Не гнетут меня печали и заботы о богатстве,
Сожаленья о потерях в Эспаньольском государстве.
Но терзает мою душу с милой дочерью разлука,
Безвозвратная утрата дорогого сердцу внука.[162]
Я ведь, ещё когда была жива Эмеле, мысленно прощался с семьёй и близкими. Тогда же написал стихотворение:
Желаю мира дочери, жене,
И всем друзьям, и близким, и родне.
Надежды узник, что ушёл в моря
И душу вверил ветру и волне,
Закатным ветром на Восток стремим,
Ведь цель его – в восточной стороне.[163]
Знаю, в каком запустении сейчас страна, знаю, что меня ждёт, и это лучше, чем унылое благополучие изгнанника в стране под властью креста и полумесяца. Да и такое сегодняшнее положение временное, никто не уверен в завтрашнем дне. Воображение преображает реальность: вижу Иерусалим до нашествия римских полчищ, слышу пение, не я ли – потомок левитов – слагаю гимны в заново отстроенном Храме? Настоящее и будущее неотделимы от прошлого, освещены им.
Но я стойко и смиренно казни вынесу любые,
Лишь бы Бог с благословеньем мне открыл врата златые.
На его алтарь священный я, как жертву всесожженья,
Принесу всё без остатка: чувства, мысли и стремленья.
И свидетельством послужит моя скорбная могила,
Что в Земле обетованной пилигрима приютила.[164]
Вспомнил, что Моше писал о том, что желание понять самое главное в жизни – дойти до самой сути – помогает абстрагироваться от жизненных невзгод, делает человека независимым. Я тогда порадовался за него, за его силу духа. Однако в последнем письме он прощался со мной… наверное, чувствовал, что умирает. В том последнем письме прислал стихотворение:
Я мысленно опять на том погосте,
Где спят друзья мои, отец и мать,
Я их спросил (никто не слышал гостя):
«Неужто вы смогли меня предать?»
Пока Моше был жив, я чувствовал себя защищённым его дружбой. Про себя знаю – предстану перед Всесвятым на своей земле:
Под небом отчизны я дух успокою,
Священные камни слезами омою…
Пусть в прах среди камней свалюсь я усталый,
То – прах Иудеи, то родины скалы!
Умру ли в дороге, не жаль мне и жизни –
Умру среди предков, истлею в отчизне![166]
Может быть, наши души встретятся в лучшем мире. В конце своего последнего письма Моше благодарил меня за долгую верность, привёл пасук из Талмуда: «Человек, который шёл по пустыне, проголодался и захотел пить. И нашёл он дерево со сладкими плодами и густой тенью, под которым струился ручей. Ел плоды эти, пил воду эту, сидел в тени этой. А когда решил уходить, то сказал: “Дерево, дерево! Как мне благодарить тебя? Если пожелаю тебе, чтобы плоды твои были сладкими – вот, плоды твои и так сладкие. Чтобы тень твоя была густой – вот, тень твоя и так густая. Чтобы вода была рядом с тобой – вот, ручей течёт под тобой.
Скажу так: пусть будет благословение на то, чтобы все побеги твои стали такими же, как ты”».[167]
Это и было благословением верного друга. Оно осуществилось – у единственного внука Иегуды Галеви, которого он оставил на попечение небес, отправившись на Святую землю, было двенадцать детей.
Список использованной литературы см. в конце книги.
Один из наших
До вечернего обхода больных осталось полчаса, и пока в отделении всё спокойно: назначенные лекарства выданы, тяжелобольные в стабильном состоянии – можно расслабиться. Немногие выходят из нашего хосписа, здесь ведь не вылечивают измученных старостью и болезнями, всего лишь по мере возможности облегчают им последние дни жизни. Я давно говорил: будущее медицины – профилактика, что даст возможность избежать многих недугов. Настоящая истина для меня очевидна: ведь начинал свою медицинскую практику с педиатрии – с новорождённых в районной больнице Вологодской области, а заканчиваю в иерусалимском госпитале Сен-Луис; то есть с первого крика – момента появления младенца – и до последнего вздоха. Шёл от педиатрии, неврологии, генетики до геронтологии. Для уяснения причин возникновения тех или иных болезней всегда делал всё, что мог, часто вопреки существующим условиям и установкам коллег.
Утром звонил брат, напомнил, что сегодня мамин день рождения. Двадцать лет прошло, как нет мамы, она очень хотела, чтобы я стал хорошим врачом, гордилась мной. И я старался, пытался найти новые возможности лечения и предупреждения хворей. Лечить больного лекарствами – этого недостаточно, главное – соотнести причину со следствием. Например, если начинающий врач назначит двадцать лекарств от двадцати болезней, как написано в учебнике, то опытный сориентируется, что от чего происходит, и даст одно лекарство, ибо один и тот же фактор может вызвать развитие разных заболеваний.
