Толку-то держать скотину, когда ее все равно угонят?
Правда, если вдруг выпадало два-три спокойных года – уж таков характер русского человека, все прежнее разом забывалось, – и люди всем миром снова брались за пилы и топоры. Радуя глаз, поднимались маковки церкви, словно на глазах, вырастали срубы, строились амбары, вырывались ямы для хранения зерна… Но со свистом и гиканьем появлялся вдруг однажды новый отряд половцев, и все начиналось сначала…
Славко бежал и плакал от отчаяния и обиды. Размазывал ладонью перепачканное лицо – мешая свои слезы с чужой кровью. И не было в этот миг на свете человека несчастней его.
«Забыл Бог Славку, забыл его родную весь, да и всю Русь забыл!..» – только и думал с горечью он.
Когда он выбежал из подлеска, его встретил сильный ветер со снегом, сдувающий с поля все следы.
Начиналась непогода, которую, видать, и впрямь задолго до человека чувствует рыба.
Луна то пряталась в лохматых облаках, то выныривала обратно, чуть приосвещая округу.
Но Славко и без нее знал, куда ему идти.
Осиновка была уже в нескольких десятках шагов. Ни одного дома – только землянки, которые протапливали по-черному на ночь готовящиеся спать люди.
И чем ближе она была, тем медленнее становились его шаги.
Мало того что он возвращался с пустыми руками, так еще и нес весть о половецком набеге.
Да и если бы просто о нем!..
Первым, как всегда, его услышал и бросился навстречу мохнатый пес по кличке Тиун. Его 7 прозвали так за то, что он, подобно настоящему княжескому тиуну, всегда вынюхивал добычу в домах и стягивал все съестное, что плохо лежит или просто попадалось ему на глаза.
– Нечему радоваться, Тиун! – вздохнул, виновато разводя руками, Славко. – Опять я ничего не принес. Вернее, принес, но такое, что лучше бы потерял!
Сказал – и как будто немного легче стало. Высказанное о тяжелой новости первое слово, пусть даже собаке, всегда облегчает душу.
Славко собрался благодарно погладить Тиуна, но тот вдруг отстранился, весь взъерошился и зарычал.
– Что это с тобой?! Даже ты меня домой не пускаешь? – с горечью усмехнулся Славко и только тут увидел свои руки – все в ханской крови. – А-а… Вон ты из-за чего! Половецкую кровь почуял? Видел бы ты самого хана!
Он тщательно вымыл лицо с руками пригоршней снега, затем слепил из него снежок и забросил его как можно дальше. Тиун даже с места не тронулся, не то чтобы кинуться за ним.
– Правильно! – похвалил его Славко и погладил по голове. – А теперь бежим скорей к деду Завиду…
Но Тиун остался стоять на месте и дважды предостерегающе тявкнул.
– Ты чего? – снова не понял Славко. Оглянулся и увидел, что дед Завид сам идет к ним навстречу. Да что-то слишком уж торопясь, чуть не падая. Видно, сердце старика уже почуяло беду, хотя сам он еще не ведал об этом…
– Дед! – рванулся к нему Славко.
– Вижу, вижу! – проворчал дед Завид. – Завтра сам верши пойду проверять!
– Да при чем тут завтра? Какое проверять?
Славко набрал побольше воздуха в грудь и выпалил:
– Там – половцы!
– Какие половцы? Где – там?
– Ну там, у моста!
Дед Завид посмотрел на Славку, затем в ту сторону, куда тот отчаянно показывал, и отмахнулся своей единственной рукой:
– Ты что-то, наверное, путаешь! Не может быть в этом году больше никаких половцев! Был уже набег. Хан Боняк прошел по всей Переяславльской земле. А два раза они испокон веков по пепелищам не ходят! То небось какой-нибудь отряд княжеский был, а тебе и померещилось!
– Да сначала и я так подумал! – ударил себя кулаком в грудь Славко. – А потом, когда на берег-то вылазить стал, гляжу…
– Погоди! Какие могут быть половцы, когда все тихо и даже зарева нигде нет?! – перебил его дед Завид и, хитровато прищурившись, погрозил пальцем. – Ты все это, наверное, выдумал, чтобы я тебя и впрямь в лес ночевать не отправил? Так это я так, сгоряча…
– Нет, я…
– Это все непогода. Метель стихнет, рыба сама в верши полезет! А что ты с пустыми руками пришел, так я ничего, так уж и быть, прощаю!
– Да дед, дай же сказать!
Славко видел, что старик, зная его лучше, чем кто-либо другой, цепляется за последнюю надежду и простил бы не то что это, а все что угодно!
К счастью, в этот момент лежавший у их ног Тиун вскочил и яростно залаял.
В том месте, где за подлеском стояли стога, вспыхнуло сразу несколько ярких высоких костров. Огромные золотые искры от них медленно поползи в небо.
Несколько секунд старик и мальчик, как завороженные, смотрели на них.
– Вот видишь, половцы, точно половцы! – первым приходя в себя, вскричал Славко. – И вовсе не хан Боняк!
– А кто же? – упавшим голосом спросил дед Завид.
– Белдуз!
– Как! Хан Ласка?
На деда Завида стало страшно смотреть. Лицо его вдруг исказилось, смертельно побледнело. И он, вцепившись в плечо Славки, затряс его:
– Быстро выводи людей из домов! Да смотри, чтоб никого не осталось! И Тиуна привяжи!
