Хотя, надо сказать, узнать Рихарда в его нынешнем облике было очень непросто. Вроде совсем мало усилий: слегка подкрашенная и чуть по-другому зачесанная бородка, прикрытые шляпой волосы с фальшивой косичкой, несколько штрихов косметики (позаимствованной из небогатых Таиськиных запасов), — а почти ничего общего с тем бедолагой, которого мы вытащили из воды несколько дней назад.
Свернув в ничем не примечательный переулок, Рихард остановился и, оглянувшись, бросил:
— Здесь.
Нас обступили мрачные каменные дома со щелями слепых окон, напоминавших бойницы, покатыми крышами, крытыми потрескавшейся замшелой черепицей, и тяжелыми дверьми на массивных петлях. Полуразвалившаяся, давно заброшенная церковь отбрасывала на все это сумрачную, какую-то нехорошую тень.
— Куда это ты нас привел, приятель? — настороженно оглядываясь, спросил Секер.
Не отвечая, Рихард легонько постучал в одну из массивных дверей. За ней не раздалось ни единого звука, и я уже решил, что таинственные друзья Рихарда куда-то исчезли. Наконец осторожный голос тихо спросил:
— Кто?
— Открывай, Николаус. Это я.
Прошло около полминуты или минута. Из-за двери сочилось почти физически ощутимое сомнение.
Наконец негромко звякнул отодвигаемый засов, и дверь слегка приоткрылась. Выглянувший из щели неприметный человек мельком глянул на Ингольфа, потом на нас с Секером, опять на Ингольфа. Затем он вновь довольно долго изучал Рихарда и, видимо, удовлетворившись осмотром, наконец произнес, почти не разжимая губ:
— Привет, Кинжальщик. Давно тебя не было видно. Говорили, что ты помер вроде вместе с прочими… А это кто с тобой? — Это было сказано уже другим тоном — сухим и подозрительным.
— Это мои друзья. Они спасли мне жизнь, а вас этим самым, между прочим, избавили от крупных неприятностей. У них к вам дело! Открывай!
Человек исчез, не задвигая засов.
Через некоторое время лязгнула снимаемая с крюка цепь, и в темном дверном проеме появился полуобнаженный загорелый здоровяк с окладистой, черной как смоль бородой и сломанным носом.
— Хвоста не привел? — осведомился хозяин.
— Обижаешь, Ян, — фыркнул Рихард.
— Ну, добро… — Здоровяк еще раз окинул нас всех взглядом. — Заходите, раз есть дело. — Он посторонился, пропуская нас, выглянул на улицу, внимательно осмотрелся и захлопнул дверь.
На столе горела толстая сальная свеча в медном позеленевшем подсвечнике. В углу поскрипывал сверчок.
Из-за закрытых ставень пробивались тусклые лучики заката, но подсознательно мне казалось, что за стенами уже глубокая ночь — настолько соответствовала этому обстановка в старом доме. Первом настоящем воровском притоне, куда занесла меня судьба.
— Стало быть, хотите достать девчонок из тюрьмы, — подытожил Ян, выслушав наш рассказ (о, разумеется, сказано было далеко не все).
Он замолчал, принявшись вертеть в руках сточенный столовый нож. Молчание тянулось как густая патока.
— Ребята, вам их не отбить, там одной стражи человек двадцать будет, — с сочувствием и даже как будто с болью в голосе произнес хозяин. — У меня самого церковные брата безвинно казнили, а подо мной тогда двадцать головорезов ходили. Ничего сделать не смог… У инквизиторов аркебузы лучше армейских — винтовые, штучной работы. Ни один доспех не спасает, говорю вам, да и у самих панцири дай Господь! Было бы времени побольше, мы бы чего-нибудь сообразили…
За это время мы узнали довольно много. Узнали, что инквизиция ныне не та, что прежде, но еще сильна, и, если бы было побольше времени и другая обстановка, Мидару с Таей можно было бы попробовать выкупить.
Но дело это на контроле (правда, это было сказано в несколько более кратких и энергичных выражениях) у самого главного протоэкзекутора, а это такая скотина, такая скотина… Мы также узнали, что компания, к которой Рихард принадлежал и которую сейчас возглавлял Ян, — «честные воры» и контрабандисты, а их противники, пытавшиеся убить Рихарда, — мерзавцы, каких мало, не гнушающиеся убийствами и похищением девушек, которых продают мусульманским работорговцам («Ну прямо слышу нашего Тронка», — подумал я). И что их всех надо бы давно повесить, только вот среди ихних вожаков есть весьма влиятельные люди, даже один член магистрата и квартальный советник. Но все равно до них еще доберутся. Главного — что можно сделать для спасения наших женщин — мы не услышали. Затем Ян с Рихардом куда-то ушли, оставив нас на полчаса под присмотром двух угрюмого вида личностей.
