— Замкнешь своими ратниками кольцо. Да так, чтоб ни один агарянин не выскользнул из него. Ступай!
А сам спустился вниз, к лодьям, поднялся на борт, поддерживаемый воинами, повелел им сплавляться вниз по течению, держась берега, и вести неприцельную стрельбу из луков, поверх толпы, а она к этому времени вышла из разлома и с удивлением смотрела на плывущие лодьи. Лодей было так много и так блистали на воинах кольчужные рубашки, что смятение пало на всех, кто вышел из разлома. И оно все ширилось, сминало то, что еще оставалось в людях дерзостного и горделивого. Иль не от Хазарского царства посланы они великим Правителем, владеющим многими землями и властным над сотнями разноликих племен? Нет, теперь в зажатых страхом сердцах уже не угадывалось этого сладкого чувства, исчезло, следа по себе не оставив. И всяк, уже обретя душевную трепетность, подумал: «Ну, куда мне с малым топориком и с копьецом против россов? Враз сомнут!» И дрогнули в сердце своем, стронулись с места, побежали… И дичалые от ошалелости крики, и стоны растаптываемых зависли над Великой рекой. Небо к тому времени почернело, тучи легли на покатые плечи прибрежных холмов, а потом пошел дождь, яростный, хлещущий по головам бегущих. И было это как наказание Божие. Вдруг да и спрашивал некто у соседа задышливо: «За что?..» И не получал ответа.
Лодьи сплавлялись неходко. В преддверии устья Великая река неспешна, но вольнолюбива, даже крепкий ветерок, придя вместе с дождем, не обламывал в ее спокойном течении.
Святослав сидел на корме рядом с Богомилом и уже не смотрел на бегущую толпу разноплеменных людей. Среди них, судя по говору, преобладали иудеи. Их вытолкали с родных подворий, как если бы это могло что-то поменять в движении жизни. Святослав смотрел на воду, была она прозрачная и в малости не замутненная; чудотворная сила угадывалась в ней; и была та сила не от мирового зла, столь широко и жадно раскидавшегося по земле, а от людского сердечного тепла и от небесного света. Но то и удивительно, что и в мерно, как бы даже с неохотой покачивающейся воде Святослав неожиданно уловил что-то грустное и усталое. Невесть почему в нем возникло такое ощущение, но оно возникло и долго не отпускало. Он поглядел на Богомила, тоже опустившего голову и что-то со вниманием в дальнозорких глазах высматривающего в ясноликой воде, и хотел бы сказать ему про нечаянно, ничем со стороны не подстегиваемо открывшееся сердцу, но промолчал, вдруг подумал про Малушу и щемота подобно подступившей икоте накатила и сделалось трудно дышать. Так захотелось, чтобы она теперь была рядом с ним, сияюще светлая и прекрасная, и он припал бы ее к груди и сказал бы слово ласковое, способное передать все, что истомило душу. Ах, отчего же раньше он не умел сказать этого! Ему так помнилось, что не умел. Но это было не так. Он говорил возлюбленной о многом, в том числе и о своих чувствах, и в прежние леты, от коих теперь отодвинут не времнем, нет, не расстоянием, чем-то другим, имеющим быть в пространстве, ясно сказавшем про ту перемену, что произошла в его душе. В ней как бы заново осиялось и недавнее еще молодечество бесследно растворилось в пространстве и что-то смутное, тревожащее глухой, чуждой его существу немотой надавило на сердце, как если бы он принял на себя все вины мира и теперь не ведает, совладает ли с этой тяжестью. А что как нет? Иль не сдвинется тогда в душе его? Не переметнется ли трещина, образовавшаяся в ней, и на Русь-матерь и не обломается ли и в ней, не оскудеет ли она в духе, едва поднявшем ее на высоту немалую?
Богомил оторвал взгляд от тихого, чуть только отмечаемого движения воды и посмотрел на Святослава отстраненно, точно бы не отойдя от видения другого мира, все еще пребывая в нем, свет и благо дарующего земле россов. Однако ж мало-помалу в глазах у него прояснивало, сказал чуть погодя голосом мягким и напевным, словно бы не желал сразу прервать ту песнь, что родилась в его сердце:
— От этой реки почерпнет Русь славу и крепь и сделается едина и могуча, и уж никому не одолеть ее. То и вижу в неближних летах. Но что есть время, как не движение мысли в пространстве? Иль не от нее сокращаются расстояния, а ночь утрачивает хмурь и хладость?
Встал Богомил во весь рост, и был лик его светел, а вместе грустен. От грядущего почерпнутое душой его накатило снова. И помнилось Святославу, что в глазах у волхва была не только радость, а и печаль. И туманила она взор его и влекла к чему-то расталкивающему на сердце. К чему же? И спросил бы об этом у мудреца, привыкшего принимать земную жизнь как малую часть небесной, извечно обращенной в немую пространственность, где обитают не только Боги, а и души тех, кто постиг высшую Истину или хотя бы приблизился к ней, ибо постигших единицы, а приблизившихся сотни, но сдержался и ни о чем не спросил, зная, сколь тягостны те пути, которыми идет волхв в своих мыслях. Терпеливо ждал, когда волхв покинет небесные чертоги и опустится на землю и обретет свою коренную соединенность с нею. Дождался, глянул в усталые глаза Богомила и сказал про то, что беспокоило. Он сказал, что войне еще не видно завершения, а он уже потерял много воинов.
