Сказал Кузари: «Разве еврейский язык чем-нибудь лучше арабского? Последний кажется совершенней и богаче возможностями».
Сказал рабби: «С языком случилось то же, что и с теми, кто на нём говорил: он обеднел и потерял своё своеобразие, ибо немногие пользуются им. Из традиции мы знаем, что Всевышний говорил с Адамом и Евой на иврите. Это был язык Эвера – предка патриарха Авраама; только Эвер продолжал на нём говорить после смешения языков. Авраам в повседневной жизни говорил на арамейском, ибо иврит был для него священным. От Измаила арамейский перешёл арабам, так создались три близких языка с похожими словами и правилами: иврит, арамейский, арабский.
Это сейчас мы унижены, должны подчиняться правителям, однако терпим муки изгнания и не принимаем чужой веры, не становимся другом недруга. Много нас или мало, каково бы ни было наше положение, Бог живой, Творец наш всегда нами правит и поддерживает».
Сказал Кузари: «Если так, то ты проявляешь недостаточную любовь к собственному учению, ты не сделал Святую землю предметом своего стремления, местом дома и жизни своей. Значит, молясь, ты неискренне преклоняешь колени и направляешь поклоны к этой стране. Или же это – не имеющий смысла обычай? А то, что Земля Израиля – преддверие неба, с этим согласны все народы».[128]
Сказал рабби: «Ты, царь, совсем пристыдил меня; это в самом деле один из слабых пунктов в нашей религиозной жизни, где практика не соответствует теории… Мне стыдно, хазарский царь… Божественное действует в человеке лишь в той степени, в какой он идёт Творцу навстречу: если мало, то мало, а если много, то много. И если на призыв Бога наших отцов мы откликнулись бы всем сердцем и всей душой, мы удостоились бы того же, чего наши предки удостоились в Египте».[129]
В мысленном диалоге с хазарским правителем я не заметил изменений, которые произошли у меня в доме. Всего лишь через три года после свадьбы дочка с мужем спят в разных комнатах. Сколько раз корил себя за нелепую клятву отдать её за первого, кто переступит порог нашего дома. Мой зять – сын Авраама ибн Эзры – не унаследовал от отца ни склонности к учёным занятиям, ни скромности. Привлекательная внешность – всё, что у него есть. И, судя потому, как ведёт себя, не могу не думать, что женился он, соблазнившись приданым. Торговые сделки, которые затевает, приносят лишь убытки. Неудачи не смущают, держится рачительным хозяином. Сейчас тоже что-то задумал, меня не посвящает в свои планы. Не говорит и о том, по каким делам часто и надолго уходит из дома. Первое время дочка ждала мужа к обеду, сейчас ей всё равно, дома он или нет его. Может быть, это напускное равнодушие? Гордая, она не унижается до выяснения отношений. И как-то само собой мой зять, единственное достоинство которого в том, что он сын замечательного отца, стал лишним в доме. Во всём я виноват – моё легкомыслие. Страдаю за свою девочку больше, чем когда-то за самого себя. Если не она достойна любви, то кто же? Умная, красивая, добрая. Последнее время её несостоявшийся муж заговаривает о том, что собирается в Александрию к своему другу-купцу, богатому мусульманину. Не знаю, вернётся ли. Ну да это уже не имеет значения. Я спрашиваю дочку: «Может, мне остаться, не уезжать?» На что получаю ответ: «Ни в коем случае. Нельзя расставаться с мечтой». За эти слова Всеблагой воздаст ей. Не останется она с внуком в одиночестве рядом с моими друзьями.
