надолго ли отпущено это счастье?
Занятия медициной на сегодняшний день, более чем когда-либо, меня интересуют не только исцелением телесных недугов, но и возможностью сориентировать сознание неблагополучного человека. И поскольку мои пациенты не только евреи, но и христиане и мусульмане, я прибегаю к практике суфизма, духовная установка которого на связь с Вседержителем не предполагает ту или иную религию. При этом не разделяю мнения радикального суфизма о том, что «можно стать Богом, достигнув мистического единения с Ним», то есть ощущения своеобразного растворения, отождествления с Абсолютом. Более того, полагаю, что Создателю нужно не уничтожение, а становление индивидуальности, своеобразия человека. Одним словом, у людей не было бы проблем в отношениях друг с другом, если бы они сумели найти общий подход в решении жизненных проблем. Слово «суфий» происходит от греческого слова «софия» – мудрость, предполагающая не богатство и власть или, наоборот, отход от мира, а анализ неосознанных мотивов поведения, переживаний. А слово «джихад» означает борьбу со своими страстями, чрезмерными желаниями.
С людьми с неустойчивой психикой я говорю о способах самонаблюдения, личной ответственности за совершённые поступки. При этом отвергаю распространённое в суфизме наставление о полном подчинении учителю. Разговор веду на равных, это позволяет посетителю расслабиться, а представление типа личности человека по чертам лица помогает мне задавать наводящие вопросы.
Часто возвращаюсь к мысли, что подобной духовной практикой пользовались в начале нового летоисчисления врачеватели души – «терапевты». То были уцелевшие после поражения восстания Бар-Кохбы пустынники, что жили на берегу Солёного моря. Спасаясь от римлян, они подались в Александрию и там основали иудейскую секту терапевтов – лечили пороки души: жадность, лживость, неуёмные страсти. Человеческая мудрость одна, суфизм не привязан к той или иной религии. Ибн Гвироль тоже был причастен к мистической суфийской поэзии – идее восхождения бессмертной души к единению с Творцом. При этом не предполагал ни беспрекословного подчинения «учителю», ни уничтожения индивидуальности человека. Благодаря моему современнику, исламскому богослову аль-Газали, соотносившему суфизм с рациональным мышлением, философией удалось оградить ибн Гвироля от обвинений раввинов в ереси.
Учение суфизма часто связывают с мистическим течением ислама, однако оно существовало задолго до Мухаммеда. Как бы то ни было, обращение к суфизму позволяет совершенствовать качества души – ослабить влияние материальных вещей и ориентировать на путь размышлений. При этом я отвергаю утверждение некоторых арабских приверженцев этого учения, что конечным пунктом приобщения является исключение личностного начала, растворение в Боге. По моему разумению, наоборот: Богу нужен партнёр, а не безликий исполнитель предписаний. Человек должен усилием ума и воли развить отпущенные ему способности – на что я и ориентирую своих пациентов.
Женитьба наполнила мою жизнь, я теперь не засиживаюсь с друзьями, как бывало, до позднего часа за кувшином вина. У друзей-поэтов тоже есть семьи, но они не спешат домой. В юности, глядя в зеркало, видел свой высокий лоб, распахнутые глаза и густую копну чёрных кудрей. Сейчас кудрей поубавилось, взгляд стал проникновенным, вдумчивым; в глазах появилась древняя еврейская скорбь. Именно по глазам, по этой ставшей национальной чертой многовековой скорби я часто узнаю своего соплеменника.
В настоящее время, несмотря на неустойчивое политическое и экономическое положение, еврейская община в Кордове в лучшем состоянии, чем в других городах Испании. Часто вспоминаю своё первое посещение города, когда совсем юным приехал сюда из родной Туделы. Тогда нередко случалось, что не было денег купить вино для празднования Шаббата. Старался заработать чем мог, сочинял панегирики, стихи на знаменательные даты, юбилеи, однако не всегда находились не только заказчики, но и слова, чтобы прославлять не заслуживающего хвалы. Сейчас я вполне благополучный человек, занятия медициной дают уверенность в завтрашним дне, появились друзья из знатоков Писания, поэтов, философов. Так же, как и в Толедо, занимаюсь делами еврейской общины и сбором денег для выкупа единоверцев из плена. Сейчас я это делаю вместе с женой: пишем письма в разные города с просьбой дать деньги на богоугодное дело. Пишем и моему знакомому богатому египетскому купцу – Хальфону ибн Нетанелю. Обязанность освободить иудея, попавшего в руки морских пиратов, работорговцев или в результате кровавого навета, – заповедь на все времена. Женщин стараемся выкупить прежде мужчин. Обладая живым воображением, ещё в ранние годы представлял себя на месте людей, которые живут в неволе. Меньше интересовался теми, в судьбе которых участия не требовалось. Никогда наперёд не знаешь, кому из тех, кто находится в плену, приходится хуже и кого нужно освободить первым. Вот и Хасдай ибн Шапрут, используя своё высокое положение при дворе халифа, помогал еврейским общинам в разных странах. Он ещё был жив, когда у пиратов в Кордове выкупили захваченного в Италии оборванного пленника; им оказался рабби Моисей бен Ханох, один из четырёх знаменитых раввинов. Этот рабби учредил в Кордове высшую школу, для которой привозились драгоценные списки Талмуда из Вавилонии; в его ешиву устремились любознательные юноши из городов Испании и соседней Африки.
