Я прошел между стражами, отворил створки тугих ворот и вошел в обитель Богини Отверженности.
Глава 6. Тени
Пот ручьём стекал с моей разгоряченной спины. По ощущениям я будто пробежал двадцать лиг без остановки. Единственная радость — сейчас вид мой соответствовал больному и убогому.
Я осмотрелся. Удивительно, но здесь было чисто, просторно и даже в какой-то степени величественно. Пустоватый, но просторный зал встретил меня золотистым мерцанием множества свечей. Статуя Ганры гордо возвышалась в центре — высокая молодая женщина в довольно откровенном наряде. Мастер по камню постарался — на холодном монументе были видны мельчайшие детали женского чувственного тела. Стройный стан облачён в невесомое, казалось, платье. Сквозь эту каменную вуаль виднелись многочисленные рваные и глубокие шрамы. Руки женщины были закованы в цепи и вытянуты перед собой. Томные глаза смотрели куда-то вдаль и воплощали в себе самопожертвование. В писаниях говорилось, что Ганра сама изувечила и заковала себя. От статуи веяло прохладой.
Толстые свечи здесь были везде, пахло какими-то благовониями. На стенах, на полу, тут и там стояли ростовые канделябры, чаши для воска были переполнены и горячие капли отбивали ритм по мраморному полу.
Кап… Кап… Кап…
Маленькие окна находились очень высоко на стенах и плохо освещали этот большой зал, где каждый звук отдавался эхом и уходил в недра богадельни по смежным коридорам. Неподалеку на коленях стояла Сестра Ганры в черном облегающем наряде и тянула обе руки к богине. Глаза ее были наполнены фанатичным блеском. Не обращая внимания на многочисленных взгляды, она шептала. Острый слух уловил умоляющие и одновременно испуганные слова:
— Прости меня, я искуплю. Прости меня, я искуплю. Прости меня, я искуплю.
Вокруг меня толпился разномастный люд, но уже не так агрессивно настроенный, как снаружи. И причина этого была проста до безобразия. Тех, кто сильно возмущался без лишних слов выпроваживали за двери. Вот и сейчас, седовласая женщина громко переговаривалась с одной из сестер. Та лишь мимолетно взглянула в сторону стража, что бдел у выхода и безразлично поглядывал на присутствующих. Мужчина в белой кольчуге тонкого плетения схватил возмущенную женщину под локоть и довольно грубо отправил ее за дверь. Женщина покрыла стража порядка всеми известными проклятиями, не забыв при этом затронуть его отца, мать, детей и блудницу-жену, но тот никак не отреагировал — глаза его выражали пустую отрешенность: его дело простое.
Все скамьи вдоль стен были заняты. Люди на них скромно и мирно дожидались своей очереди. Никто не хотел быть выпровоженным охраной. Яркий пример того, как кнут и пряник делают разумное существо действительно разумным. Без правил всегда будут смерть, боль и несчастье. Анархия, разгром, нищета и болезни — вот что ждет тех, кто отказывается соблюдать хотя бы те правила, которые мы устанавливаем сами себе для того, чтобы оставаться личностью, а не дикими животными.
— Почему?! Я пятый раз пришел! Пятый! Мне что — сдохнуть что ли?! — завопил мужчина без ноги на служительницу богини. Эхо рубануло по тишине и люди на скамье синхронно вздрогнули. Руками он опирался на деревянные палки. — Мне нужна нога! Чертова нога! Вы мне ее отрезали из-за гребанного перелома! Я ее сломал! Я не могу теперь работать! Кто будет моих детей кормить, а?! Ты, сучья дочь?!
Все отвернулись, никто не хотел смотреть на отчаявшегося шахтера. А судя по сильным рукам и чумазому лицу — он был именно шахтером, который сутки напролёт крошит киркой земную твердь.
Я встал в тень дальнего угла, подальше от тусклого света церковных свечей, и наблюдал. Вот двое белых стражей бесстрастно схватили мужчину и вытолкали его за дверь, в гущу злой толпы. Тот упал в густую грязь и скрылся за десятками бушующих ног. Какая-то пожилая женщина встала со своего места и, еле-еле перебирая ногами, подобрала деревянные опоры мужчины. С кряхтением она приоткрыла дверь и вытолкнула их вслед одноногому бедолаге. Когда же она возвращалась на свое место, то его уже занял толстый мясник, что почесывал необъятное, вываливающее из-под рубахи, пузо. Запах мяса и пота от него разил во все стороны.
— Встала — место потеряла, — громко рассмеялся мужчина, сотрясаясь словно комок стуженного свиного жира.
К нему тут же подошла одна из сестер и пристально посмотрела в поросячьи глазки. Мясник перестал смеяться и немного поежился на месте.
— Самопожертвование — вот что ценно для нее. Эта женщина была добра к тем, кто не зрит. А что ты понимаешь? — совершенно монотонно, словно по церковным писаниям, проговорила сестра Ганры.
— Э… — выдавил из себя мужчина, но ответ его уже никому не нужен. Девушка ушла, шурша полупрозрачным подолом черного облачения.
Здешняя атмосфера сильно действовала мне на нервы. Я не любил находится среди людей, а уж тем более, я не любил такие толпы в совокупности с фанатиками. Здесь мне достаточно тяжело сосредоточиться — такое ощущение, что мой разум опустили в грязные, с копошащимися злобными личинками, воды тюремных топей.