— Вот такие дела, — грустно подытожил Ян, вернувшись. — Но чем смогу, тем помогу: Рихард мне вместо брата стал. Просто помогу — без денег. Но и вы тоже кое-что сделаете — вывезете отсюда Рихарда. Чем дальше, тем лучше, тут ему все равно не жить. — Он поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Когда мы вернулись, уже почти ночью, на постоялый двор и за нами захлопнулась дверь в апартаменты Ингольфа (четырехугольную низкую комнату с деревянным рукомойником на стене и двумя низкими окошками), Рихард, как мне показалось, преодолев немалое внутреннее сопротивление, тихо и неуверенно начал:
— Вот что я хочу сказать… Я, конечно, не лезу в ваши дела, но я так понял, что вам нужна зачем-то побрякушка одной из девчонок, — при этих словах он старательно отводил глаза. — Если хотите, я скажу Яну, он поговорит с мастером Гротом, так тот вам ее достанет. Ведь ему положено барахло смертников… Правда, амулеты всякие обыкновенно сжигают на костре у виселицы, но он-то, старый хрен, насобачился в этом деле, ему вытащить их — раз плюнуть…
Он запнулся, увидев окаменевшее лицо Ингольфа и его глаза, в которых — готов в этом поклясться — загорелся не фигуральный, а самый настоящий огонь… И я вспомнил услышанную как-то в трактире байку, из которой следовало, что мастер Грот — роттердамский присяжный палач.
А следующий день принес нам неожиданный сюрприз.
Уже после того, как мы проснулись и, наскоро прожевав скромный завтрак, собирались отправиться на шхуну, в дверь заглянул привратник и на ломаном немецком сообщил, что к мингеру Ингольфу пришла молодая девка.
На пороге появилась совсем еще юная женщина, еще не достигшая двадцати лет, синеглазая и золотоволосая.
На ней был длинный широкий плащ с капюшоном — самая распространенная тут женская верхняя одежда, а в руке — довольно объемистый мешок. На левой руке было обручальное кольцо. Вдова.
Прежде чем заметно растаявший Ингольф успел спросить, зачем эта красавица явилась к нам, неожиданно вмешался Рихард, чье лицо мгновенно приобрело выражение крайнего удивления в смеси с неподдельным испугом.
— Как ты сюда попала, Ильдико? Как Эдвард отпустил тебя одну? Или случилось что?
Ильдико? Я вспомнил, что Рихард как-то вскользь упоминал о своей сводной сестре, носившей такое странное имя. Кажется, он говорил, что она замужем за небогатым торговцем где-то в соседнем Утрехте.
— Прирезали его, Эдварда твоего! — горько и зло рассмеялась гостья. — Кому-то хвост прищемил или, может, страже кого заложил. — И добавила с чувством: — Вот уж о ком жалеть не буду, перед Богом клянусь, пусть даже в аду гореть мне за такие слова! Хорошего же ты мне мужа нашел, братик! — с горьким сарказмом продолжила девушка. — Тоже говорил: купец, купец! Неужели не знал, кто твой дружок?.. Свинья грязная, что он со мной делал! — выкрикнула она, совершенно не обращая внимания на посторонних. — Мавр бы постыдился! Он и не мог ничего, за два года ребенка сделать не сумел. Я со стыда руки на себя наложить, случалось, хотела. Думала, лучше бы мать меня в куртизанский монастырь отдала! Хоть жила бы в роскоши, а эта скотина каждый медяк экономила, каждую тряпку нужно было выпрашивать! Досыта, случалось, не ела!
— Ильдико, что ты несешь! — взвился Рихард, бросив в нашу сторону панический взгляд.
Я понял, о чем речь.
Хотя проституция, как таковая, практически вымерла (вместе с большинством проституток), а уцелевших продажных женщин ждало суровое наказание, тем не менее человеческая природа осталась прежней. А где спрос, будет и предложение — первый закон торговли, прекрасно известный мне из личного опыта.
Короли, знать и просто достаточно богатые люди выращивали себе женщин для удовольствия в специальных закрытых питомниках (по-другому их не назовешь), где особо отобранных девочек содержали с детства и целомудрие их неусыпно оберегали. Учреждения эти в основном находились при монастырях.
Тем временем Ильдико, согревшись и наскоро подкрепившись ломтем хлеба с жареной свининой, которые запила чаркой подогретого вина, принялась изливать свое горе. На нас она не обращала внимания: возможно, полагала, что друзья брата — не те, кого можно стесняться.
Через неделю после того, как убили Эдуарда (ее мужу воткнули в спину нож, когда он ночью возвращался из таверны), вдруг налетела толпа кредиторов. Все имущество купца тут же растащили якобы за долги, так что ей остались только жалкие полсотни гульденов, а на дом тут же наложили арест.
На вопросы Ильдико, что ей делать, следовали однообразные ответы, сводившиеся к тому, что многие не прочь будут увидеть такую молодую и красивую, но бедную вдову экономкой в своем доме.
Она не стала ждать, пока ее вышвырнут на улицу, и, быстро собрав вещи, вернулась в Роттердам, где отправилась в единственное известное ей место — на явочную квартиру Яна. Вообще-то, подумал я, сестра нашего здешнего приятеля не робкого десятка — в те места и к тем людям лично я без нужды бы не сунулся в одиночку. Ян, объяснив ей ситуацию, подсказал, где можно найти его.
Когда она закончила, Рихард беспомощно и умоляюще посмотрел на нас, не решаясь начать разговор…
Рихард
Что это все-таки за братцы такие? Нет, не колдуны и не бесы, конечно.
Это пусть дураки верят в корабли с экипажами из чертей да мертвяков. Но то, что не простые люди, не такие, как мы, — голову кладу! Пусть там они насчет многих вещей не рубят ни гульдена, а по тому, как смотрят, что у них на мордах, — видно. Ну хорошо, поверю, что они из каких-то далеких краев. Хотя, понятное дело, люди они бывалые и повидали многое. Так и быть, поверю. То, что ихняя скорлупа непонятно скроена (где такие строят, и не допру, хотя пять лет плавал), — это тоже пропустим. А все остальное? Начиная