Я не перестаю благодарить небеса за жену, с которой мы едины плотью и духом, у нас трое детей. Семья не мешает держать дом открытым для каждого нуждающегося. Один раз в неделю у нас что-то вроде юношеского застолья – за столом, уставленным кувшинами с вином, состязаются поэты, ищут истину философы. И как когда-то мой незабвенный друг Моше ибн Эзра помогал каждому нуждающемуся, так же и я сейчас рад поддержать всякого оказавшегося в трудном положении. И в первую очередь своих единоверцев, ибо, несмотря на все различия между нами, мы остаёмся единой общностью.
Напоминанием о непредсказуемости жизни и бессилии человека случаются эпидемии. Когда детская смертность особенно велика и медицина не может помочь, только и остаётся молить Провидение, чтобы беда миновала твой дом. Если смерть стоит на пороге, пусть она возьмёт меня. Для себя прошу любое испытание – бедность, болезни, – только бы мои малолетние дети были живы и здоровы. Вчера ещё весёлые сын и дочка вдруг сникли, слегли… Я вижу, как они уходят один за другим, и ничего не могу сделать, не могу удержать… Сын скончался в моих объятьях…
Горе переполняет меня,
Горькие, льются
Мои слёзы
Из-за мальчика, которого я породил –
Золотого ребёнка,
Самой большой моей радости,
Почему, о друзья,
Я не умер вместо него!
Однако Князь Смерти похитил его
Из моих объятий,
И моя боль утихнет, только
Когда я возлягу рядом с моим сыном.
Сколько раз приходилось писать по заказу стихи в память умерших детей, не думал, что сам окажусь на месте безутешного отца.
Ребёнок похищен с отцовской груди,
Теперь покоя отцу не найти,
«Лучше бы мне на свет не родиться,
Чем дорогого сына лишиться!»
Пожалейте меня, прошу вас, друзья!
Ведь Господь взял сына, которого я
Держал в объятьях, свет глаз моих!
Омыл я его в слезах своих,
Похоронил меж ребёр… О нём
Говорю я всё время, ночью и днём.
Сердце моё, моё естество!
Умер мальчик – и сердце мертво.[108]
Спустя немного времени ушла дочь… Вместе с жизнью детей уходит и моя жизнь. Как никогда прежде разуверился в возможностях медицины. Почему я не умер вместе со своими детьми… Моя боль утихнет только тогда, когда я лягу рядом с ними.
Может быть, смерть детей служит мне наказанием за то, что я прижился в чужой стране и всё реже вспоминал об Иерусалиме. Нет, я не отменял своего решения отправиться на Святую землю. Вот и Эмеле – моя верная подруга, незаменимая жена – готова разделить со мной любые трудности. Никогда не отговаривала от столь опасного морского путешествия – сначала в Египет и оттуда в Палестину. Корабли тесные, тихоходные; немногие решаются на столь дальнее плавание, разве что одержимые паломники и купцы, торгующие с заморскими странами. Сколько кораблей гибло во время шторма! Представляются выбившиеся из сил моряки; каждая минута может стать последней. Не раз в воображении рисовалось морское путешествие Ионы – его бегство от поручения Всевышнего.
Во время разыгравшейся смертельной бури как тогда, так и сейчас из корабля выбрасывают в море тюки бесценного груза; всё лишнее – кроме жизни людей; «и взмолились они Господу…».
Друзья отговаривают меня от столь рискованной затеи, убеждают, что земной Иерусалим вовсе не небесный, каким я его воображаю. Им кажется безумием бросить дом, жену, единственную оставшуюся дочку. Да и прочное, нажитое годами положение, заслуженная слава поэта и врача многого стоит. Сколько раз приходилось слышать: «Даже если тебе удастся добраться до берегов Палестины, что ждёт тебя, немолодого, одинокого, в разорённой стране под гнётом наших ненавистников?» Когда подобные наставления проникают в душу, сомнения начинают одолевать меня: а не за смертью ли я еду? Наступает хандра, сознание конца дороги. Нет, не могу отказаться от своего решения, ибо это значит изменить мечте. Не только мечте, но и надежде обрести свою страну, ведь мусульманский юг и христианский север Испании никогда не станут нам надёжным пристанищем. На ум приходят строчки ещё не написанного стиха:
Ты поленишься вовремя в путь снарядиться
И свой жребий продашь за горшок чечевицы?..
И всегда, исполняя Господни веленья,
Будь отважнее льва и быстрее оленя.
Не роняй своё сердце от страха в пучину,
Если гор водяных станут падать вершины,