Вспомнились княгине Ольге все унижения, которые претерпела она под властью хазарской, сидя в Вышгороде, опасаясь кинжала потаенного, вина отравленного или еще какой пакости. Легко ли теперь, после почти столетия зависимости от Итиля, после неудачных попыток избавиться от нее, гибели свекра и мужа, поверить, что на сей раз судьба распорядится иначе! А иначе — это лишь полный разгром Хазарского каганата, истребление или изгнание иудеев из Хазарии.
Сказывал княгине патриарх константинопольский после окончания обряда принятия веры православной, когда сидели в его келье и пили из маленьких китайских чашечек темный и приятный на вкус и запах напиток, прозываемый китайским же чаем, что нечто подобное нынешнему Хазарскому Каганату случилось пять столетий тому назад на Юге Аравийского полуострова. Лежит сей полуостров на самом краю земли, окруженный с одной стороны сыпучими песками Великой пустыни, с другой — Великим же морем-окияном. Здесь в IV–V веках после Рождества Христова образовалось Химьяритское христианское царство. Царство процветало, вело торговлю со всеми странами Востока, оросительные системы помогали собирать по два-три урожая в год. В 517 году власть там коварством захватили иудеи. Они убили всех священников-христиан, разрушили церкви, а знатных мужей химьяритских принуждали отречься от Христа, признать его обыкновенным человеком, самозванцем, покушавшимся на власть царей иудейских, а не богом. Но никто не отрекся — и мужи те были убиты тоже. Тогда привели их жен, малолетних сыновей и дочерей, велели отречься, но те упорствовали, их стали избивать, пока изо рта и ушей не пошла кровь, а затем отрубили головы. Прослышали об этих зверствах христиане-кушиты, живущие по соседству. Их царь собрал войско и ниспроверг захватчиков.
И еще историю рассказал патриарх, случившуюся в давние времена, и что история сия описана в Библии. И сказано там, что пытались иудеи захватить власть в Персии, подсунув царю персидскому Артаксерксу красавицу-иудейку Есфирь, и сделал царь, ослепленный любовью к ней, ее дядю Мордахея первым человеком в своем царстве, а тот правил от его имени, и многие привилегии получили иудеи и стали притеснять народ персидский. Тогда взроптали знатные персы, но царь не услыхал их ропота, и были избиты персы, знатные родом, иудеями, и пало их числом семьдесят тысяч. Но наступило другое время — восстал народ, восстание это поддержали многие иудеи, да только ничего у них не вышло: восстание было жестоко подавлено, а кто спасся, бежал на север, к горам Мрака и в Хорезм. Но и там не оставили иудеи своих обычаев, составили заговор против Хорезмшаха, да только не удалось им сотворить зло свое непотребное. И бежали они в Хазарию, где жил народ добродушный и гостеприимный. Помня печальный опыт своих соплеменников и свой собственный, в Хазарии иудеи поначалу повели себя совсем не так, как в Химьяритском царстве, в Персии и в Хорезме. И даже тогда, когда захватили власть, не сразу стали притеснять христиан, коих в Хазарии было немало. Но потом распоясались, и многие христиане нашли смерть от руки их.
— Смотри, дочь моя, — предостерег патриарх княгиню Ольгу в завершение своего долгого рассказа, — примешь христианство и навлечешь на себя гнев каганбека Хазарского, иудея-царя, коварство которого не знает границ. Заставит он Русь отречься от богов своих и принять веру антихристову, ввергнет ее в пучину братоубийственных войн. Не легкое это дело — возжигать правду Христову, спасителя нашего, в темных душах человеческих, но окупится сторицей в потомках наших.
— Я вынесу, отец мой, все, что мне написано на роду, — произнесла Ольга, гордо вскинув голову. — А смерти я не боюсь. И постараюсь, по мере сил моих слабых, чтобы Русь приняла веру Христову, потому что светла она и чиста и направляет людей на путь истины.
— Да поможет Господь свершить тебе благие помыслы твои, дочь моя, — произнес патриарх и осенил княгиню большим нательным крестом.
С тех пор миновали годы и годы, и все это время ходила княгиня как бы по краю высокого обрыва, ступая то осторожно, выверяя каждый шаг свой, чтобы не сорваться вниз, где сквозь туман тянутся вверх острые зубья скал, то, поддавшись чувству, зажмурив глаза, шагает, не глядя по сторонам, натыкаясь на не менее острые выступы. И войско сама водила против строптивых соседей, и заключала договоры с властителями западных земель, и мило улыбалась при встрече с наместником каганбека Хазарского, прочно обосновавшегося в Киеве.
А вот Святослава, сына ее единственного, похоже, ничто не смущает: как порешил еще там, в Невогороде, идти на хазар, так от этого решения отступать не собирается. И не очень-то делится с матерью своими задумками.
«Матерь Божья, всемилостивейшая заступница, помоги мне вынести грядущие напасти!» — взмолилась княгиня Ольга и троекратно перекрестилась, глядя на маленький образок Божьей Матери, подаренный ей митрополитом Константинопольским.
