Вдохновение, с которым взялся за работу, вызвано не только желанием доказать истинность нашей веры, но и воспоминанием о времени своей юности, когда хотел делиться со всеми своей страстью к истине, постижению мира. Никогда не забывал слова своего предшественника ибн Гвироля о том, что «познающая часть в человеке – самая важная, поэтому следует стремиться к познанию… через познание и действие душа сливается с Верхним миром…» При этом знание, основанное на доказательстве, важнее, чем если бы мы прибегали всего лишь к традиции.
Вот уже тысячу лет из поколения в поколение передаётся память своей земли; иногда кажется, что мы появляемся на свет с мечтой о ней. Сколько грезил о том, чтобы уехать туда, где мы будем жить не из милости власть имущих, а по праву наследия. Теперь, чтобы реализовать мечту, я должен выдержать тоску расставания с дочерью и внуком; мальчик останется в доме единственным Иегудой. Там, в святом Иерусалиме, Бог услышит мои мольбы и будет охранять моего единственного продолжателя рода.
Всё чаще приходят мысли о неизбежной скорой старости и о том, что от меня ничего не зависит. Если буду доживать здесь, повторю судьбу отца и дедушки, которые ушли в мир иной вскоре после смерти своих жён – мамы и бабушки. Вот и Эмеле ушла раньше меня. В последние дни, когда у неё уже не было сил встать с постели, смотрела так, будто чувствовала себя виноватой, что оставляет меня, знала – не будет ей замены. Теперь только и остаётся благодарить Создателя за жену, с которой мы ни разу не поссорились, и воскресать в памяти радость наших прожитых вместе лет. Перед глазами наша первая встреча, первые дни нашего знакомства, когда не мог отвести глаз от той, в которой узнал себя.
Мой отъезд после ухода Эмеле стал реальнее, чем когда-либо.
Угнаться ли за молодостью нам
Вослед летящим в сумраке годам,
Предпочитая в суете бесплодной
Служить не Богу, а его рабам?
Отвергнуть ли священный лик Господний,
Раздав любовь безликим господам?
Продать за чечевичный суп холодный
Предназначенья высшего бальзам?
И, алчущей души услышав шёпот,
Предаться о сокровищах мечтам?
Но отвратись от пустоты убогой
И, прислонясь к Всевышнего стопам,
Отвергни все пять чувств и стань угоден Богу,
Пока не кончен путь к последним берегам.[113]
Мечта об Иерусалиме никогда не оставляла меня; избавление можно обрести только на своей земле. В недавнем застолье с друзьями я говорил о том, что люди в пожилом возрасте ходят медленнее, чем в юности, и не потому, что у них болят ноги, а оттого, что идти некуда. Я предложил тост: «Выпьем же за то, чтобы нам всегда было куда идти!»
Мне бы пуститься в орлиный полёт,
твой прах оросить слезами,
Где скорпионы и змеи кишат
вместо живого бальзама.
Мне б поцелуем прижаться к камням,
пламенем битв опалённым.
Сладок, как мёд, был бы мне аромат
развалин твоих запылённых![114]
Не спасает заслуженное благополучие в стране, где ты живёшь из милости христиан или мусульман.
В плаще богатства, знатности и власти
Не уцелеть под градом и дождём,
И тот, кто удлиняет плащ в ненастье,
В конце концов запутается в нём.
А вечность ждёт, могилы скалят пасти,
И время шевелится в них червём.[115]
Всё, что мог, я уже сделал в этой стране. Другу моей юности Моше ибн Эзре, навсегда ставшему очень близким, родным человеком, могу помочь всего лишь деньгами. Он, одинокий скиталец, в письмах сетует на то, что с детьми нет общего языка и братья не спешат участвовать в его судьбе. Сколько раз приглашал его жить в моём доме, как я когда-то жил у него. Не приезжает. Утешает себя преимуществами старости, когда без труда можно довольствоваться малым. «А кто сказал, что Бог обещал человеку счастливую жизнь», – то ли утверждает, то ли спрашивает мой незабвенный друг. Находит утешение в нашей переписке, недавно прислал новые стихи, в которых уже не было песен о любви и вине. Вспоминал своих гостей, что приглашал в Гранаде на поэтические вечера. Недоумевал, куда подевались те, которые выражали ему любовь и почтение. Сейчас же оказался среди людей, не причастных ни к чтению научных трудов, ни к размышлению о замысле Бога при творении мира и человека. Не может Моше заинтересовать окружающих вопросами, над которыми размышлял всю сознательную жизнь, не может убедить, что достоинство в интеллекте…
Мне нетрудно представить эту ситуацию, тоже ведь приходилось жить в подобных условиях. Те, кто рядом, не имеют представления ни о его имени, ни о творчестве. Должно быть, забота о выживании наших обездоленных единоверцев берёт верх над любовью к познанию. Несмотря на изгнание и одиночество, мой друг не сдаётся – продолжает писать, размышляет о сущности, предназначении человека. Не я один отмечаю сходство его воззрений с «Источником жизни» и «Царским венцом» ибн Гвироля. В недавнем письме Моше прислал мне отрывок из своего стихотворения:
Есть у всего конец, но нет конца у зла.
