«под своей виноградной лозой, под своей смаковницей, в покое и безопасности». Здесь, в специальных помещениях, были собраны бесчисленные сокровища, накопленные за десятилетия его предшественниками, а у него, судя по всему, не оставалось времени захватить с собой и сотой их части.
Каганбек застонал от отчаяния и бессилия и погнал коня к восточным воротам, выходящим на основное русло реки, где всегда наготове стояла изукрашенная коврами баржа. Там его ожидали сыновья и немногочисленная стража.
То, что он увидел, оказавшись на берегу, потрясло каганбека Иосифа больше, чем потеря сокровищ: вся река была усеяна челнами, наполненными беглецами. В них он узнавал своих приближенных, князей, судей и книжников. Одни правили на другой берег, но большинство уходило вниз по течению, надеясь затеряться среди камышовых зарослей в многочисленных протоках. Многие челны были так перегружены, что черпали воду бортами, переворачивались на стремнине, слышались крики тонущих женщин и детей…
А из-за косы уже вымахивали ладьи русов. Часть из них двигалась к причалам Хазарана, другая охватывала Саркел с востока. Медлить было нельзя ни единого мгновения.
Каганбек въехал на паром, за ним его свита, изрядно поредевшая, и паром отчалил от берега под вопли тех, кому не на чем было бежать из Саркела. Гребцы налегли на весла. Стража копьями пронзала любого из несчастных, оказавшихся в воде, кто пытался ухватиться за паром, и каганбек вдруг понял, что очередному царству иудейскому, о котором мечтают рассеянные по всему свету сыны Израиля, пришел конец, что он уже не царь, а беглец, гонимый и преследуемый, с горстью дирхемов в кожаном кошеле у пояса, без царства, без крыши над головой, почти без слуг и рабов, а те, что остались, могут придушить его ночью, без сподвижников, которые бежали первыми, без верных хорезмийцев… Впрочем, верны они до тех пор, пока им хорошо платят, а платить нечем: нет денег, нет и верности. Теперь он, царь иудейский, стал похож на тот кувшин, которому все плохо: его ли ударят камнем или он ударится о камни — конец один.
Паром успел пересечь русло реки и избежать мечей и копий свирепых русов. Миновав Хазаран, все восемь ворот которого были распахнуты настежь, он пристал к левому берегу Итиля, где пытались найти укрытие беглецы, в основном иудеи и хорезмийцы, но вдали, со стороны верховий, вдруг показались всадники, покрутились на месте, и каганбек с тревогой разглядел в поднимающейся пыли большое конное войско, вымахивающее на вершины барханов. Он пришпорил своего иноходца, направляя его в седловину между барханами. Чье бы ни было это войско, встреча с ним не сулила ничего хорошего. Вся надежда на резвость своих коней да на удачу.
И каганбек с немногочисленной свитой вскоре исчез среди песчаных барханов левобережья, держа путь на Хорезм. Но никто не знает, добрался ли он туда, откуда, если повезет, все можно было бы начать сначала, ибо сказано у пророка Даниила,
«…что к концу времени и времен и полувремени и по совершенном низложении силы народа святого все это совершится». И вот низложение совершилось. «Блажен, кто ожидает и достигнет тысячи трех сот тридцати пяти дней. А ты иди к своему концу, и успокоишься и восстанешь для получения твоего жребия в конце дней».
Следовательно, надо подождать теперь лишь тысячу двести девяносто дней, и наступит «конец этих чудных происшествий». И случится это, если верить пророкам и книжникам, в 968 году по христианскому летоисчислению. Но темны помыслы твои, Господи, «ибо сокрыты и запечатаны слова» твои, и не каждому ведомо, где начало этих времен, а где их конец.
ГЛАВА 23
В «Повести временных лет» записано:
«Иде Святослав на козары; слышавше же козари, изидоша противу с князем своим Каганом и съступишися битися, и бывши брани, одоле Святослав козаром и град их и Белу Вежу взя».
Князь Святослав ехал, опустив поводья, на своем коне по узким улицам Саркела, заваленным трупами, и дивился… не трупам, нет, а тому, как устроен этот Белый город: три величественных замка за высокими стенами из обожженного кирпича, беленые известью, а вокруг них дома знати из самана или дерева, хотя выглядят тоже весьма благолепно. А еще сады и парки в весеннем цвету, фонтаны и пруды с рыбами и лебедями, дорожки, посыпанные речным песком, вдоль дорожек шатры из виноградных лоз, в шатрах тех лавки. Надо бы и в Киеве сделать нечто подобное. Хотя бы в детинце. А то чуть дождь — на улицах грязь непролазная, вонища от сточных канав. Да и стены Киева надо сложить из камня. И сам Детинец. Если удастся разгромить Каганат, то будут и средства, и мастера, и рабы. А главное — будет на все это время, потому что после разгрома Каганата еще долго никто не посмеет нарушить покой Руси. Но все это потом, потом…
На площадь между дворцами сгоняли оставшихся в живых, в основном женщин и детей.