ГЛАВА 5
Еще не пришли с той стороны, куда заходит на отдых Хорс-Солнце, настоящие осенние дожди, еще не наполнили они обмелевший за лето Днепр свежей водою, не покрыли выступившие из воды длинные песчаные косы, отделившие от русла широкие заводи, обильные рыбой и перелетной птицей. Все вокруг желто, все отдает земле взятое у нее за лето: и деревья, и трава, и камыш. Даже вода — и та парит под лучами утреннего солнца, обдает тело осенней свежестью, бодрит и требует движения. Рыба плещет на прогреваемом солнцем мелководье, а то вдруг взметнется черный раздвоенный хвост и так саданет по поверхности воды, что брызги летят во все стороны саженей на десять, и молодь начинает выскакивать целыми стаями, спасаясь от прожорливых зубастых пастей. По мелководью важно вышагивают белые цапли, замирают, а затем, точно копьем, бьют острым клювом, выхватывая из воды зазевавшуюся рыбешку, глотают ее, и та скользит вниз по тонкой шее и пропадает в зобу. Утки разных пород полощутся среди камышей, выбирая рачков и личинок, залегшие на дно водоросли. А вон и лебеди плывут неразлучными парами, гордо выгнув белоснежные шеи; по берегу бродят гуси и журавли — у них своя пища, они другим не мешают. А вверху на широко раскинутых крыльях скользят орлы и коршуны, высматривая свою добычу. Сокола и ястреба сидят на ветках ив и тополей — у них та же забота. Все жирует, одни — готовясь к зиме, другие к дальней дороге.
С утра князь Святослав таился с отроками своей молодшей дружины в тальниковых зарослях, подстерегая гусей, лебедей и всякую иную птицу, выцеливая ее по древку длинной стрелы не шибко тугого охотничьего лука. Не столь набив, сколь распугав осторожных птиц, принялись за ловлю рыбы, выметывая с челнов заводные сети. Рыбалка — дело шумное, веселое, артельное, в ней своя страсть и свой норов. И Святослав с удовольствием отдавался этой страсти, оставив в стороне всякие заботы и хлопоты.
Над Днепром далеко разносится напевный голос старшины рыбарей:
— И-эх, у-ухнем! Да еще раз ухне-ем! Да подда-али-и! Да поднажа-али-и! Кому уху есть, тому и счет весть! Кому о-окунь, кому щу-ука! Эх, да поднажа-али-и! Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка!
Артельщики упираются в сырой податливый песок босыми ногами, тянут сеть, напрягая жилы. С ними и князь Святослав. Порты князя закатаны выше колен, голое тело бугрится налитыми мышцами, оселедец, намокший от пота, липнет ко лбу.
От высокого правого берега отвалил легкий челн-долбленка и ходко пошел поперек реки, рассекая волну острым носом. Вот ткнулся в белый песок, с челна соскочил русоволосый отрок в красном кафтане, опоясанном кушаком, с коротким мечом у бедра. Найдя глазами князя, отрок поспешил к нему, остановился в двух шагах.
— Княже! Матушка-княгиня зовет тебя в палаты: гонец примчал с порубежья, сказывал, будто козары идут великим посольством, — сообщил он с поспешностью, стащив с головы круглую, с отворотами, шапку.
— Когда будут? — спросил Святослав, не переставая тянуть вместе с другими рыбаками заводной конец невода.
— Дня через два, сказывают, — переступил отрок с ноги на ногу и оглянулся на правый берег, на стены и башни города, точно княгиня могла видеть и слышать его разговор с князем.
— Ништо, успеется. Помогай давай! Чего стоишь?
Отрок с удовольствием ухватился обеими руками за толстую пеньковую веревку и потянул вместе со всеми тяжелую сеть, медленно и неохотно выползающую на песчаный берег. Уже показалась мотня, а в ней вода бурлит от множества спин и хвостов, больших и малых, над нею мечутся чайки с заполошными криками, кидаются вниз, выхватывают рыбешку, дерутся.
Рыбу разделили: что в княжеские хоромы, что рыбарям, что на продажу, а что и на уху.
Тут же, на берегу, развели костры, повесили над ними бронзовые казаны походные, налили в них воду. Для навара покидали в казаны всякую мелочь: пескарей, ершей, костлявых головлей, уклейку и всякую другую без разбора. Туда же бросили пучки дикого лука. Едва варево вытолкнуло на поверхность золотистый жир, рыбешку выловили из казанов и выбросили на съеденье птицам. Затем в ход пошли караси, плотва и окуни. И эти, отдав свой жир, пошли на корм птицам и всякой нечести: русалкам, водяным — владыкам подводного мира, чтобы не мешали ловле, не хватали за ноги, не утаскивали в пучину, не пугали рыбу. И уж под конец дошла очередь до стерляди.
По всему берегу растекался сладостный дух вареной рыбы, да такой, что у рыбарей слюньки текли, но даже князь не смел подгонять чародеев рыбьего варева, которые ходили от казана к казану с большими деревянными ложками, пробовали уху на вкус и соль, в полголоса перекидываясь словами, в которых были сокрыты тайны их ремесла, передаваемые из поколения в поколение. Наконец старшина, отпробовав ухи в последний раз, солидно кивнул головой и, обратившись к князю Святославу и протянув ему большую ложку с ухой, предложил:
— Отпробуй и ты, княже. Едал ли ты такую в краях северных?
Святослав взял ложку, шумно втянул в себя обжигающую юшку, похвалил:
— Знатная уха получилась, северной красной рыбе не уступит ни вкусом, ни запахом.