И понять не могу —
Откуда вдруг появились
Прекрасные эти плоды?
Перед домом моим проходил монах с цветами «оминаэси» — «девичья краса» в руках. «Куда держишь путь?» — спросила я его, и он ответил: «Иду на гору Хиэ возносить молитвы будде Амида, цветы же эти возложу на алтарь». Тогда я привязала к цветам такую песню…
Если имени верить,
Пять преград у них на пути[91],
Но я все равно
Завидую этим цветам,
Устремившимся к горным вершинам.
Послала отшельнику из Харима…[92]
Из тьмы выходя,
Во тьму погружаясь[93], блуждаю
Зыбкими тропами.
Освети же мне путь, далекая
Луна над горной вершиной.
Когда приехала в Кумано, то, будучи нечистой, не смогла поднести дары…
Просвета все нет,
В душе моей стелятся тучи,
Затмевая луну…
Как грустно, ведь и сегодня
Не очистится, верно, небо.
По пути в Исияма остановилась отдохнуть в месте, которое зовется Ямасина — Горные уступы, а так как хозяин показался мне человеком весьма чувствительным, сказала: «На обратном пути тоже не премину..», а он мне в ответ: «Вряд ли могу надеяться»…
А все же попробуй
Моего возвращенья дождаться.
Вряд ли я упаду,
Оступившись на горном уступе,
И больше сюда не вернусь.
Мимо проходил весьма почтенный монах и обронил веер, я же послала человека ему вослед с веером и с такой песней…
Ах, этот веер,
В одно мгновенье забытый!
Ты его уронил,
Оступившись у всех на виду
И загрязнив свое имя.
Посылая тушечницу…
Никогда
О прошлом писать не наскучит!
Возьмешься за кисть —
А в тушечнице вместо воды
Давно одни только слезы.
Сложила, проезжая на лодке мимо мыса, который называется Икагасаки «Что впереди?»…
Доверяла всегда
Судьбу прихоти ветра
И здесь оказалась.
А ведь многие так торопят
Встречу с мысом «Что впереди?».
О летнем ливне…
Быть может, в ночи
Кто-то прошел по лугу Ёдо,
Путь желая скосить?
Подождем, примятые травы
Расправятся снова к утру.
Когда предавалась печальным думам…
Как же мне быть?
Тягостно жить под этим
Дождливым небом.
Рукава мокрее становятся
С каждым минувшим днем.
* * *
И без того
Ночами глаз не смыкаю,
А сегодня и вовсе
Не до сна — да и как тут уснешь —
Колокольный звон вдалеке!
* * *
Стемнеет вот-вот…
Сколько раз я день провожала,
Уныло внимая
Колокольному звону, и снова
Возвещает он: «Солнце зашло».
* * *
Вечерней порой
Облака… От них я не в силах
Глаз оторвать.
Потому и решила — отныне
На небо смотреть не стану[94].
* * *
Снова и снова
Печаль подступает к сердцу.
Ах, если б могла
Пусть совсем короткое время
Прожить, не вздыхая так часто.
* * *
Когда в Сумиёси
Смотрю на бледнеющий в небе
Месяца лик,
Сердце тоска сжимает —
Он так от меня далеко[95].
Один человек, когда я сказала ему: «Стану монахиней», — ответил: «Постарайтесь хоть на какое-то время обрести душевный покой…» Тогда я написала ему так:
Если в мире останусь,
Со всеми бедами нынешними
Примириться сумев,
Боюсь, еще больше горестей
Придется изведать в грядущем.
Увидев на картине адских мук изображение грешников, повисших на дереве с ветками-мечами…
Невыносимо!
Согнулись от страшного бремени
Ветки-мечи.
В каких же таких грехах
Эти люди повинны?
Когда ездила в святилище Камо, соломенные сандалии натерли мне ногу, и я обернула ступню бумагой, а какой-то человек сказал:
Я ответила:
Но ведь недаром Нижним[97]
Святилище это зовется.