Мне же предстоит ещё и ещё раз просмотреть «Кузари» и сложить в дорогу вещевой мешок. Есть не только сходство прошлого положения евреев в Египте с настоящим в Испании, но и отличия – в Египте мы оказались рабами в прямом смысле, здесь же многие из нас преуспели и даже стали советниками правителей. В Египте было очевидным участие Всесильного в судьбе потомков Иакова, явился вдохновенный Моисей – предводитель выхода на свободу. Сейчас же мой отъезд не послужит единоверцам примером к возвращению. Остаётся верить: «Бог живой, Творец наш, всегда нами правит и поддерживает нас в том положении, в каком мы сейчас находимся, – в рассеянии и изгнании».[130]
Сказал Кузари: «Да, это верно. Трудно себе представить, чтобы какой-нибудь народ, оказавшись в изгнании, не стал другим, а тем более в течение столь длительного времени, когда столько народов бесследно исчезли: эдомиты, моавитяне и сыны Амона, арамейцы, филистимляне и халдеи, мидийцы, персы, сыны Кетуры, сабейцы и многие другие».[131]
Решение отправиться в разорённую, но свою страну, предпочесть нищету богатству Испании – логический вывод из текста «Кузари». Тут уж ничего не остаётся, как совместить теорию с практикой; «Блажен муж, избравший приютом обители Твои! Блажен жаждущий – он дойдёт и увидит восход Твоего света…» Но решатся ли тронуться с обжитого места, оставить свои дела, дома. Вот и из Вавилона не спешили в Иерусалим; большинство остались в изгнании, страшась расстаться со своим нажитым добром. Немногие откликнулись на призыв Эзры, Нехемии и пророков вернуться в свою страну.
Я всё отдал бы, чтоб до срока
Узнать, желанием томим,
Места, где Бог своим пророкам
Открыл себя среди вершин.
Где для полёта взять мне крылья,
Какая из дорог верней? –
Дай задохнуться сладкой пылью
Твоих рассыпанных камней.
Дай мне добраться до Хеврона
И там, у памятных гробниц,
Войти в отеческое лоно
Без расстояний и границ.[132]
Самое трудное в предстоящем путешествии не страх опасностей, одиночества и безвестности, а расставание с дочерью и внуком. Смогу ли преодолеть тоску вдали от них. Господи! На Тебя полагаюсь в заботе о моих родных и не оставляю надежду снова прижать их к сердцу.
Смещается чувство времени: настоящее и ещё не свершившееся будущее. Воображаемое представляется действительностью:
Я на Западе, а сердце на Востоке –
На Востоке без остатка.
Моя пища так безвкусна,
И откуда быть ей сладкой,
У меня всегда было ощущение, что живу перед лицом Создателя, Он видит и слышит меня, и я в ответе за всё, что происходит в мире. Жизнь состоит из мечты и действительности; живу надеждой, что передающаяся из поколения в поколение мечта о своей земле станет реальностью. О том, что евреи должны жить на заповедованном им месте, говорили многие наши мудрецы со времён Римского изгнания.
Иду я в Твои
Города и селенья,
Иду я Твои
Исполнять повеленья;
Бродяга, робея,
Скиталец судьбою,
Приближусь к Тебе я
И встречусь с Тобою.
Любовию движим,
Спешу к этой встрече,
К Тебе я всё ближе,
От близких далече.
Не прекращается у меня мысленный диалог с моим другом и учителем Моше ибн Эзрой – благословенна память праведника. Почти за пятьдесят лет нашей дружбы привык делиться с ним своими суждениями обо всём, и об отказе от честолюбивых амбиций, свободе воли. С одной стороны – не покидает убеждение в Божественном провидении, с другой – разделяю учение стоиков. А именно: необходимость различать между неизменными законами природы, проистекающими непосредственно из Первопричины, и событиями, которые вызываются конкретными обстоятельствами. При этом даже обусловленное свободой воли поведение человека можно связать с Первопричиной, с Божественным провидением… Мы с Моше не отделяли личного от национального. Сознание беззащитности не оставляет наш народ, и не имеет значения, «победит ли Исмаил или Эдом возьмёт верх» – будем ли под пятой мусульман или христиан. Если мы сохранились в своей вере, то только потому, что чувствуем Бога – источник жизни и света:
Мы в вере святой
Умирали без стона,
И в гибели той –
Искупленье Сиона.
Мы паства Твоя,
Мы – сыны пред Тобою.[137]
Моё окончательное решение ухать в страну Израиля, которую всегда считал своей, пришло во время работы над «Кузари» – то логический вывод: ведь если в христианстве и мусульманстве главное – вера, то согласно иудаизму, главное – действие, то есть вера не должна расходиться с поступком.
Как счастлив тот, кто ждёт и верит
В Твой наступающий рассвет,
Как счастлив тот, кто в этот берег
Навек впечатает свой след.
Не оставляет надежда, что, победив сомнения, я послужу примером для своих единоверцев, пробужу в их сердцах стремление возвратиться на свою землю. И потянутся изгнанники за мной; станут реальностью слова пророка: «И возвращу из плена народ Мой, Израиля, и укореню Я их на земле их, и не будут они больше вырваны из земли своей, которую Я дал им…»