оказались абсолютно гладкими. Тогда я вспомнил, что какой-то индеец говорил мне еще об одном камне, валявшемся неподалеку, на крохотной мильпе крестьянина со странным именем Санто Сапо. Эта мильпа находилась на ровной площадке у подножия самого высокого искусственного холма Трес-Сапотес. Камень был столь невзрачен на вид, что я, помнится, еще подумал, стоит ли вообще его раскапывать. Но расчистка показала, что он в действительности гораздо больше, чем я полагал, и что одну из его сторон покрывали какие-то резные рисунки, правда, сильно попорченные от времени. Другая же сторона стелы была, по-видимому, совершенно гладкой. Как ни пытался я разобраться в едва заметных линиях резьбы, все было напрасно. Тогда, решив скорее закончить порядком надоевшую работу, я попросил индейцев перевернуть обломок стелы и осмотреть его заднюю часть. Рабочие, стоя на коленях, стали очищать поверхность монумента от вязкой глины. И вдруг один из них крикнул мне по-испански: „Начальник! Здесь какие-то цифры!“ И это действительно были цифры. Я не знаю, правда, каким образом догадались об этом мои неграмотные индейцы, но там поперек оборотной стороны нашего камня были высечены прекрасно сохранившиеся ряды черточек и точек — в строгом соответствии с законами майяского календаря. Передо мной лежал предмет, который все мы в душе мечтали найти, но из суеверных побуждений не осмеливались признаться об этом вслух».
Задыхаясь от нестерпимой жары, весь в липком поту, Стирлинг тут же принялся лихорадочно зарисовывать драгоценную надпись. А несколько часов спустя все участники экспедиции с нетерпением столпились вокруг стола в тесной палатке своего начальника. Последовали сложные выкладки и вычисления, — и вот уже полный текст надписи готов: 6 Эцнаб I Ио. По европейскому летосчислению эта дата соответствует 4 ноября 31 года до нашей эры. Рисунок, высеченный на другой стороне стелы (получившей впоследствии название «Стелы „С“ из Трес-Сапотес»), изображает, по словам известного мексиканского археолога Альфонсо Касо, очень ранний вариант ягуароподобного бога дождя. О такой сенсационной находке никто не смел и мечтать. На вновь открытой стеле имелась дата, записанная по системе майяского календаря, но на целых три столетия превосходившая по возрасту любой другой датированный монумент с территории майя. Отсюда следовал неизбежный вывод: гордые жрецы майя заимствовали свой поразительно точный календарь у западных соседей — никому не известных доселе ольмеков.
Одновременно с изучением гигантских каменных скульптур, требовавшим большой затраты времени и сил, в Трес-Сапотес проводились и обычные полевые раскопки с помощью стратиграфических траншей и шурфов. По горло занятый своими собственными хлопотами, Стирлинг всецело отдал это дело в руки молодого археолога Филиппа Дракера, явно не обладавшего пока необходимыми навыками и знаниями. Результаты столь опрометчивого шага не замедлили вскоре сказаться: и сама методика раскопок, и приемы обработки найденного при этом материала оставляли желать много лучшего, не раз вызывая впоследствии справедливые нарекания других исследователей. Трес-Сапотес служил как бы пробным камнем всей ольмекской археологии. Это был первый ольмекский памятник, раскопанный специальной научной экспедицией. При таких обстоятельствах каждый черепок, каждая глиняная фигурка, извлеченные со дна траншей и раскопов, приобретали в глазах ученого мира особую ценность.
Здесь требовались глубокие знания, опыт и сугубая тщательность в работе. И не вина, а беда молодого Дракера, что он не всегда справлялся с возложенными на него задачами.
Однако, несмотря на все ошибки и упущения, успех экспедиции был очевиден. «Мы получили, — писал Стирлинг, — большую коллекцию обломков керамики, и с ее помощью надеемся установить подробную хронологию древнего поселения, которое можно было бы тогда привязать к другим известным археологическим памятникам Центральной Америки. Это и явилось практически наиболее важным научным итогом экспедиции».
Ученый мир был взбудоражен. Результаты раскопок в Трес-Сапотес попали на благодатную почву. Появились новые смелые гипотезы о роли ольмеков в истории древней Америки. Но еще больше было нерешенных вопросов. Тогда и возникла мысль созвать специальную конференцию для самого пристального рассмотрения ольмекской проблемы.
Конференция состоялась в июле 1941 года в Тустла-Гутьерес — столице мексиканского штата Чиапас, и привлекла многих специалистов из различных стран Американского континента. Буквально с первых же минут зал заседаний стал ареной ожесточенных дискуссий и споров, поскольку «горючего материала» основная тема давала в избытке. Все присутствующие разделились на два враждующих лагеря, между которыми шла непримиримая война. По иронии судьбы их разделяли на этот раз не только чисто научные взгляды, но и национальная принадлежность: мексиканский темперамент столкнулся здесь с англосаксонским скептицизмом. На одном из первых же заседаний конференции Дракер изложил собравшимся итоги своих раскопок в Трес-Сапотес и одновременно представил общую схему развития ольмекской культуры, приравняв ее хронологически к «Древнему царству» майя (300–900 годы н. э.). Большинство североамериканских археологов оказало его взглядам единодушную поддержку. Надо сказать, что в то время многие исследователи доколумбовых культур Нового Света, особенно в США, целиком находились во власти одной заманчивой теории. Они были глубоко убеждены в том, что все самые выдающиеся достижения древней индейской цивилизации в Центральной Америке — заслуга только одного избранного народа — майя. И, одержимые этой навязчивой идеей, ученые-майянисты не скупились на пышные эпитеты для своих любимцев, называя их «греками Нового Света», народом-избранником, отмеченным печатью особой гениальности, нисколько не похожим на создателей других цивилизаций древнего мира.