Но всегда нужно подстраиваться. Подстраиваться или погибнуть.
Одна из сестер Ганры проходила мимо, и я уверенным голосом громко произнес слова:
— Отверженность в любви к ближнему — есть благо Творца и матери его Ганры.
Та остановилась и медленно повернула голову в поисках того, кто произнес завет третий, откровений Ганры. Как я и предполагал, мало кто из местных прихожан читают священные писания богини Отверженности. Что уж говорить, большая часть из них читать вообще не умеет. Мне же в Академии приходилось заучивать наизусть и более сложный слог.
— Милость Её озаряет нас, — протянула она тонким голосом, заметив меня в углу: с окровавленным обрубком, отрубленным ухом и невидящим оком. Разумеется, я не стал прятать свои увечья под повязкой.
— Прошу прощения, что отвлек от важного дела. Величие ее завораживает, — кивнул я на статую богини. Лучи закатного солнца падали на монумент, наваливаясь своей теневой громадой на ерзающую неспокойную толпу. Людям было здесь неуютно, и я мог понять почему.
— Вы не можете отвлечь меня от служения Ей, — ответила сестра и слегка улыбнулась. В зеленых глазах ее блеснул огонек любопытства, — Давайте-ка я вас осмотрю.
Девушка в черной рясе уверенно схватила меня чуть выше подмышки и, приподняв культю к глазам, рассмотрела окровавленные повязки. Полумрак ей, казалось, совсем не мешал.
— Кровь свежая. Где же вы так? — спросила она и, переключившись на лицо, ухватилась за подбородок маленькими пальчиками, затем деловито помотала моей головой из стороны в сторону. — Глаз не увидит никогда. Ожоги пройдут, но вот тут сильно… Останется шрам. Ганра наказала вас или это жертва ради других?
Я не ответил и слегка скривился в улыбке. Она была близко. Золотистая длинная челка опустилась мне на глаза, закрывая обзор. Теплое дыхание отдавало мятой. Холодная девушка явно следит за собой, несмотря на окружение.
— Нужно поменять повязку, — попятилась она назад, заметив мою улыбку. — Пройдемте со мной.
— Эй! Он только пришел! — гаркнул пузатый мясник и попытался поднять свои тяжелые ягодицы с явным помыслом воспрепятствовать моему мирному прорыву.
— Я только спросить, — наигранно добродушно отозвался я.
В синем глазу блеснул голубой огонек. Толстяк сел обратно и что-то недовольно забурчал вполголоса.
— Вас обязательно примут, — очень холодно проговорила одна из сестер. — Мы вам поможем.
В окно задуло холодным ветерком, многочисленные огоньки свечей заплясали вместе с тенями. Мужчина втянул в себя голову. Похолодало.
Меня пригласили в одно из смежных помещений одного из четырех коридоров, которые примыкали к главному залу со статуей. Застарелая комнатушка из черного камня с затхлым запахом подвальной плесени была почти пустой. Кроме большого узорчатого и строгого стола из меднодрева и двух высоких табуретов ничего не было. Напротив меня восседал упитанный волосатый мужчина в шрамах. Он был в одних лишь светлых штанах и легкой, расстёгнутой рубахе. Обуви не было, хотя холод мраморного пола я чувствовал даже сквозь кожаные сапоги. Все тело его украшали глубокие рваные шрамы, но лицо было нетронутым.
— Присядь, дитя — не поднимая взгляда от стола, показал он мне жестом на табурет напротив и требовательно добавил: — Подожди. Спасибо, Лина.
Девушка коротко кивнула и, одарив меня напоследок прохладным взглядом очень красивых глаз, вышла.
Русый мужчина с красным круглым лицом уверено что-то записывал пером домашнего гуся на пожелтевшем пергаментном листе. Наконец-то он поднял на меня свои уставшие глаза и, оценив мимолетным взглядом увиденное, слегка скривился.
— Ты болен, дитя, — сказал он, откидываясь на спинку высокого стула. — Болит?
— Болит, — ответил я, не отворачиваясь от неприятного взгляда широкого мужчины. — Сильно болит.
— Хорошо, — неожиданно ответил он и опустил голову, что-то записывая. Затем без особого интереса спросил: — Как же это случилось?
— Разбойники на северном тракте, недалеко от Праско.
— А лицо тоже они? — поинтересовался он.
— Да, — без дополнительных разъяснений ответил я.
— Ну и ладно, — потерял он всякий интерес к моей истории. — Гражданин города или за деньги?
Со слова «деньги» мужчина скривился словно от боли. Ну конечно, кого же еще нанять для выполнения бесприбыльной работы. Только фанатиков — пусть работают за еду..
— Гражданин.
— Чем подтвердишь, дитя? — спросил он меня, немного приподняв кверху кустистые брови.
Я молча протянул ему бумагу, что мне передал Лейнус. Мужчина, взяв со стола серый платок, принял на него пергамент и забегал глазами, вычитывая слова. Вернул обратно, небрежно кинул ткань в корзину, которая уже была заполнена до краев. Критически осмотрев пальцы, он сказал:
— Хорошо, Сагард. Пара вопросов и тебя примет одна из сестер Её. Она решит, что с тобой делать дальше, — оценивающе осматривая меня с головы до пят, он добавил: — Но, судя по всему, ты здесь надолго и еще нескоро нас покинешь.