Много, много еще другого рассказывали женщины пришедшим в деревню гостям: и о способности Кане летать по воздуху, и о том, как он морочил односельчан, оборачиваясь деревом или камнем, и о его общении с демонами в своей хижине (вот, в этой самой!) ночной порой. Потрясенные гости уже не решались подойти к хижине и осматривали ее издалека; возвратившись домой, они пересказывали все эти истории о Кане, приукрашивая их кое-какими подробностями. В итоге, по острову скоро стали ходить легенды о невероятной силе колдовства Кане, но это не отпугнуло желающих посетить его родную деревню и поглазеть на его хижину, – наоборот, поток гостей возрастал, на что и рассчитывали хитрые женщины.
Мужчина и мифологические существа
Мауна, молодая жена Капуны, как-то незаметно взяла на себя руководство деятельностью женщин, а значит, и жизнью всей деревни: староста никогда не вмешивался в женские дела, по опыту зная, что это чревато неприятностями; он довольствовался своей маленькой ролью деревенского правителя и не стремился к большему. Но Мауна желала полной власти, хотя и не могла управлять на законных основаниях – никогда на острове не правили женщины, это было запрещено. Власть имела священный характер, так же как жречество, и женщинам не было доступа ни к тому, ни к другому; девы, посвятившие себя богам, не шли в счет, ибо они отреклись от мирской жизни, – нельзя же было отречься от мирской жизни и управлять ею! Таким образом, женщины были бесправны во власти и в священстве, но у них оставался верный способ воздействия на мужские дела – воздействовать на самих мужчин, и они им пользовались.
Конечно же, Мауна начала с самого близкого и доступного для нее мужчины – со своего мужа.
– Послушай, Капуна, – говорила она ему утром за завтраком, – объясни мне, почему наш староста не пошел в Священный поселок на собрание старейшин, которое созвал вождь Аравак?
– Ну, как же ты не можешь понять, – снисходительно отвечал ей Капуна, – ему нельзя было идти. На собрании он оказался бы в неприятном положении: за что ему подать свой голос – за оправдание или за осуждение Кане? Если за оправдание, то подумали бы, что он выгораживает односельчанина; если за осуждение, подумали бы, что наш староста выгораживает себя.
– О, боги, как трусливы мужчины! – возмущением воскликнула Мауна. – Если он наш староста, то должен был прежде всего подумать о нашей деревне!
– Как это? – не понял Капуна.
– Ему следовало решительно высказаться за осуждение Кане! – отрезала Мауна.
Капуна с изумлением уставился на жену.
– Как ты могла вымолвить такое?! Осудить Кане?! Которого он знает с пеленок? Которого воспитывала вся деревня? Которого мы все знаем и любим? Осудить моего лучшего друга?! Как у тебя язык повернулся такое сказать!
– О, боги, мужчины не только трусливы, но и глупы! – вскричала Мауна, взмахнув руками от досады. – Неужели ты не понимаешь, что Кане сам осудил себя, похитив посвященную деву, дочь верховного жреца, – да еще похитив ее из священной рощи?! Разве я не говорила тебе с самого начала, что все это добром не кончится? Я сперва жалела в глубине души Кане, но после поняла, что его нечего жалеть, если он решился на такое преступление. Те, кто защищают его, – как и те, кто не вынесли ему свой приговор, – тоже становятся преступниками! А нашему старосте следовало бы признать свои ошибки и попросить деревню, чтобы его переизбрали. Он, знающий Кане с пеленок; он, заботящийся о его воспитании, – кого он воспитал?.. Нет, нам нужен другой староста! Нам нужен староста, который не побоится сказать прямо, что Кане – преступник, и мы отрекаемся от родства с ним и проклинаем его! Тогда мы заслужим уважение всех хороших людей острова, тогда великий вождь Аравак окажет нам свою милость. И тогда наша деревня прославится и разбогатеет еще больше.
– Нет, нам обязательно нужен другой староста, – повторила Мауна, – и почему бы тебе не стать им? Разве ты хуже нынешнего старосты, разве у тебя нет ума, силы и воли? Есть, – да побольше, чем у этого старика! Ты лучший мужчина в деревне!
Капуна закряхтел и почесал голову.
– Пожалуй, ты права… Но как мне осуждать Кане? Он мой друг, он мне как брат. Сколько раз он выручал меня… Неужто я должен отплатить ему черной неблагодарностью?
– Ну, тогда ты до седых волос так и будешь на побегушках у кого-нибудь, кто посмелее тебя и не побоится обвинений в неблагодарности! Он станет помыкать тобой, он заберет себе лучшее из того, что ты добудешь на охоте, на рыбной ловле или вырастишь на своем поле, а ты даже не посмеешь возразить ему, не посмеешь посмотреть ему в глаза! Боги мои, боги, – и зачем я вышла замуж за этого человека?! Какой из него муж, какой отец для моих детей? – Мауна опустилась на землю и зарыдала, закрыв лицо руками.
– Детей? – растерянно переспросил Капуна. – Уж не хочешь ли ты сказать…
– Да! – перебила его Мауна, продолжая плакать. – О, я несчастная, я понесла в чреве моем от этого слабого и безвольного человека! Лучше мне умереть, – умереть прямо сейчас, – чем всю жизнь страдать с таким мужем! О, сын мой, лучше тебе не появляться на свет, лучше тебе никогда не увидеть солнца, чем мучиться так, как мучаюсь я!