Воевода Добрыня доложил, что каганбек бежал, что сокровищница его осталась, что там золотой утвари, золотых и серебряных монет и драгоценных каменьев видимо невидимо, что он, воевода, уже выставил во дворце стражу, что остался каган хазарский, но что он задушен, и говорят, что так здесь заведено: если в стране падеж скота или моровая язва, неудачная война или засуха, погубившая урожай, или еще какое несчастье, кагана, который ничего не решает и никем, кроме своих евнухов, не командует, приносят в жертву. А гарем его остался — преогромнейший. И в нем много русских дев.
— А что в Хазаране? — спросил князь.
— Путята еще не прислал вестника, князь. Но со стены я видел сам, что город взят, никто его не защищал.
— Путята знает, что делать. Сокровища забрать, пленных и рабов заставить рушить стены и терема, потом… рабам предложить: кто хочет, пусть вступает в наше войско, кто не хочет, тех отпустить. Пленных гнать в лагерь, а там… как боги решат. Лагерь расширяем, высылаем заставы — как и порешили намедни. Задержимся на три дня, пусть вои отдохнут, свершим тризну по погибшим, как и положено по обычаю предков. Потом пойдем на юг: царство козарское на одном Итиле не кончается. Надо разорить все гнезда козарские, чтобы не пошла от них новая поросль и не утвердилась сызнова в своей неуемной алчности.
Горят развалины Саркела и Хазарана, черные клубы дыма поднимаются в небо, а там, на высоте, где властвует могущественный Сварог, поникают и послушно плывут на север, чтобы знали все народы, живущие в ближних и дальних краях, что кончилось царство Хазарское и не поднимется вновь.
На правом же берегу Итиля громоздятся костры погребальные из хвороста, камыша и досок бесполезных уже ошив, не способных плавать по морю, а жреческие огни освещают золоченого идола Перуна и собравшееся вокруг него войско. Возле алтаря стоят сундуки с золотом и серебром, в огромные кучи свалено дорогое оружие, чаши, кубки и поволоки. Здесь же на коленях стоят по четыре пленника от каждого племени, принимавшего участие в битве против Руси. Бьют бубны и барабаны, заливаются свирели и рожки, волхвы и жрецы водят хоровод вокруг идола.
Вот завыли рога, с пленников сорвали одежду, по одному подводят к алтарю — широкой дубовой колоде. Здоровенный жрец с оголенными руками и косматой черной бородой оглушает жертву короткой дубиной, взрезает ей шейные жилы широким ножом — и кровь течет по желобу к ногам идола, разом вспыхивают погребальные костры с уложенными на них павшими воинами, блики огня полощутся в глазах жреца и выпуклых золоченых глазах Перуна. Глухо рокочут бубны и барабаны, скулят рожки, слышатся вопли сжигаемых заживо пленных и пленниц, кружатся в священном танце волхвы, кружатся и завывают под громкие хриплые выкрики главного жреца:
— О великий Перун, повелитель громов и молний! О гневный воитель, идущий впереди войска своего, карающий ворогов и сожигающий их своими стрелами! Приими жертвы наши, омочи в их крови персты свои, напои свои чресла их силой, шествуй и впредь впереди Руси, осеняя ея своими крылами! Устраши многия вороги ея, лиши их силы, отними у них зрение, низвергни их громами своими в глухоту и ужас! Притупи их копья и мечи, топоры и стрелы, преврати в прах их щиты и брони! Спали небесным огнем их жилища и нивы! Огради Русь от их алчности и злобы! О великий Сварог! Прими души павших воев своих, упокой их в жизни вечной и радостной…
Князь Святослав стоит впереди своей дружины, положив обе руки на рукоять боевого меча. Но думы его далеко отсюда: войску еще надо пройти длинный путь к южным пределам Хазарии, сравнять с землей тамошние города, предать огню нивы и села. Затем то же самое сделать и на западных границах. Надо спешить, потому что время — и лучший союзник и злейший враг его…
Последний пленник нашел свой конец на жертвенном алтаре и на погребальных кострах, и дружины приступили к тризне прощания с павшими соратниками. В золотые и серебряные кубки наливались вина и меды из царских погребов, жены и девы разносили меж кострами печеные круглые лепешки, вяленую рыбу, сыры и прочую снедь. Трижды наполнялись кубки, плескалось вино на все четыре стороны, чтобы души павших соратников могли вкусить его перед дальней дорогой во владения могучего Сварога.
Посреди воинского стана, обнесенного частоколом и рогатинами, как стоял так и стоит белый шатер каганбека. В нем, привязанный к опорному столбу железной цепью, лежит на коврике ручной барс, оставленный своим хозяином в поспешном бегстве. Перед его мордой нетронутая баранья ляжка. Животное прядет короткими ушами, поскуливает в тоске, принюхивается к наплывающим запахам, вздрагивает от резких звуков, прислушивается к незнакомому перебору звончатых струн. Это у костра, разведенного неподалеку от шатра, старый сказитель, сопровождающий Святослава во всех его прежних походах, тихо перебирает струны гуслей звончатых, подставив лицо небу, усеянному звездами, в ожидании своего часа.
Князь Святослав полулежит на войлочной попоне напротив, опершись на руку, время от времени пригубливает из золотого кубка густое вино. Вокруг ближние дружинники, князья союзных отрядов, воеводы и тысяцкие. В стороне догорают погребальные костры, ветер уносит дым и запахи горелого мяса в ночную степь.