Но Калакир счел за лучшее не вступать с князем в спор по этому поводу, полагая, что время само рассудит, каким богам молиться тем или иным народам. И Святослав правильно понял его молчание. Однако ему было любопытно узнать, что думает его гость об их вере и вере других народов, выказавший в разговоре многие познания как в воинском ремесле, так и в других ремеслах, коими ромеи владеют с давних времен, чем и прославились среди других языцев.
— А вот скажи, патрикий, что есть вера исмаильтян, с которыми Царьград ведет непрерывные войны уже многие и многие годы? Чем таким она знаменита, что исмаильтяне, уверовавшие в своего бога Аллаха, стараются копьем и мечом, не щадя живота своего, остальные языци обратить в эту веру?
— О, князь, это давняя история и связана она опять же с иудеями! — воскликнул Калакир. — Иудеи по всему миру стараются опорочить бога нашего Иисуса Христа. Они утверждают, что никакой он не бог, а самозванец, происходит из простых смертных, выдает себя за царевича, наследника свергнутой когда-то правящей в Иудее династии. За это его и распяли иудеи на кресте. Дошла о том весть до Мухаммеда, жителя арабского города Медины, что расположен в Аравии. Страна та бедна пахотными землями, имеет множество пустынь, покрытых песком, невысоких гор, бедна реками с водой, пригодной для питья. Был тот Мухаммед мелким торговцем, верил в духов огня и Солнца, коим приносил жертвы и молил их об удаче в торговых делах. И приходили в Медину купцы разных вер, и каждый свою веру славил, будто она есть самая лучшая. И сказал этот Мухаммед, слушая их речи, что если вера христианская основана на вере в самозванца, а вера иудейская доступна лишь избранным, следовательно, тоже не есть истинная, то нужна другая вера в другого бога, в бога истинного. И сказал Мухаммед, что такой бог есть, и зовется он Аллахом, и будто бы ему, Мухаммеду, снизошло от него откровение, что арабы должны эту веру принять и утвердить ее во всем мире. И пошел сей Мухаммед проповедовать новую веру, и собрал вокруг себя множество сторонников из черного люда, из плебса, уверяя этот люд, что Аллах дарует всем лучшую жизнь как на этом, так и на том свете, а богатым сей дар будет недоступен. Надо только поверить в Аллаха, молиться ему и приносить жертвы. А Христа он признал проповедником прозвищем Иса, который проповедовал бога не истинного, а мнимого. Однако многое сей Мухаммед взял из учения Христа, но так, что не сразу поймешь, о чем речь. Ныне полчища, возглавляемые его последователями, атакуют владения Византии с юга. И лишь одному богу известно, удастся ли эти полчища остановить, ибо одно полчище сменяет другое, и не видно им ни конца, ни края. К тому же Запад плетет интриги против императора, Рим фактически отложился от Византии, Западная церковь идет по своему пути, все дальше отдаляясь от Восточной, и чем это закончится и кому это нужно, спросить не у кого, — закончил Калакир свой рассказ.
— Есть у меня один грек, твой соплеменник по имени Свиридис, — заговорил Святослав раздумчиво. — Так он считает, что бог у каждого человека свой и что живет он в его душе, и других ему, человеку, не надобно… — И пояснил: — Хотел со мной отправиться на охоту, да приболел, остался в Киеве. Сей Свиридис много походил по свету, много чего узнал, оттого в голове у него все перепуталось.
— Истинно так! — подхватил мысль Святослава Калакир. — Один библейский мудрец изрек: «От многия знания многия печали». Если бы только Свиридис. Нет единомыслия ни у христиан, ни у исмаильтян. Разномыслие погубило Элладу, Египет, Римскую империю, которая принимала всех богов, какие только имелись у подвластных ей народов: и греческих, и египетских, и персидских, и иных, совмещая их с римскими богами. Римский мудрец Сенека, обращаясь к Юпитеру, восклицал: «Когда же ты, отец всех богов, перестанешь увеличивать свое потомство? Ни твой преклонный возраст, ни законы Римской империи, направленные против прелюбодеяния и на укрепление благонравия среди ее подданных, не могут остановить твоего распутства!» — Калакир помолчал, давая Святославу осмыслить сказанное, затем заключил: — Оттого и перестали верить в силу множества, по этой причине и снизошел с небес посланник Бога Истинного, сын его Иисус Христос, чтобы люди увидели чудеса, которые он совершал ради них, недоступные простому смертному, а затем взошел на Голгофу, чтобы принять мученическую смерть и тем самым искупить перед Богом Истинным людские грехи.
— Люди есть люди, — заговорил Святослав, не приняв возвышенного тона собеседника, подготовленный к подобному разговору долгими спорами со Свиридисом. — Одни ищут правды словом, другие мечом, третьи и тем и другим. Может, есть и еще какие способы, но мне они не ведомы. Ты прав, патрикий: богов на небе много. Иногда не знаешь, кому молиться в том или ином случае. Что как обидишь другого бога своей молитвой, который волею Хорса расширил свои владения на небе и на земле? Не всегда жрецы и волхвы узнают об этих переменах. И чем громче возносят молитвы к тому, кто лишился своих прав, тем хуже для нас, смертных. Но, мыслю я, так повелось среди богов, чтобы человек сам искал понимания их воли. Через понимание этой воли он приходит к пониманию всего сущего.