Ещё несколько ступенек – и одолею длинную винтовую лестницу нашего фундаментального здания. Оказавшись на своём излюбленном месте – на смотровой площадке хосписа или, как он называется, госпиталя Сен-Луис, – мысленно отсчитываю столетия назад и представляю историю его создания. В конце одиннадцатого века войска крестоносцев захватили Иерусалим – главную цель первого крестового похода. Спустя восемь веков французский граф, считавший себя потомком крестоносца, приобрёл в Иерусалиме участок земли напротив стен Старого города. Именно на том месте, где по преданию стоял стан «воинов Христа», и построил приют для немощных. С тех пор это монументальное трёхэтажное здание называется французской больницей, служащей прибежищем для неизлечимо больных. Общеизвестна слава нашего хосписа; кроме замечательных условий – отдельная комфортная палата на двоих, телевизор, – здесь любят людей, стоящих на пороге небытия. Кроме медицинского персонала у нас работает много добровольцев из разных европейских стран. Ко всем больным относятся одинаково, все равны перед лицом смерти: иудеи, христиане, мусульмане.
Снова и снова обозреваю со смотровой площадки привычный вид Старого города, и в который раз приходят мысли о том, что жизнь в Иерусалиме возрождается на фундаменте трёхтысячелетней давности. Новые модерные здания соседствуют с вековыми строениями. Недалеко друг от друга синагога, церковь, мечеть. Внизу, вдоль трамвайных рельс, несколько растрёпанных пальм и люди… Что отдельный человек в сравнении с толпами, прошедшими здесь в течение веков? Местных жителей нетрудно отличить от озирающихся по сторонам туристов; наверное, нигде в мире нет такого разнообразия лиц – люди из Франции, Англии, Китая, Америки, Испании, Африки – короче, со всех концов земли. Больные хосписа тоже из разных стран, многие приезжают сюда незадолго до смерти: считают, что отсюда уходить в другой мир легче, ведь с приходом Машиаха первыми воскреснут похороненные в Израиле.
В который раз сожалею, что родители не приобщили меня к вере предков. Мама – убеждённый коммунист, вступившая в партию задолго до Отечественной войны, не интересовалась разговором с Богом. Дома у нас было два тома из собрания сочинений Ленина с подчёркнутыми цитатами, согласно которым люди сами трудом и упорством сделают сказку былью. Если бы все коммунисты в России были такими же честными трудягами, как моя мама, коммунизм был бы давно построен. С одной стороны, она верила в светлое будущее трудового народа, с другой – всего боялась: заболею ли, задержусь ли в школе – у неё сразу начиналась паника, то же и в отношении брата и папы. Теперь, по прошествии многих лет, понимаю: то страх, накопленный поколениями, – страх погромов, бедности, войны. И ужас гибели на фронте мужа и единственного сына, совсем юного, ещё мальчика. Мы с братом послевоенные. Папа – второй мамин муж, – в нём, самом справедливом, всегда сдержанном в своих чувствах, мы с братом обретали уверенность. И это при том, что бóльших страданий, чем пережил папа, пройдя по тесному переходу между жизнью и смертью, трудно представить. Бабушка, будучи парализованной, не вставала с постели; иногда мне казалось, что прошлое – нищета еврейского местечка, гайдамаки, тиф, от которого умерли дети, только моя мама выжила, – для неё более реальны, чем сегодняшний день. Когда я подходил, она словно возвращалась из видений тех горьких лет и спешила попросить еврейского Бога оградить меня от всех бед.
Наверное, я был бы вполне доволен судьбой, если б меня оставило ощущение неудовлетворённости в плане работы, всегдашнее стремление сделать что-нибудь значительное – расширить ограниченные на сегодняшний день возможности медицины. Не уходили из памяти все не нашедшие реализации идеи, начиная со времени моей первой работы в маленьком рабочем посёлке Вахтога Вологодской области. В том Богом забытом месте, с непролазной грязью после дождя, где было всего лишь два предприятия: Леспромхоз и Домостроительный комбинат, – я прожил с семьёй восемь лет; работал в детском и родильном отделениях больницы, принимал больных в поликлинике и ходил на вызовы по домам; случалось по окончании смены в отделении по 10–15 вызовов. И всё это на одну ставку. Часто приходилось ходить с дочкой, которую забирал из детского сада: дома не с кем было оставить. Жена работала в школе до вечера чуть ли не каждый день. Первые три года готов бы