В том же святилище мне сказали:
И я ответила:
И все же разве возможно
Стать приношеньем богам?[99]
ДНЕВНИК
Пока я встречала рассветы и закаты, печалясь и вздыхая о связях этого мира, кои мимолетного сновиденья непрочней[100], как-то неприметно остался позади десятый день четвертой луны[101], и теперь деревья составляют такую плотную сень, что ни один солнечный луч проникнуть сквозь нее не может[102]. Сегодня, когда я рассеянно смотрела на сад, на траву, зеленеющую на насыпи вокруг дома[103], — другой ее и не заметил бы, а в моем сердце она невольно возбудила щемящую тоску — мне почудилось, будто кто-то мелькнул за изгородью, пока же я гадала: «Кто бы это мог быть?» — человек этот вышел на свет, и оказалось, что это не кто иной, как Кодонэри, отрок, прислуживавший ранее покойному принцу.
В тот миг на душе у меня было как-то особенно грустно, поэтому я попросила дам передать ему следующее[104]:
— Отчего так давно не показывался в моем доме? Ведь ты для меня память об ушедших в прошлое днях…
— Мне было неловко докучать вам своим присутствием, не имея на то определенной причины, — поведал отрок, — к тому же последнее время я жил в горной обители… Видите ли, оставшись без всякой опоры и изнемогая от тоски и одиночества, я рассудил за благо пойти в услужение к принцу Соти-но мия[105], мне подумалось вдруг: «не обрету ли я в нем замену…»
— Рада слышать это, — сказала я. — Боюсь только, принц вряд ли заменит тебе ушедшего. Он слывет человеком весьма изысканным и высокомерным…
— Вы правы, но со мной его высочество был чрезвычайно приветлив, тут же призвал к себе и изволил осведомиться, бываю ли я в вашем доме, когда же я ответил: «Да, бываю», он сказал: «Передай госпоже вот это и спроси, что она об этом думает?»
С этими словами Кодонэри извлек цветок померанца, и у меня невольно вырвалось: «Так пахли когда-то…»[106]
— Я должен спешить. Что прикажете передать его высочеству?
Отвечать письмом было не совсем прилично, но: «Что тут дурного? — подумала я. — До сих пор я не слышала о принце ничего предосудительного и, если я напишу ему всего несколько слов…» Поэтому я ответила так:
1
«Чем рассуждать
Об этом запахе нежном,
Я предпочла бы
Услышать кукушку — так же
Звучит ее голос, иль нет?..»
Принц все еще стоял на галерее и, приметив мальчика, который с видом весьма многозначительным украдкой пробирался к дому, изволил задержать его. «Что скажешь?» — спросил он, и тот протянул письмо. Прочтя его, принц тотчас начертал ответ:
2
«На ветке одной
Сидя, пели когда-то
Эти кукушки.
Неужели ты не поймешь,
Как голоса их похожи?..»
Вручая отроку послание, принц изволил остеречь его, сказав: «И чтоб никому ни звука… Не хочу прослыть сластолюбцем…» После чего удалился.
Кодонэри принес письмо, и я прочла его не без приятности, но отвечать не стала: «Не всякий же раз…»
А принц вслед за первым письмом изволил прислать второе:
3
«Надо было и впредь
Таить свои чувства: открылся
И сегодня грущу
Пуще прежнего, невыносима
Истерзавшая сердце тоска».
Я никогда не отличалась благоразумием, к тому же томилась от непривычного одиночества, поэтому даже это в общем-то пустяковое письмецо показалось мне заслуживающим внимания, и я сочла возможным ответить:
4
«Сегодня грустишь?
А ты попробуй представить,
Как тяжело
Той, что денно и нощно вздыхает,
Давно спознавшись с тоской…»
Так шли дни, принц часто жаловал меня своими письмами, иногда и я ему отвечала. Пожалуй, я даже находила в этом некоторое утешение и меньше томилась от тоски. Однажды от него снова принесли письмо. Оно было чуть более пылким, чем обыкновенно: