Мечта и реальность… В действительности есть чего бояться; не так много времени прошло с тех пор, как крестоносцы в синагоге сожгли живьём евреев Иерусалима. А те из оставшихся даже на периферии Палестины живут в страхе и нищете. По здравым размышлениям не следует трогаться с места, но зов души, мечта о Сионе перевешивают страх, дают надежду на избавление от власти других народов:
Сион, неужто ты не спросишь
О судьбах узников твоих,
Которых вечно в сердце носишь
Среди просторов мировых?
Во всех концах чужого света
Ночами чудишься мне ты,
Прими из дальних мест приветы
И мир от пленника мечты…[140]
Мы живём перед лицом Всевышнего, давшего нам Землю на все времена; мы рабы, но не земного, а небесного Царя; «песни в честь Творца вселенной способен петь один еврей».
Сказал рабби: «Всех стремись привести в страну Израиля, а не увести из нее».[141] И ещё: «Пусть всегда человек живёт в стране Израиля, даже в городе, где большинство не евреи, и пусть не живёт вне этой Земли, даже в городе, где большинство евреи…»[142]
Творец неба и земли дал людям Закон, который передавался в веках от Ноя к Аврааму, далее Моисею. Поскольку другие народы искажали Учение, Бог избрал в качестве хранителя знаний еврейский народ.[143] Не сказано ли в Святом Писании: «Вы станете мне царством священников, народом святым».[144] Этим напутствием объясняется наша устремлённость ума и души. Есть возражения, мол, евреи приняли Закон потому, что Всевышний поднял над ними скалу и сказал: «Если не примете, тут будет ваша могила». Но ведь другим народам, у которых тоже была возможность принять Тору, Он не угрожал. В дни персидского царя Ахашвероша, который приостановил начатое царём Киром восстановление Храма, евреи приняли Тору добровольно.
Всё время возвращаюсь к, казалось бы, уже законченной книге «Кузари»; может быть, перераспределить куски текста – что за чем следует? Главное, что в ней хазарский царь ищет истину. Я старался убедить царя в подлинности нашей веры, в её жизнестойкости. Он возражал, говорил, что «погас тот свет, о котором ты говоришь, и трудно допустить, что можно ещё его увидеть, он потерян, и нет надежды на его возвращение».
Рабби ответил ему: «Свет этот кажется погасшим только тому, кто не хочет взглянуть на нас открытыми глазами. И из того, что мы унижены, бедны и рассеяны, ты заключаешь, что свет наш погас, а из величия других и их власти над нами ты заключаешь, что свет – у них».[145]
Кузари сказал, что его смущает то, что, в отличие от иудаизма, христианство и мусульманство процветают, а ведь истина одна.
На что рабби возразил: «При этом обе эти религии, согласно истории их возникновения, признали, что унижение и бедность связаны с божественным влиянием больше, чем слава и почёт. Христиане гордятся не королями и рыцарями и не обладателями богатств, а теми, кто пошёл за основателем их религии, превозмогая все лишения, пренебрегая опасностью для жизни. Римляне первых христиан скармливали голодным львам на арене цирка. Так же и помощники основателя ислама терпели великий позор, пока не укрепились; их унижением, бедностью сейчас гордятся мусульмане.[146]
В который раз я возвращаюсь к не оставляющей меня надежде на то, что если я сейчас всё брошу, оставлю единственного внука, дочь и отправлюсь на свою во все времена землю, то послужу примером своим единоверцам; они последуют за мной. Ибо не нужно быть провидцем, чтобы знать: не будет евреям мира в чужой стране.
Хазарский царь спросил: «Что сегодня можно искать в стране Израиля, когда в ней нет Шехины? Близости к Всевышнему можно достичь в любом месте чистым сердцем и великим стремлением к Нему. Зачем же ты решаешься на опасности в пустынях и морях, среди ненавидящих народов?»[147]
Я, то есть рабби, ответил ему: «Сердце очистится и душа вся предастся Всевышнему только в том месте, которое, как мы верим, предназначено для Него… И тот, кто пробуждает в сердцах людей любовь к этому святому месту, он приближает время исполнения наших надежд, ибо не будет отстроен Иерусалим, пока не устремятся к нему сыны Израиля».
Кузари только и оставалось, что благословить рабби, меня значит.
Мысленно я уже простился с моей маленькой семьёй, друзьями, уважением сограждан, славой участливого врача и поэта:
Прости, о Гранада, прости, край чужбины,
Сиона я жажду увидеть руины.
Испания! Блеск твой и шум отвергаю,
К отчизне стремлюсь я, к далёкому краю.
Под небом отчизны я дух успокою,
Священные камни слезами омою.