И вдруг, как внезапно налетевший ураган, в зале чинного академического собрания зазвучали страстные голоса двух мексиканских ученых. Их имена — Альфонсо Касо и Мигель Коваррубиас — были хорошо известны всем присутствующим. Первый навеки прославил себя открытием сапотекской цивилизации после многолетних раскопок в Монте Альбане (Оахака). Второй по праву считался непревзойденным знатоком древнемексиканского искусства. Определив характерные черты и высокий уровень открытого в Трес-Сапотес художественного стиля, они со всей убежденностью заявили о том, что именно ольмеков следует считать древнейшим цивилизованным народом Мексики.
«Там, в джунглях и болотах Южного Веракруса, — доказывал своим оппонентам темпераментный Мигель Коваррубиас, — повсюду лежат археологические сокровища: погребальные холмы и пирамиды, мастерски вырезанные из базальта гигантские изваяния богов и героев, великолепные статуэтки из драгоценного нефрита… Многие из этих древних шедевров относятся к началу христианской эры. Появившись внезапно, неизвестно откуда, во вполне зрелом виде, они, бесспорно, принадлежат культуре, которая была, вероятно, основополагающей, материнской культурой для всех более поздних цивилизаций».
Ему вторил и Альфонсо Касо: «Культура ольмеков… оказала существенное влияние на развитие всех последующих культур».
Свои взгляды мексиканцы подкрепили весьма убедительными фактами. «Разве не на ольмекской территории найдены древнейшие предметы с календарными датами (статуэтка из Тустлы — 162 год н. э. и „Стела „С“ из Трес-Сапотес“ — 31 год до н. э.)?» — говорили они. «А самый ранний храм майя в городе Вашактуне — Пирамида Е — VII — суб.? Ведь он украшен типично ольмекскими скульптурами в виде бога-ягуара!»
«Помилуйте, — возражали их североамериканские оппоненты. — Вся культура ольмеков — это лишь искаженный и ухудшенный слепок с великой цивилизации майя. Ольмеки просто заимствовали у своих высокоразвитых соседей систему календаря, но записали свои даты, неверно, значительно преувеличив их древность. А может быть, ольмеки пользовались календарем 400-дневного цикла или вели отсчет времени от другой начальной даты, чем майя?» И поскольку подобные рассуждения исходили от двух крупнейших авторитетов в области центральноамериканской археологии — Эрика Томпсона и Сильвануса Морли — многие ученые встали на их сторону.
Особенно рьяно выступил в защиту майяской теории Томпсон. Его статья «Датировка некоторых надписей немайяского происхождения» была нарочито приурочена к открытию конференции в Тустле, вызвав там эффект внезапно разорвавшейся бомбы. Блеснув незаурядной эрудицией, автор заявил, что, во-первых, все немайяские надписи с территории ольмеков с их кажущимися ранними датами относятся в действительности к более позднему времени; а во-вторых, археологические памятники самих ольмеков появились на свет не ранее 1200 года н. э. и были одновременны тольтекам Центральной Мексики и майя Юкатана. И хотя точка зрения Томпсона официально прозвучала как мнение меньшинства, ее воздействие на окружающих было гораздо значительнее, чем может показаться на первый взгляд.
Характерна в этом отношении позиция самого Мэтью Стирлинга. Накануне конференции, находясь под впечатлением своих находок в Трес-Сапотес, он утверждал в одной из своих статей: «Культура ольмеков, которая во многих аспектах достигла высокого уровня, действительно является очень древней и вполне может быть основополагающей цивилизацией, давшей жизнь таким высоким культурам, как майяская, сапотекская, тольтекская и тотонакская».
Совпадение со взглядами мексиканцев — А. Касо и М. Коваррубиаса — здесь налицо. Но когда большинство его маститых соотечественников выступили против пан-ольмекской теории, Стирлинг заколебался. Выбор был нелегким. На одной стороне стояли мэтры американской археологии во всем величии своего многолетнего авторитета, увенчанные докторскими мантиями и профессорскими сединами. На другой — горячий энтузиазм нескольких молодых мексиканских коллег. И хотя разум подсказывал Стирлингу, что у последних сейчас даже больше аргументов, голос крови оказался сильнее. В 1943 году «отец ольмекской археологии» публично отрекся от своих прежних взглядов, провозгласив в одном из солидных научных изданий, что «культура ольмеков развивалась одновременно с культурой „Древнего царства“ майя (300–900 годы н. э. —