— Довольно! — оборвал Святослав нескончаемый поток слов хитрого иудея. — Можешь возвращаться к своему царю и сказать ему, зачем я иду со своим войском… если успеешь достичь стен его дворца раньше моего войска. В третий раз тебе лучше со мной не встречаться: останешься без головы. — И, повернувшись к тысяцкому Путяте: — Посольскую охрану разоружить, коней забрать! Пусть идут пешком. — Посмотрел на реку: — Ну, что ж, туман рассеялся, пора в дорогу.
Затрубили рога, забили барабаны, заплескалась вода под дружными ударами весел, и вот уже головные ладьи, вспарывая воду острыми ромейскими ножами, клином уходящими под воду, приспособленные резать толстые, пропитанные рыбьим жиром канаты, начали выходить на стрежень, и солнце, поднявшееся над заречными далями, плескалось в речных волнах ярко оперенными утками-нырками.
На одной из ладей завели песню, слов слышно не было, но тягучий мотив, разрываемый на ритмические части, плыл над водой, отражаясь от берегов, и казалось, будто сама река подбадривает гребцов и задает ритм гребле.
Ибн Эфраил стоял на берегу, окруженный своими слугами и воинами-хорезмийцами, и с тоской смотрел на проплывающие мимо ладьи и ошивы с многочисленными воинами. Конца краю не было этому движению, точно все, что раньше покорно склонялось перед волей хазарских царей, вдруг разогнулось и двинулось по этой реке, такое же бесконечное и неудержимое, как и сама река.
Непрочным оказался заплот из бревен, наскоро устроенный поперек и не реки даже, а лишь ее главного протока между берегом и длинным островом, поросшим косматыми ивами: первая же ладья вспорола его, точно нитку, хотя и сама пострадала от ударов бревен в свои борта, и ее едва успели подтянуть к берегу: так быстро наполнялась она водой через проломы.
Увидев, что заплот не помог, тут же пустилось наутек и то немногочисленное войско, которое должно было задержать русов на этом рубеже, дав тем самым каганбеку собраться с силами.
Мощное течение подгоняло ладьи и ошивы, подул свежий северный ветер, наполнил паруса, и ладьи, взяв неповоротливые ошивы на буксир, понеслись вперед с удвоенной скоростью. Шли целый день, не останавливаясь, и к вечеру вдали показались белые стены и башни. Они вырастали из воды, тянулись к небу, величественные, точно огромная ладья, сработанная самими богами.
Князь Святослав приказал править к правому берегу: не имело смысла штурмовать такие стены, основательно к штурму не подготовившись.
Но едва ладьи приблизились к берегу, поднимающемуся в иных местах вровень с бортами, как из кустов появилось великое множество воинов с луками и стало осыпать русов стрелами, закидывать камнями из пращей и дротиками. Прикрывшись щитами и обнажив короткие мечи, русы дружно бросились вперед по шатким сходням, рубя врагов направо и налево. Скоро берег был очищен от неприятеля, и Святослав, сев на коня, сопровождаемый сотней дружинников, объехал широкое поле с редкими невысокими холмами и оврагами и небольшой речушкой с топкими берегами, камышом и тальником. Здесь, прикрывшись с тыла и правого фланга этой речушкой, загибающейся к югу, а с левого фланга полноводным Итилем, он приказал строить лагерь по всем правилам военного искусства ромеев: рвы, земляные насыпи, колья, большие деревянные щиты. Судя по тому, что вдали из облаков пыли то и дело появлялись конные отряды, главная битва произойдет на этом поле в виду царского города.
ГЛАВА 20
Еще полыхала вечерняя заря, провожая на покой багровое Солнце, а в русском стане, далеко растянувшемся по берегу, жрецы Перуна готовились к принесению жертв перед завтрашней сечей. Каждое из племен везло с собой своего идола, вырубленного из дерева. Одни были раскрашены красками, иные так и золоченые. Перед идолами сооружался алтарь, куда будут складываться дары, перед алтарем большая колода для жертвоприношений.
— Княже, — обратился к Святославу главный Жрец утробным голосом, насупив лохматые брови. — Отдай нам пленных исмаильтян и жидовинов. Бог наш, могучий и грозный, требует человечины, чует завтрашнюю кровь, и кто улестит его лучше, тому он и станет помогать.
— Нет! — отрезал Святослав. — Неча баловать богов заведомыми обильными жертвами. Сытый ленив. Если завтра Перун нам поможет одержать верх, будет ему и человечина. А сегодня и петухов хватит.
— В старые времена всегда перед сечей приносили в жертву отрока, красного лицом и телом… — напомнил жрец, но Святослав перебил его:
— И не всегда Перун принимал эту жертву. — И еще раз, жестче: — Петухами обойдетесь!
— Что ж, твоя воля, княже, — сдался жрец и, повернувшись, тыча посохом в сырой песок, пошел к кострам, окружавшим золоченого идола грозного бога войны, перед которым в почтительном молчании стояла княжеская дружина.
Принесли четырех петухов красного оперения. Жрец и волхвы стали обходить чередой вокруг идола, потрясая ожерельями из черепов животных и человеческих, ударяя в бубны и творя заклинания, все убыстряя и убыстряя движение, а четверо волхвов с петухами то вертелись на одном месте, то прыгали и завывали, и петухи, поначалу бившиеся с испугу и хлопающие крыльями, утихли и омертвели.