— Что ж, может, ты и прав, князь Святослав, — решил закончить этот опасный разговор Калакир. — Действительно, ни один смертный не знает, что думают боги. Остается лишь возносить к ним молитвы, уповая на их милость к нам, грешным, ибо мы есть слепцы, идущие по краю пропасти.
И долго они ворочались каждый в своем углу, растревоженные смутными мыслями, не способными охватить огромный мир, населенный неведомыми богами и таинственными существами, от доброго расположения которых каждый из них зависит от самого рождения до смерти. А может быть, и после нее. И неоткуда узнать те немногие, но самые нужные слова, угодные и тем, кто владеет небом, и тем, кто таится в земных недрах, в воде и прочих стихиях.
Едва наступило утро, Святослав отправил к матери-княгине Ольге гонца с поручением, чтобы собрала не менее сорока повозок и тайно отправила их по правому берегу Днепра, а те повозки забрали бы ромейское золото и оружие и под надежной охраной отвезли в Вышгород; и что посланник басилевса не поедет в Киев, а вернется восвояси, чтобы про его посольство не прознали лазутчики и соглядатаи каганбека Хазарского. А он сам, Святослав, будет в Киеве вскоре же, как только будут заперты ворота Вышгорода, принявшие тайный дар Басилевса Никифора.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1
Вечерело. Солнце недвижимо висело над покрытыми лесом холмами, подернутыми голубой дымкой. В его лучах золотились и рдели леса низинного левобережья, желтели сжатые поля, сверкала под свежим ветром стремнина реки, а по ней, хватая ветер полной грудью белоснежных парусов, подвигались встреч течению четыре купеческих ладьи, и мерно, в помощь ветру, поднимались и опускались двуручные весла. В прозрачном воздухе далеко разносились перестук кузнечных молотов на Подоле, мычанье коров, бредущих с пастбища, крики рыбаков, тянущих сети по отмелям левобережья, перекличка крепостной стражи и мерный перезвон колоколов церкви Николая Чудотворца, созывающий христиан на вечернюю молитву.
Княгиня Ольга стояла у высокого стрельчатого окна, откуда видны голубые церковные купола, слушала перезвон колоколов, шептала молитву, не вникая в ее смысл: голова была занята совсем другими мыслями. Едва звон затих, она перекрестилась троекратно, прикрыла окно, вернулась к столу и, ни на кого не глядя, села на стул с резной спинкой, подобрав подол длинного белого платья с высоким цесарским воротом, расшитое голубыми и синими шелками — под цвет глаз княгини. Ее светлые волосы, еще не тронутые сединой, заплетены в толстую косу, уложенную на голове короной; лицо чистое, белое, слегка подрумяненное. Княгиня Ольга еще хороша собой, стройна и величава, но годы суровых испытаний сделали ее лицо неподвижным и надменным, взгляд голубых глаз строгим и пристальным.
Все это время в думной палате княжеских хором висела давящая тишина, и шестеро мужей, восседавших на лавках за большим дубовым столом, накрытом синей аксамитовой скатертью, делали вид, что ничего не происходит.
Пока звучали церковные колокола и княгиня, стоя у окна, творила свои молитвы, сын ее, двадцатисемилетний князь Святослав Игоревич, у окна противоположного разглядывал таинственные письмена на красиво изогнутом клинке кинжала из дамасской стали, с рукоятью из слоновой кости, отделанной серебром, украшенной жемчугом и сапфирами. При каждом движении князя Киевского на руках его и груди вспухали под тонкой рубахой литые мышцы, приобретенные долгими тренировками с тяжелым мечом, булавой и щитом, черные кустистые брови над светло-синими, как у матери, глазами, хмурились, слегка вздернутый нос по-детски морщился, вислые черные усы шевелились, в мочке прижатого к бритой голове уха посверкивала серебряная серьга. На князе тоже белая с синей оторочкой рубаха, подпоясанная широким кожаным поясом.
По правую руку от княгини восседали на лавке самые близкие к князю и княгине люди. Первым — воевода Свенельд. Ему под шестьдесят, но он крепок телом и могуч; его лицо, испещренное морщинами и иссеченное шрамами, точно вырублено топором из мореного дуба; седые длинные волосы перехвачены ремешком с вытесненными на нем магическими знаками, призванными уберечь от меча и злых духов, в ухе серебряное кольцо.
Рядом с воеводой сидит кормилец и воспитатель Святослава, другой старый воин-норманн, Асмуд, лицом, телом и одеждой схожий со Свенельдом, разве что на шее ожерелье из клыков вепря, медведя и волка, да в кольцо в ухе тоже нанизаны клыки, числом три, размером помене.
Оба норманна сидят прямо, точно проглотили посох странника, в их неподвижных взорах нельзя прочесть ничего, кроме смиренного ожидания. Они служат уже третьему князю, обрусели, оба сумели вернуться из того давнего злополучного похода 941 года, когда уцелевшие ладьи князя и кагана Киевского Олега Второго вынуждены были по воле каганбека Хазарского следовать в море Хазарское же, чтобы совершить набег на исмаилитские города, что расположены южнее Дербентского прохода. А потом на них, отягощенных богатой добычей, напали хорезмийцы, наемники каганбека Хазарского Иосифа. В той сече пали князь Олег и большинство его дружины, и лишь малая часть ее вырвалась и ушла в степи, ведомая опытным воеводой Свенельдом, унося с собой тело своего повелителя.