— Ты, княже, кажется, не понял, какую ведешь войну и с кем? — укоризненно покачал головой Богомил. — Ищи победы в ней, но не завершения ее. День не отторжим от ночи, одно поглощается другим. А что происходит, когда свет сталкивается с тьмой? Ведомо ли это кому-то? Не знаю. Не постигнул того мой ум.
Когда толпа растерянных людей, теперь уже не бегущих, а едва поспешающих за вожаками, скрылась за ближней дымкой: дождь к тому времени прекратился, и небо снова прояснило, хотя уже не было розовато синим, потускнело, а ближе к горизонту как бы обуглилось, прикоснувшись к еще невидимой раскаленной сковороде солнца, — лодьи россов пристали к заросшему бледно-зеленой кугой болотистому берегу. Святослав в сопровождении Богомила и витязя Атанаса сошел с передней лодьи и со вниманием оглядел окрестности. Все еще слышны были проклятья умирающих и неровный, рыскающий шум затихающего сражения. Святослав улавливал не только звон мечей, не только ярость и решимость вступивших в смертное единоборство, а и ту едва обозначенную в ближнем пространстве черту, которая отделяет начало сражения от его завершения. Это вошло в него с молоком матери и сделалось частью его существа, как и то, что он оставался верен истинной своей сути, влекущей по тропе жизни и постоянно напоминающей о благости земного мира, коль скоро тот не подчинен злой силе, а устремлен к небесному свету. О, он хотел бы во всякую пору быть верным своей сути, ни в чем не меняя ее, и, наверное, так и поступал бы, если бы все зависело от его воли, но не все зависело от его воли, а нередко от воли более могущественной, чем его, собственная, она, случалось, скрадывала в нем, но часто и воздымала над сущим, и тогда сущее представало в ином свете, и виделось многое, о чем он даже не догадывался, обозревался и его собственный путь на земле, и был путь, хотя и усыпан терниями, благостен и устремлен к Истине. О, Святослав и про нее задумывался и нередко она ускользала от него, однако ж через какое-то время вновь представала перед глазами манящая, и он всею сутью, рожденной благостным порывом молодого горячего сердца, тянулся к ней, и бывал счастлив, если она не торопилась укрыться во тьме неведения. В первые леты свои на земле он смущался, когда так происходило, потом понял, что иначе и быть не может: Истина подобна солнечному лучу, короткому ли, длинному ли, но всякий раз по прошествии времени ускользающему.
Святослав вышел из густолистых, решетчато темных ивняковых зарослей, поднялся на ближнее угорье, покрытое щетинистой темно-рыжей травой, глянул в ту сторону, где теперь уже чуть только приметна была рассыпающаяся толпа, поднятая Песахом, скорее, для устрашения россов многочисленностью, после чего кинул взгляд на ближнее степное зауголье и понял, что был прав: сражение забирало остатнее, наступил момент, когда смертная схватка ослабла, и от голой, изжелта синей степи к тихому, обвально сыплющемуся обережью потянулись росские рати: кто пеше, а кто на вусмерть усталых, спотыкающихся и на ровном месте конях. Тех же, кто вступил с ними в сраженье, не было видно вовсе: они, кажется, все полегли… Из лодей выскакивали воины и поспешали встречь ратникам.
Возле Святослава оказался князец летгольский с длинными распущенными волосами, в изодранной, местами окровавленной кольчужной рубашке, в узких, синью речной ладожской воды отливающими глазами, припал к плечу кагана Руси, сказал слабым всхлипывающим голосом:
— Худо! Все мои полегли. Я один остался.
— Зато не посрамил чести своей и чести земли росской! — сказал Святослав и, чуть отстранив от себя князца, обнял его:
— Спасибо тебе, урягаш. Русь не забудет отдавших жизни за нее.
Немало полегло и упрямых вятичей, и кротких нравом дреговичей, и прочих разных росских земель ратников, и вольных бродников, для кого сестрица — сабля вострая, а отчина — степь широкая. Воины с лодей подымали убиенных и стаскивали тела их к зернисто влажному обережью. И был кровавый сбор грустен и тягостен, ущемлял на сердце почище любой занозы. А только и то верно, что в глазах у живых возжигалась ярость, и была она как сыплющий искры кремень холодна и тверда. И слабейший запнется об нее, и воспылает у него сердце, и стронется в душе посмурневшей и уж ни о чем не станет ведать, даже и о собственной хрупкости и колеблемости в неласковом к нему мире.
И был зажжен костер великий. Богомил сказал слово вещее, к истой жизни воина обращенное, которая и там, за чертой, может статься, не менее суровая и дерзновенная, чем та, покинутая ими с открытым миру сердцем, ибо мир этот огромен и необъятен и подобен душе росса, возлюбившего родную землю, как матерь, и оставшегося до конца верным ей и перед смертью не отвернувшему от нее очей своих.
Сотни плотов, сделавшихся последним пристанищем утративших прежнюю форму воинов, были спущены на воду, освященные святым словом волхва, обращенным к матери сущего, и молитвой предстателя соборной церкви Святого Илии: средь убиенных были и христиане. И на каждом плоту воспылал очищающий огнь. И мнилось, вся река воспылала вдруг; языки пламени, длинные, серебряно белые, вознеслись до самого неба и там, соединившись с небесным огнем, обрели новые очертания. И были те очертания дивно схожи с убиенными ратниками, и в том у