дожидаясь своих сотрапезников. – Есть, правда, и другая любовь, демоническая, которая представляет собой влечение страсти, – загрустив, произнес он. – Ярким выражением демонического в мужчине является, например, вожделение, которое само по себе околдовывает, соблазняет женщину, если она уже увлечена этим мужчиной; в противном случае у нее возникает отвращение.
Подобное проявление демонического наблюдается и у женщины; оно необходимо ей, чтобы испытывать откровенное влечение к мужчине, чтобы хотеть его и чтобы исподволь дать ему понять, что она его хочет. И мужчина, и женщина нуждаются в этом самоутверждении, чтобы перебросить мост через разделяющую их пропасть и прийти к единству. Но это единство призрачно, оно вскоре исчезает, и тогда беда!
Демоны искушают людей влечением страсти, дабы сделать их несчастливыми. Демоническая любовь опасна, зла, жестока и коварна; кто полюбил, тот познает горечь разочарования, неизбывное горе, безысходную тоску. Бойтесь, бойтесь демонической любви, если не хотите навек погубить свою душу!
– Как ужасно то, что ты сказал, о, верховный жрец! – воскликнул Тлалок, а его отец немедленно наполнил чаши, приговаривая: – Да не войдет страх в наши сердца, и демоны пусть обходят нас стороной!
– Чтоб им, поганым, не жить на нашем острове! – подхватил Баира и осушил свою чашу одним махом. – Я вам поведал о любви божественной и любви демонической, – продолжал он, и язык уже плохо слушался его. – А теперь я расскажу о любви призрачной; я редко говорю об этом, ибо люди не понимают меня, или не хотят понять. Они говорят о призрачной любви с преувеличением. Зачем они преувеличивают? Ведь призрачная любовь – это вечная борьба, вечная враждебность, ибо в призрачной любви встречаются два мира, между которыми нет мостов, кроме ненадежных.
Любопытная вещь, которая не перестает удивлять меня: часто супруги, пришедшие ко мне, признавшись в своем гневе, в своей враждебности или даже ненависти по отношению друг к другу, побранившись или даже подравшись, – заканчивают признанием любви по отношению к своей второй половине. Но если они подавляют злобу, то подавляется и любовь; стало быть, их ненависть и любовь идут рука об руку.
Как только мужчина и женщина, околдованные призраком любви, открываются друг другу, они еще долгое время испытывают искреннюю симпатию. Но эта симпатия, увы, не имеет ничего общего с настоящей, божественной любовью, – она полна мелких обид, постоянной досады, которую, как правило, пытаются скрыть. То, что как мы любим призрачной любовью, схоже со светом звезд, далеких от нас; мы любим то, что есть и чего одновременно нет.
– О, да, я уже слышал все это от одной из посвященных дев, – сказал Тлалок.
– Мудрые мысли приходят во многие головы. Мудрость существует для всех, глупость – для каждого в отдельности, – изрек Баира, сам налил себе хмельной напиток в чашу и выпил, не дожидаясь никого.
Аравак, наблюдавший за ним, решил, что пришло время для главного вопроса:
– А твоя дочь Парэ, где она? Она уже проходит испытание своей любви?
– Несчастная Парэ! Как могла она поддаться любовному влечению?! – запричитал вдруг Баира, обхватив голову руками. – Несчастная Парэ, она теперь томится в лесу; в лесу, в который и войти-то страшно!
– Ты говоришь о лесе около Священного озера? – быстро спросил Аравак.
– Да, о нем, о чем же еще? – Баира утер слезу. – Моя несчастная дочь, моя Парэ!
– Выпьем за благополучный исход ее испытания, – Аравак вновь наполнил чашу верховного жреца до краев. – Выпьем, и пусть все плохое останется в прошлом.
В лесу около Священного озера шла своя повседневная жизнь, и она была наполнена любовью, – по крайней мере, так казалось Кане. Большие пестрые бабочки по двое кружились и порхали в воздухе, и было ясно, что они не могут налюбоваться друг другом; попугаи сидели попарно на ветках, томно прижимаясь головами, и время от времени самец начинал громко кричать от восторга, а самочка нежно пощелкивала клювом; в ручье парами стояли разноцветные рыбки, трепетавшие в струях воды, сближаясь и касаясь одна другой плавниками и хвостом.
Великий дух любви носился повсюду, и все сущее вздрагивало и вздыхало от прикосновения его легких крыльев. О любви говорил шелест листвы, о любви напоминал запах цветов, о любви пел ветер в верхушках деревьев, о любви свидетельствовал свет солнца в небесах.
Сколько времени Кане находился у Священного озера, он не знал. Кане прибежал сюда сразу после того, как Капуна сказал ему, где спрятана Парэ. Найти пещеру под корнями большого дерева не составило труда, но дверь была заперта изнутри, и как Кане ни стучался, как ни умолял открыть, Парэ не впустила его. С тех пор он жил в лесу без крыши над головой и без еды. Каждый день он ходил к пещере, в которой жила Парэ, и слова лились потоком из его уст.
– Моя красавица, моя Парэ! Мои глаза, мое сердце и моя душа тоскуют без тебя! – говорил он ей как-то утром. – Глаза льют слезы, не видя тебя, а если ты являешься им во сне, они мучаются еще больше, ибо при пробуждении горше чувствуют свою потерю. Сердце стонет от боли, от огня, сжигающего его, и он все разгорается и разгорается от разлуки с тобою, о, моя несравненная Парэ, и нет уже сил терпеть! Мой ум и моя душа день и ночь гадают, почему ты оставила меня, о, моя Парэ, и казнят меня за то, что я, возможно, тому причиной, – но нет во мне ни одного упрека тебе, любовь моя, а только хвала и благодарность! – Кане не смог бы вновь повторить эти слова, и не был уверен, что они принадлежат ему, а не были услышаны где-то, но слова эти шли от самого сердца.
– Я выслеживал серебристую цаплю год назад, а может два, а может быть, мне пригрезилось, что я ее выслеживал, – говорил он Парэ как-то днем. – Но чем ловчее я ее выслеживал, тем вернее она ускользала от меня. Это дикая, чуткая птица, и ее ни за что не поймать: можно жизнью своей расплатиться за желанье хоть раз увидать; ведь ее красота во всем мире всех пленит и заставит страдать – этой птицей нельзя обладать!..