И остаток плеснул себе за спину, чтобы и боги смогли попробовать варева.
После этого все уселись вокруг казанов и принялись есть, степенно таская деревянными ложками пахучую наваристую юшку, заедая ее ситным хлебом. И когда юшка закончилась, дошла очередь и до стерляжьих хвостов. Первая стерлядка — князю. Далее — по старшинству. Остатки — богам.
Потом пошли байки: и кто какую рыбу лавливал, и в какое время года и дня, и с какими чудесами встречался у воды, и какие заговоры надо знать, чтобы удача сопутствовала рыбаку, и какими словами воздавать хвалу подводному богу Нептуну и его подводным же слугам, чтобы и в другой раз сопутствовала рыбаку удача.
— Как-то, еще в отрочестве, — повел свой рассказ старшина рыбарей, — пошел я снимать мережи в протоках. Одну снял — нет ничего. Вторую — опять то же самое. Эк, думаю, тятька смеятися почнут: такой, мол, рыбак никудышный выдался. Ладно. Иду к третьей. Слышу, кто-то там, в протоке, возится. И так шибко шумит, так водой плещет, что меня жуть охватила: ноги не идут — да и только. Взмолился я Хорсу: не дай, мол, в напрасную трату, а я тебе в жертву принесу налима. Сказывал Вакула-волхв, что шибко Хорс на налима падок. Ладно. Вытащил засапожник, крадусь. Приподнялся над кустом, глядь — а там дева сидит на бережку, вся такая ладная, волос долгий, но зелен, тело белое, как у той утопленницы, а ног нетути — вместо ног хвост рыбий, как у сома. Сидит, стал быть, держит мою мережу и рыб из нее вынает и выпущает в протоку. И поет тоненьким таким голосом, а про что поет — не поймешь. А я, стал быть, стою, рот раззявил и гляжу на нее во все глаза. И тут подо мной сухая ветка тресь — дева вздрогнула, увидела меня и нырь в протоку-то, да хвостом так шибко ударила по воде, аж до меня брызги достали. И кто-то как захохочет у меня за спиной, да таким хриплым голосом, таким страшным, что у меня по коже мураши забегали. Оглянулся я — а средь кустов краснотала старик огромный стоит, весь волосом покрыт, борода белая, лохматая, брови, что твоя длань, а из-под них глаза сверкают. Я от страху-то присел и глаза закрыл. От страху-то. Да-а. А когда очухался — нет никого, будто и не было.
И рассказчик покачал головой, точно и сам сомневался, что такое чудо с ним когда-то приключилось.
— Это тебе еще повезло, — заговорил старый рыбак с седой бороденкой и голым черепом. — У нас в деревне вот так же пошел отрок мережи проверять, пошел и не вернулся. Нашли на другой день — мертвый и весь в синяках. А синяки-то не простые, а от поцелуев русалочьих. Зацеловала отрока, стал быть, до смерти, а душу ево с собой под воду утащила.
И все притихли, прислушиваясь, как на отмели время от времени бьет хвостом рыба. А может, и не рыба, а кто-то еще. И губы у многих зашевелились, творя молитву, и руки потянулись к оберегам, весящим на шее. У каждого свой оберег: у кого рыбья кость, у кого искусно вырезанная из дерева страшная голова неведомого чудища, чтобы отпугивала других чудищ, у кого зубы волка, медведя или барса.
— Княже, — прервал тишину отрок. — Матушка-княгиня ждут тебя. — И добавил для пущей убедительности: — Будут гневаться.
Святослав усмехнулся, однако поднялся на ноги, поблагодарил рыбарей:
— И за рыбалку, и за уху благодарствую. Да помогут вам боги.
— И тебе, княже! И тебе! И матушке твоей! — загалдели рыбари.
Князь спустился к воде, где ждал его челнок и перевозчик, пропустил вперед отрока, оттолкнул челн и вскочил в него на ходу, не замочив сапог.
ГЛАВА 6
Три иудея вошли в стольную палату княжеских хором и остановились при входе, привыкая к полумраку.
Свет из окон, расцвеченных греческими стеклами, и горящие свечи в бронзовых шандалах скупо освещают палату, в дальнем конце которой на золоченом стуле сидит князь киевский Святослав… в белых портах и рубахе, подпоясанной красным кушаком. По бокам от него стоят два отрока в собольих шапках, в парчовых кафтанах и штанах, в красных сапожках на высоком каблуке. В руках держат обнаженные мечи. Отроки куда наряднее своего князя.
Вдоль стен, на широких лавках, покрытых аксамитом, сидят первейшие люди Киева и представители близлежащих племен, по случаю оказавшиеся в стольном граде, одетые весьма просто. Среди них выделяются хорезмийцы своими шелковыми халатами и чалмами, союзные Руси бородатые, но бритоголовые торки в греческих долгополых кафтанах из синей шерсти, широких штанах и красных сапогах, лесные финны в накидках из волчьих шкур, могучие воеводы варяжских дружин в кожаных безрукавках с медными бляхами на груди. Да и то сказать: не на праздник собрались, а для разговора с послами врага своего, каганбека Хазарского.