Только не крепко! Так, чтобы, если от нас никого не останется, сам смог к утру развязаться! А я – за конем!
Глава вторая
Поднять людей, привыкших всю зиму жить в постоянной тревоге, Славке не составило особого труда. Узнав о набеге, они сами принялись передавать друг другу эту страшную весть и, захватывая самое ценное, выскакивать из землянок.
Три старухи, две женщины… десяток малышей от трех до семи лет.
С иконами, узелками…
Пока Славко возился с Тиуном, изо всех сил мешавшим привязать его так, чтобы ему же, глупому, самому удобнее было потом сорваться с ремня, к ним прибавилось еще несколько человек. И тоже с котомками, образами…
Не было только Милуши.
То ли все были уверены, что он первой предупредил ее, как свою вторую мать, то ли забыли о ней в суматохе.
Но как ни крути, а звать Милушу должен был Славко.
Легко сказать – звать.
Проще было привязать Тиуна, чем идти к ней…
И даже уже не идти – бежать!
Дед Завид, судя по старческому покашливанию, спрятав в ближайшей роще коня, уже возвращался обратно.
Славко обвел глазами собравшихся людей и строго, на правах второго по старшинству, после деда Завида, человека, предупредив никому никуда не отходить, направился к знакомой землянке…
Милуша встретила его, как обычно, торопливым шепотом:
– Скорей заходи, а то все тепло выйдет!
Славко вздохнул и послушно затворил за собой маленькую плотную дверь.
С болью огляделся: как будто теперь это что-то изменит!
Жилище у кузнеца с Милушей – всей Осиновке на зависть.
Вроде снаружи землянка, а внутри – настоящий дом! Да что дом – терем! Полы не земляные, как у всех, а – деревянные. Печь не глинобитная, а из камня. Стены в волчьих и пардовых шкурах. Шкафчик-посудник, разукрашенный по бокам затейливой резьбой, весь заставлен посудой – сверху мелкой, а внизу – большой. А еще – стол на четырех коротких толстых ножках с подстольем; сделанная по городской моде перекидная скамья, которую легко превратить в кровать для гостя, хозяйские полати, с подушкой, пуховиком, одеялом! И мало этого, на полу – огромная медвежья шкура!
Сидя на скамье, Милуша убаюкивала в люльке плачущего сына.
– Спи, сыночек, мама тут, – тихо напевала она. – А то половцы придут!
– Уже пришли… – чуть слышно прошептал Славко и осторожно окликнул: – Слышь, 9 Милуша!
– Спи, мой милый, мама здесь, – не буди родную весь!.. – не отзываясь, продолжала та.
– Да ты что, сама уснула, что ли? Милуша! – уже громко позвал Славко.
– Да? – вздрогнув, обернулась она, и столько тепла и мира было в ее огромных глазах, что не повернулся язык у Славки сказать ей сразу всю правду.
– Это… как его… не принес я рыбу-то… – только и смог пробормотать он.
– Ничего, в другой раз принесешь! – певучим голосом отозвалась молодая женщина и с ласковым упреком обратилась к сыну: – Да что ж мне с тобой делать! Хочешь, одолень-траву дам?
Милуша сняла со стены висевший на гвоздике маленький кожаный мешочек и повесила на шею сына.
Малыш взял его в ручонки и, заигравшись, действительно замолчал.
– Ну вот, слава Богу! – с облегчением вздохнула Милуша и перекрестилась на стоявшую в красном углу перед горящим глиняным светильником иконку. – Ты только, смотри, деду Завиду ничего не говори! Меня так прабабка учила, а она еще до Крещения Руси жила!
– Да не скажу я! Милуш… – снова начал Славко.
– Да?
– Уходить надо… скорей… собирайся!
– Куда?
Милуша внимательно посмотрела на Славку и сама прочла у него в глазах то, о чем он боялся сказать ей.
– Как!.. Половцы?!
– Они… – словно он был виноват в этом, опустил голову Славко.
– Неужто опять?!
– Да…
– Но ведь дед Завид сказал, что до осени их больше не будет!..
– Что он тебе, главный половецкий хан, чтобы знать все их планы?
– О Господи! И что же нам теперь делать?
– Собираться! – помогая Милуше как можно теплее одеть сына, заторопил Славко. – И скорее, скорей! Наши небось уже все ушли. Это ведь… не обычный набег!
– А… какой? – испуганно взглянула на него Милуша.
Но у Славки уже не было времени объяснять ей всего. Он только помог Милуше собрать все необходимое в узелок, положить наверх иконку и вместе с сыном, которого она крепко прижала к груди, чуть ли не вытолкнул ее из дома…
Они успели как раз вовремя.
Жители Осиновки уже потянулись вереницей к полю, за которым находился не раз и не два спасавший их лес.
Обычно они шли туда с надеждой, переждав беду, вскоре пойти обратно в свои разоренные дома.
Но сейчас уходили так, словно не чаяли вернуться из него в живых.
Милуша смотрела на них и ничего не могла понять.
Люди низко кланялись друг другу и прощались, словно и правда шли на верную смерть.
Две женщины громко отпускали друг другу прежние обиды и старые долги:
– Ту меру зерна, что ты у меня в долг по осени взяла, я тебе так уж и быть прощаю! – великодушно говорила одна, высокая, статная.