Она с громкими стенаниями положила руки на живот.
– Милая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, мое сердце разрывается от твоих рыданий! – Капуна неуклюже попытался обнять жену, но она с гневом отбросила его руку. – Подумай, хотя бы, о нашем ребенке, вдруг у тебя случится выкидыш от огорчения? Я так рад, что у меня родится сын! Дорогая моя Мауна, не плачь, прошу тебя, – я сделаю все что ты пожелаешь.
– Это правда? – спросила Мауна сквозь слезы. – Ты сделаешь все что я попрошу?
– Да, да, да, сто раз – да! – Капуна приложил правую руку к груди. – Клянусь, я исполню все твои просьбы.
– Ты станешь старостой?
– Да… Но как мне стать им? А если меня не изберут?
– Это не твоя забота! Тебя изберут. Так ты станешь старостой?
– Да!
– И тогда ты вынесешь Кане приговор?
– Да. Нет, погоди!.. Но как же?..
– Бессовестный обманщик! Ступай прочь от меня! Как я могла тебе поверить?!
– Не плачь, не плачь, умоляю тебя!.. Да, я вынесу Кане приговор! Видишь, я согласен.
– Поклянись всеми богами, какие только есть в мире!
– Хорошо. Клянусь.
– Поклянись моей жизнью и моим здоровьем!
– Клянусь.
– Поклянись жизнью и здоровьем нашего сына!
– Клянусь.
– Поклянись жизнью и здоровьем всех наших будущих детей!
– Клянусь.
– Поклянись жизнью и здоровьем всего потомства твоего до скончания веков!
– Клянусь.
– Ладно. Теперь я тебе верю… Глупенький ты мой, иди ко мне, я тебя приласкаю! И зачем было противиться, и зачем было так расстраивать меня, и расстраиваться самому? Я ведь тебе плохого не посоветую: ты же мой муж, любимый муж, и ты – отец моего ребенка. Ты только не спорь со мною, – делай, как я говорю, – и все будет очень, очень хорошо, вот увидишь.
Райский сад
Было на острове ущелье, равного которому по красоте не существовало в мире. Ущелье это располагалось в седловине Северной горы и спускалось к океану, а по дну здесь бежал ручей с чистейшей водой. По берегам ручья росли дивные нежные цветы, которые больше нигде на острове не встречались; по склонам горы стояли необыкновенные деревья, чьи могучие белые стволы были скручены, как жгуты, а высокие кроны покрыты густой широкой листвой; в древесной тени по плотной зеленой траве стелился кустарник без колючек, с оранжевыми ягодами, – и повсюду причудливо свивались плети золотисто-коричневых лиан, между которыми пробивались лучи солнца, образуя множество сияющих столбов.
Вход в ущелье закрывали могучие папоротники выше человеческого роста, пройти сквозь которые было трудно, да островитяне и не стремились сюда, потому что в ущелье не было дичи, – его обитателями были только маленькие птицы, красивые, чудесно поющие, но не пригодные в пищу, – а в ручье не было рыбы, если не считать мелких пестрых рыбешек, годящихся лишь для несытной похлебки. Таким образом, ущелье было совершенно бесполезным, и красота его, поэтому, оставалась незатронутой людьми.
Именно в это ущелье Кане и привел Парэ из рощи у Священного озера. Где согнувшись, где на четвереньках, они пролезли через папоротники, – и Парэ, никогда прежде не бывавшая тут, застыла, пораженная божественным великолепием этого прекрасного цветущего сада.
– Здесь нет злых духов, – сказала она, оглядывая все вокруг и прислушиваясь, одновременно, к собственным ощущениям. – Духи этого ущелья добры и приветливы, а время в нем течет легко и безболезненно для всего живого. Здесь можно прожить сотни лет, не состарившись.
Кане громко расхохотался:
– Этого я и хочу: чтобы мы прожили с тобой сотни лет, оставаясь вечно молодыми! И каждый день будет для нас праздником!
Парэ улыбнулась ему в ответ. Она не спрашивала его, как и чем они будут жить, – Кане был мужчина и подобные вопросы могли оскорбить его: мужчина всегда найдет пищу и кров для своей семьи. И сам Кане был уверен в этом, поэтому быстро и бодро он взялся за дело; на следующее утро он построил шалаш из ветвей деревьев и лиан, покрыл его травой и широкими листьями, а землю в нем устлал мягкими лепестками цветов. Парэ показалось, что у нее никогда не было такого прекрасного жилища, – Дом Посвященных был ничто перед ним.
Закончив постройку, Кане позаботился о еде: уже к вечеру перед шалашом горел костер, а на нем запекались рыба, пойманная в ручье, и вкусные земляные клубни, которые Кане нашел в лесу. А еще через два дня у Кане и Парэ еды было в изобилии: разведав окрестности, Кане принес в ущелье и дичь, и сочные плоды, и жирную морскую рыбу, и съедобных улиток, и растения, которые можно было есть как в сыром, так и в запеченном виде.
Парэ в эти дни тоже не сидела сложа руки: как всякая девушка на острове она умела изготавливать одежду из вымоченной и размягченной древесной коры, так что вещи получались мягкими и прочными, – а потом расписывать их яркими узорами, добывая краску из земли, сажи, сока растений и плодов; не прошло и двух недель, как у Кане и Парэ появилась новая красивая одежда.