Послы приблизились к князю Святославу и остановились в пяти шагах — там, где обрывалась красная ковровая дорожка и лежал широкий персидский малиновый ковер. Впереди выступал грузный седобородый иудей с длинными завитыми прядями волос, спадающих на лоснящиеся щеки. На нем парчовый халат, затканный золотом, перетянутый шелковым поясом с золотыми подвесками, на шее массивная золотая цепь, на голове плоская шапочка, расшитая золотой нитью. На полшага от него отставали двое иудеев помоложе, с черными нестриженными бородами, в парче, затканной серебром.
— Приветствуем тебя, каган-урус, — произнес посол по-русски, сильно грассируя, точно во рту держал горячий уголь, и слегка склонил голову.
— Говори, с чем пожаловал, — велел Святослав, не отвечая на приветствие: ответил бы, если бы по чину обратился, а то будто к слуге своему.
Иудей заложил руки за пояс, надменно вскинул голову.
— Я, Эфраил, сын Манасии, сын Каафы, сын Левия Тогармского, советник и посол великого каганбека Хазарского, — да продлятся его годы на многие времена! — заговорил посол размеренным голосом. — Мой могучий повелитель, царь Тогармский, каганбек Хазарский, послал меня к тебе, кагану Киевскому, сказать следующее. Мой повелитель и священный народ его, избранный богом из всех народов Ойкумены, простер свою власть на многие окрестные народы во все стороны света на четыре месяца пути. На юге, у моря Хазарского, живут в укрепленных городах и селениях девять народов, которым нет счета, и все они платят дань царю моему и дают своих воинов для войны. Далее, в сторону моря Румского, на горах живут пятнадцать многочисленных народов в укрепленных стенами городах, и все они платят дань царю моему и дают воинов для войны. Далее на запад живут в степи, не защищенные стенами, тринадцать народов. Они многочисленны, подобно песку на берегу моря, и тоже платят дань царю моему и дают воинов для войны. На севере также живут многочисленные и сильные народы, страны которых простираются на многие месяцы пути, и все они платят дань царю моему и дают ему воинов для войны. Наконец, на востоке живет много разных народов, количество которых неисчислимо, и все они платят дань и дают воинов для войны моему повелителю.
Посол замолчал, переводя дух, отер рукавом халата губы, продолжил:
— Твой отец, каган Киевский Ингварь, твой дед, каган Хельги, и прочие каганы Киевские, — да будет нерушим их вечный покой! — тоже платили дань царю моему и давали воинов для войны. Потому что знали, что противиться воле каганбека Хазарского невозможно. Мы долго ждали, что и ты, их потомок, внемлешь голосу разума и поклонишься мудрейшему и могущественному владыке всех окрестных земель, повинишься перед ним за свои злодеяния, свершенные в Киеве, за смерть дяди царя Хазарского Самуила бен Хазар, — да будет ему утешением вечный покой и наслаждение великолепием на том свете! Но ты, Каган-урус, был ослеплен золотом и лестью ромеев, посуливших тебе помощь в борьбе с моим царем и подвластными ему народами. До моего великого царя дошли слухи, что ты готовишься идти войной на его могущественное царство. Опомнись! Кто выступает против моего царя, тот выступает против Всевышнего Бога, выбравшего наш народ в поводыри для всех народов Ойкумены. Огню и мечу будут преданы твои города и селения, и небо содрогнется от божьей кары, которая постигнет тебя и твои народы в самое ближайшее время, если ты не опомнишься! — воскликнул посол громовым голосом и воздел вверх обе руки, пальцы которых унизаны золотом и разноцветными каменьями.
— Ты пришел нас пугать? — спросил Святослав спокойным голосом, не меняя позы.
— Я пришел к тебе от имени моего мудрого царя и повелителя, — да не ослабнет его могучая мышца, держащая меч! — чтобы предупредить тебя, — продолжил посол назидательно. — Ты еще молод и не знаешь жизни, ее извечных законов. Это извиняет тебя в глазах моего царя и повелителя. Иначе он не послал бы меня к тебе, а послал бы большое войско. Ты надеешься на помощь ромеев? Их помощь — обман. Их цель — уловить тебя и твои народы в сети их мерзкой веры, которая провозглашает богом Иешуа из Назарета, которому прозвище Христос, — пусть никогда он не найдет себе покоя на том свете! пусть кости его высушит солнце и растащат дикие звери! Этот Иешуа был всего лишь презренным рабом царя Иудейского, гнусным обманом объявившего себя царем Израиля, отпрыском рода Давидова, и соблазнившего легковерную чернь, которую мы зовем ам-хаарис — люди земли, которые есть пыль, прах и песок. Ты хочешь поклоняться смерду, презренному рабу, — да сотрется имя его и память о нем! — отвергнув своих богов, которым поклонялись твои предки? Только люди, не имеющие разума, могут поклоняться обыкновенному смертному, который был распят на кресте за свои богомерзкие речи и вожделения. Зато, отдавшись под покровительство моего великого повелителя, — да будет благословен он! — повелителя окрестных народов и в недалеком будущем повелителя народов, до которых достигнет его могучая мышца, ты будешь благоденствовать, жить в мире и покое. Ты можешь стать одним из воевод моего повелителя, перед тобой откроются все пути и дороги в любой конец Ойкумены. Это ли не есть лучшая доля для тех, кто готов служить моему повелителю, каганбеку Хазарскому? Выбирай, у тебя есть еще время, но с каждым днем промедления его остается все меньше и меньше. И горе тебе, если ты опоздаешь! Мой царь и повелитель приведет-таки под стены твоих городов неисчислимое войско, и пощады не будет никому.