Забуду о милых, с друзьями порву я,
Лишь странника посох отныне люблю я!
Чрез море направлюсь, достигну пустыни,
Где солнце сжигает остатки святыни.
Там рыщут гиены, насытившись кровью,
Но я, точно братьев, их встречу с любовью.
Там совы рыдают и стонут вампиры, –
Мне стон этот слаще бряцания лиры.
И в львином рыканье мне будет отрада,
Как в звоне вечернем далёкого стада.[148]
Земной Иерусалим в руинах, но есть небесный Иерусалим, и он не под ногами, а над головой – он никогда не будет разрушен. Это накопленная веками духовная энергия моих единоверцев. Молитвы и песнопения в Храме в течение веков поднимались к Богу; то не исчезающая духовная сила – сфера святости, разума, воли. Почему и манит Иерусалим иудеев со всех концов земли… Знаю об опасностях морского пути, где никто не застрахован ни от гибельного урагана, ни от нападения пиратов, но отказаться от своего давнего намерения не могу, ибо утрачу чувство дороги, без которого жизнь не имеет смысла. Знаю о пепелищах и запустении в Иерусалиме, где рыщут дикие звери. Всё принимаю на своей земле – «вой волков, крики страусов покажутся звуками музыки, львиные рыки – пастушьим рожком». «Кто сделает мне крылья, чтобы я мог улететь далеко, унести своё истерзанное сердце к развалинам твоим…»
Время от времени возникают сомнения, одолевает страх пуститься в опасное путешествие туда, где бесчинствуют наши ненавистники. И появляется соблазн остаться на обжитом месте со своей семьёй, коллегами по перу, друзьями. В памяти всплывают весёлые застолья, кувшины с вином и шуточные гимны, что писал в юности:
Тобой всю жизнь я вдохновляться буду
И влагу воспевать твою, как чудо.
Давно с кувшином побратался я –
Сосу нектар из милых уст сосуда…[149]
Или другой стих, написанный чуть позже:
Вот друга дом: войди в него с приветом,
Бокал в руке заменит солнце светом.
Красно вино и в хрустале ясно
И посрамит кораллы алым цветом.
Хрусталь за гранями его бы скрыть желал,
Но нет, и он не преуспеет в этом.
Оно в меня войдёт, и грусть уйдёт,
И связан буду с ним любви заветом.
И каждый тут по-своему хорош,
Будь он певцом, лютнистом иль поэтом.[150]
Возвращается приятное ощущение забвения вином, ожидание неожиданных встреч, интересных разговоров в кругу друзей… Кто знает, какие радости меня ещё ждут здесь. Когда подобные мысли одолевают, я спрашиваю себя:
Не гонишься ль за юностью манящей
Ты всё ещё в свои полсотни лет,
Когда вдали теряется всё чаще
Минувших дней неуловимый след?
Не ищешь ли удобную дорогу
В угоду веселящейся толпе
И не бежишь ли от служенья Богу,
Единственному нужному тебе?..
Да нет же, не ставшая привычной жизнь в Испании прельщает меня. Пугает расставание с дочерью и внуком. Доведётся ли увидеть их…
И если даже суждено мне в муках голодать,
Родные ваши имена я буду повторять.
Не буду думать о себе, о доме и долгах,
Не буду думать о своих потерянных деньгах,
Когда от плоти моей плоть оставить я решил –
Мою единственную дочь, сестру моей души.
А сердце рвётся на куски от мысли, что и сын
Её останется один, останется один.[151]
Но и откладывать исполнение мечты – отправиться на Святую землю – нельзя, кто знает, что может случиться завтра. Согласно Марку Аврелию, «всё следует делать, обо всём говорить и помышлять так, как будто каждое мгновенье может оказаться для тебя последним». Разорённая, пустынная Земля Израиля стала большей реальностью, чем богатая, плодородная Испания. Вспоминая прожитые годы, могу сказать о себе: когда-то в юности мечтал стать непревзойдённым поэтом, впрочем, соглашался быть просто великим стихотворцем. Для чего бросил родительский дом, где мне не было ни в чём отказа, и направился в Кордову – центр поэтического мастерства. Затем я был счастлив дружбой Моше ибн Эзры, найдя в нём наставника и покровителя. Потом чуть ли не потерял себя в призрачной любви к танцовщице – гнался за пролетевшей мимо яркокрылой птицей. При всей смене устремлений души и ума никогда не оставляла мечта о Сионе. Ещё с детства, глядя на книги и рукописи давних времён в сундуке дедушки, слушая его рассказы об Иерусалимском Храме, где пели мои предки-левиты, я грезил о стране, в которой непременно со временем окажусь.