Несчастиям моим и ранам нет числа.
Судьба меня в галут, в изгнанье занесла,
И в грязь, и в тяжкий труд, как вьючного осла.
Нет лодки, чтоб уплыть, и нет в руке весла,
И Божьей воли нет, чтоб наш народ спасла…
Верни нас, Господи, в страну, что ночью снится,
Где ветер ласковый и гулит голубица.
Мы гибнем, льётся кровь и слёзы наших глаз,
Воздетых к небесам с мольбою каждый раз.
Эсав и Ишмаэль, как звери, травят нас:
Едва ушёл один – второй напал тотчас…[116]
Разнообразны таланты моего друга; он поэт, мыслитель, историк, грамматик; в трактате «Книга бесед и упоминаний» пишет об истории еврейской и арабской поэзии с древних времён до сегодняшнего дня, даёт описание жизни и творчества видных еврейских поэтов и основных принципов стихосложения. А именно: при всей важности метафор и сравнений, главное – глубина мысли. Приводит и собственную биографию, давая при этом описание формальных правил, которых следует придерживаться начинающему поэту.
Когда Моше пишет мне о том, что нельзя зависеть от внешних условий и терять интерес к познанию, мне представляется, что он убеждает в этом не столько меня, сколько себя. В тот счастливый год, что мне довелось жить в его доме и вместе гулять по райскому саду, не покидало сознание удачи, радости, ожидание счастья, любви. О чём я и пишу другу, посвящая ему стихотворение; надеюсь, воспоминания и заверения в вечной привязанности и благодарности поддержат его в годы лишений:
Благовоние мирры иль запах плодов,
Шум ли миртов под ветром из ближних садов,
Или шёпот влюблённых и жемчуг их слёз,
Иль журчанье дождя среди зарослей роз,
Или ласточки писк, или горлинки трели,
Или пение скрипки, или песни свирели?..
Иль вспомнилось имя одно – Моисей,
Что молва по земле прославляет по всей?
А вельможный носитель его – это тот,
Кто сорвал диадему с красы всех красот,
Но собою самим красоту увенчал –
И любимцем её, и наперсником стал.
Благородство своё унаследовал он
От родителей, к чести которых рождён.
Слава благодеяний его обрела
Ширь и мощь, как крыла у морского орла.
Люди заняты лишь суетой и тщетой,
Он – трудов незабвенных подвижник святой.
А того, кто дела его взвесить придёт,
Спросим, взял ли весы он для горных высот…
Эти строки тебе я любовно снизал,
Ожерельем на память тебе повязал,
Чтоб на вечную дружбу с тобой присягнуть,
Чтоб любовь твою на сто крючков застегнуть…[117]
Что бы я ни делал: принимаю ли больных, веду ли переговоры с купцами или занимаюсь с внуком – меня не оставляет чувство дороги, представление себя на земле предков. С сознанием принадлежности своему народу нужно родиться, мысленно пережить историю откровения, начиная с праотца Авраама. Почему никто из друзей не хочет разделить со мной намерение отправиться в Сион? Затем вернёмся и заберём свои семьи. Неужели не понимают невозможность безопасного существования евреев в галуте? И чем дальше, тем хуже. Возвращение на свою землю – единственное избавление. Ни безопасности, ни духовного единения с мусульманами и христианами не может быть. Стремление на Восток, готовность отказаться от роскоши ради руин святого города означает, что душа моя жива – то альтернатива старческого бессилия, исполнение мечты, результат всегдашних размышлений о нашем месте в мире:
Я на Западе крайнем живу, а сердце моё
на Востоке.
Тут мне лучшие яства горьки – там святой моей
веры истоки.
Как исполню здесь, в чужом краю, все заветы,
обеты, зароки?
Я у мавров в плену, а Сион – его гнёт, гнёт Эдома