И вдруг все разом встали, повернувшись лицом к идолу и протянув к нему руки, а волхвы положили петухов на колоду — и те даже не шелохнулись. Взлетели и упали с дробным стуком жертвенные ножи, отлетели и пали на землю четыре крошечные головки с алыми гребнями и бородками — как раз на все четыре стороны света, — и жрецы с волхвами принялись рассматривать, куда смотрят петушиные головы, чтобы по ним определить знаки, посылаемые Перуном.
Верховный жрец стукнул посохом и возвестил зычным голосом:
— Возликуйте и возрадуйтесь! Перун-Воитель, бог наш могучий и грозный, принял жертву и обратил страшный лик свой на воев своих! Завтра он прострет крыла свои над войском нашим, омочит свои персты в крови ворогов наших. Бог неба Сварог наполнит силой ваши мышцы, укрепит в груди вашей дух и примет всех павших в сече в свои волшебные чертоги для жизни вечной и сладостной. Возликуйте и возрадуйтесь!
И вои ответили жрецу криками радости и ликования.
И у других костров вершилось то же самое.
Но бывший монах грек Свиридис успел заметить, что на сей раз был изменен порядок принесения в жертву петухов: их закружили так, что они не были способны взлететь, и отделяли головы от петухов, а не петухов от их голов, а это значит, что жрецы и волхвы не были уверены, что безголовые петухи полетят в нужную сторону и определят нужное предсказание. «Ну все как и у нас. Когда надо надуть верующих, то и иконы начинают мироточить, и кто-нибудь исцеляется от слепоты, — думал он с непонятной тоскою, потому что неверие его было так же тягостно ему, как и вера. — И если боги видят это жульничество и не наказывают жуликов, то их или нет вообще, или им все равно, что творится на земле». Он глянул внимательно на князя Святослава, но по неподвижному лицу его не смог угадать, о чем тот думает. Возможно, что князю, как и богам, тоже все равно, что творят жрецы, лишь бы они поддерживали его в стремлении совершить задуманное, довести начатое дело до конца.
Лишь воины-христиане не принимали участия в этих обрядах. Да и было их не так уж много: в основном южане — киевляне, северяне да уличи, ближе всех проживающие к Царьграду. Священник в черной рясе размахивал кадилом, за ним шел служка с чашей, наполненной святой водой, священник окроплял склоненные головы молящихся, бормотал нараспев, подставляя крест для целования:
— Да ниспошлет Господь Бог наш, Всемилостивейший и Всемогущий, своих светозарных воев впереди войска нашего, да осенит его своим благоволением, да низринет ворогов наших, яко низринул нечестивцев, хулителей своих в гиену огненную…
Ярко вдоль берега горели костры, освещая идолов на носах ладей и ошив, приткнувшихся к берегу борт о борт. И под стенами Саркела и Хазарана, и на другом конце поля тоже горело множество костров, отражаясь в реке, освещая белые крепостные стены и выступающие из них башни. В темноте бряцало оружие, молча шагали в лагерь дружина за дружиной, которым предстояло завтра вступить в сечу.
А в княжеском шатре, окруженном копейщиками, собрались воеводы и тысяцкие. Когда все приглашенные расселись, кто на чурбак, кто на попону или седло, заговорил князь Святослав, сидящий у опорного столба:
— Все вы не новички в сечах, иные из вас ратоборствовали и с ромеями, и с исмаильтянами, и с булгарами, и с печенегами, и с прочими языцями. Завтрашняя сеча будет особенная: от ее исхода зависит судьба Руси, судьба наших отцов и матерей, наших жен и детей, нашего будущего. Я уверен, что мы одолеем наших врагов. Наши боги сопутствовали нам в пути, они показали, что не оставят нас и в сече. Они привели нас сюда неожиданно для наших врагов, и те не смогли успеть собрать большое войско. Но не всякая победа красна, а та, которая не уменьшает, а увеличивает силу победившего войска. Впереди нас ждут другие сечи, ибо взятием Итиля на щит разгром Козарского каганата не заканчивается. Прежде всего я хотел бы знать, что нам известно о каганбеке Козарском Иосифе: умен ли, сведущ ли в воинском искусстве, кто у него в воеводах, каково его войско и что можно ожидать завтра. Начнем с молодших.
Встал тысяцкий Претич, молодой, горячий.
— Мне известно, что каганбек придерживается ромейской стратегии: охват левым своим крылом правого крыла противного войска, затем атака клином на центр пешим войском, прорыв на его тылы, атака конницей левого крыла, окружение и разгром. Он коварен и может погнать перед своим войском женщин и детей, как это сделал в сече с ясами, но здесь нет наших жен и сестер, ему неким прикрыться. Что до его воевод, то они умелы и опытны, но им не приходилось ратоборствовать с настоящим войском, а чаще всего с ополчением, которое плохо обучено ратному делу. Лучшая часть его войска — это хорезмийцы-наемники. Они еще не знали поражений, уверены в себе, но в основном они более горазды в рубке бегущих, чем в сече щит в щит. Я предлагаю на правом крыле поставить варяжские дружины, а княжескую дружину следом за ними уступом, чтобы, когда козары пойдут ломить своим левым крылом, дать им увязнуть, а потом прижать к болотистому берегу реки. Я все сказал, княже.